Ей показалось, будто внутри что-то странно громыхнуло. Похоже, на второй полке перекатывался какой-то предмет, которого не было здесь до прибытия мистера Слута. Медленно, с усилием она качнула шифоньер раз, другой, третий, с удовлетворением и странной тревогой понимая, что саквояж, пропажа которого ее так удивила, находится здесь, под прочным замком.
Внезапно миссис Бантинг посетила очень неприятная мысль: как бы мистер Слут не заметил, что саквояж сдвинут с места. Вскоре хозяйка с ужасом убедилась в том, что выдала себя, поскольку из-под дверцы потекла тонкой струйкой какая-то темная жидкость.
Миссис Бантинг наклонилась и тронула жидкость пальцем. Он окрасился в красный – ярко-красный цвет. Миссис Бантинг побледнела как полотно, но быстро пришла в себя. Кровь бросилась ей в лицо, и оно запылало. Она всего лишь опрокинула пузырек красных чернил, и ничего больше. Что за глупые мысли лезут ей в голову!
Вдвойне глупые, упрекала она себя, оттого что жилец пользовался красными чернилами и ей это было прекрасно известно. Некоторые страницы конкорданса Крудена были исписаны его странным прямым почерком. На полях книги не оставалось свободного места, так густо их покрывали замечания и вопросительные знаки.
Мистер Слут, бедный дурачок, поставил красные чернила в шифоньер, а она, в неуемном стремлении узнать больше, чем ей полезно и полагается, опрокинула пузырек…
Она смахнула пыльной тряпкой несколько чернильных капелек, упавших на зеленый ковер, и, упрекая себя за дурацкое, беспричинное расстройство, от которого все еще не могла отделаться, вернулась в заднюю комнату.
Как ни забавно, мистер Слут не держал у себя почтовой бумаги. Хозяйка ожидала, что он закажет бумагу почти сразу, тем более что она такая дешевая, особенно грязно-зеленый силурийский сорт. Миссис Бантинг однажды жила у леди, которая использовала два вида почтовой бумаги: белую для друзей и равных и серую для тех, кого называла простонародьем. Эллен Бантинг (в ту пору Грин) это всегда возмущало. Странно, что эта дама припомнилась ей сейчас, тем более что она не была настоящей леди, а мистер Слут при всех своих заскоках оставался джентльменом с головы до пят. Миссис Бантинг почему-то не сомневалась, что он бы приобрел не серую и дешевую, а непременно белую бумагу – или же кремовую. Она снова открыла дверцу старинного гардероба и заглянула под небольшую стопку белья.
Там не обнаружилось ничего – то есть ничего спрятанного. Если вдуматься, мистер Слут поступал очень загадочно: все деньги, которые у него были, оставил там, где любой мог бы их взять, а такую бесполезную вещь, как дешевый саквояж, спрятал под замок. Не говоря уже о пузырьке с чернилами. Миссис Бантинг вновь принялась открывать ящички под зеркалом. В среднем из этих изящных ящичков красного дерева мистер Слут хранил свои деньги.
Зеркало обошлось Бантингам всего лишь в семь шиллингов шесть пенсов, и сразу после аукциона к ним заходил один торговец, который предложил за него сперва пятнадцать шиллингов, а потом гинею. Не так давно она видела на Бейкер-стрит похожее с наклейкой: «Чиппендейл. Антик. 2 фунта 15 шиллингов».
Здесь лежали деньги мистера Слута. Хозяйка знала, что эти соверены рано или поздно перейдут в их с Бантингом владение в уплату за честный труд, но получить – вернее, заработать – их можно только через посредство нынешнего собственника этой тускло мерцающей кучки золота. Наконец она вернулась вниз и стала ждать возвращения мистера Слута. Услышав, как в замке поворачивается ключ, она вышла в переднюю.
– К сожалению, сэр, у меня произошла маленькая неприятность, – сказала она, немного волнуясь. – Воспользовавшись вашим отсутствием, я поднялась наверх прибраться и, когда вытирала пыль за шифоньером, неудачно его наклонила. Боюсь, сэр, чернильница, которая там была, разбилась, и несколько капель просочилось наружу. Надеюсь, ничего страшного в этом нет. Я вытерла грязь только снаружи, ведь шифоньер заперт.
Мистер Слут ответил ей диким, почти паническим взглядом. Но миссис Бантинг чувствовала себя уверенно. Теперь ей было не так страшно, как до прихода жильца. Тогда же она от испуга готова была выскочить на улицу, только бы не оставаться одной.
– Я понятия не имела, сэр, что вы держите там чернила.
Она говорила извиняющимся тоном, и чело жильца прояснилось.
– Я знала, что вы пользуетесь чернилами, сэр, – продолжала миссис Бантинг, – я видела ваши пометки в той книге, которую вы читаете вместе с Библией. Не сходить ли мне, сэр, за другим пузырьком?
– Нет, – ответил мистер Слут. – Спасибо, не нужно. Я сейчас пойду наверх и посмотрю, что там стряслось. Когда вы понадобитесь, я позову.
Он проскользнул мимо хозяйки. Через пять минут в верхней гостиной зазвонил колокольчик. Входя в дверь, миссис Бантинг сразу увидела, что дверцы шифоньера широко распахнуты, а полки пусты, за исключением нижней, где валялся в луже чернил опрокинутый пузырек.
– Боюсь, миссис Бантинг, на дереве останутся пятна. Наверное, мне не следовало хранить чернила в шифоньере.
– Что вы, сэр! Ничего страшного. На ковер попала только капля-другая, да и те незаметны, поскольку рисунок в этом углу темный. Пузырек убрать?
Мистер Слут заколебался.
– Нет, – произнес он после долгого молчания, – наверное, не стоит. Немножко чернил на донышке еще осталось. Мне этого хватит, особенно если разбавить их водой, а еще лучше – чаем. Они мне нужны только для того, чтобы отмечать в конкордансе самые интересные места. С каким удовольствием, миссис Бантинг, я сам бы взялся составлять конкорданс, но этот джентльмен по фамилии Круден меня опередил.
Не только Бантинг, но даже Дейзи отметили про себя, что Эллен этим вечером вела себя значительно мягче. Ни разу не осадив ни мужа, ни падчерицу, она выслушала все, что они поведали о «Черном музее», и не моргнула глазом даже тогда, когда Бантинг принялся описывать нелепое и ужасное выражение на посмертных масках повешенных. Но через несколько минут на внезапный вопрос, заданный мужем, она ответила невпопад. Стало ясно, что заключительные слова его рассказа ускользнули от ее внимания.
– А ну признавайся, о чем это ты задумалась? – весело потребовал он.
Но она покачала головой.
Дейзи выскользнула из гостиной и через пять минут вернулась, переодевшись в шелковое платье в бело-голубую клетку.
– Ого! – воскликнул отец. – До чего же ты нарядная. Никогда не видел на тебе этого платья.
– Ни дать ни взять чучело гороховое! – саркастически заметила миссис Бантинг. И добавила: – Полагаю, этот маскарад означает, что ты кого-то ждешь. Мне казалось, вы оба сегодня уже довольно пообщались с юным Чандлером. Понять не могу, когда этот молодой человек работает! Часок-другой для пустой болтовни у него всегда найдется.
Но этим дело и ограничилось – других колкостей в тот вечер от Эллен никто не услышал. И даже Дейзи не могла не заметить, что мачеха пребывает в непривычном оцепенении. Готовя пищу и выполняя другие мелкие повседневные обязанности, она была еще более молчалива, чем обычно. Однако под внешним угрюмым спокойствием ее сотрясала настоящая буря. Страх, боль, мучительные подозрения терзали ее душу и усталое тело, так что она с трудом принуждала себя к привычным хлопотам.
После ужина Бантинг вышел и купил за пенни вечернюю газету. Вернувшись, он с унылой улыбкой заметил, что шрифт там отвратительно мелкий. За последнюю неделю или две он только и делает, что читает газеты, и у него уже болят глаза.
– Дай, папа, я почитаю тебе вслух, – с готовностью предложила Дейзи, и отец протянул ей газету.
Но едва Дейзи открыла рот, как весь дом огласился громким звоном и стуком.
Глава ХI
Это был всего лишь Джо. Теперь даже Бантинг называл его просто «Джо», а не «Чандлер», как прежде. Миссис Бантинг приоткрыла входную дверь совсем чуть-чуть. Ей не хотелось, чтобы в дом вторгся посторонний. Со своими больными нервами и обострившимся восприятием она вообразила, будто ее дом сделался цитаделью, которую надо защищать, даже если перевес сил и законные права будут на стороне осаждающих. Она постоянно ждала, что на пороге появится разведчик-одиночка, а за ним последует войско, против которого у нее нет иного оружия, кроме женской хитрости.
Но когда на крыльце обнаружился улыбающийся Джо Чандлер, ее лицо обмякло и с него сползло напряженное, почти страдальческое выражение, появлявшееся всякий раз, когда она поворачивалась спиной к мужу и падчерице.
– А, Джо, – проговорила она шепотом, потому что дверь гостиной осталась открытой и оттуда доносился голос Дейзи, читавшей отцу газету. – Входите скорее! На улице жуткий холод.
По лицу гостя она поняла, что новостей нет. Джо Чандлер проскользнул мимо нее в прихожую. Холодно? Он не замерз, но все же поспешил войти в помещение.
С того дня, когда произошли последние зверские убийства, совпавшие с прибытием в Лондон Дейзи, прошло уже десять суток. И хотя тысячи служащих столичной полиции, не говоря уже о маленьком, но более мобильном отряде полицейских детективов, оставались настороже, многим из них уже начало казаться, что беспокоиться больше не о чем. Со всем можно свыкнуться, даже с ужасом.
С публикой дело обстояло иначе. Каждый день случались какие-нибудь происшествия, оживлявшие память о загадочной череде преступлений, и интерес к ней, смешанный со страхом, не ослабевал. Органы печати, даже самые трезвые из них, со все возраставшей непримиримостью нападали на комиссара полиции, а два дня назад в Виктория-парке состоялась многолюдная демонстрация, где звучали негодующие речи по поводу министра внутренних дел.
Но сейчас Джо Чандлер предпочел бы об этом забыть. Маленький домик на Мэрилебон-роуд представлялся ему зачарованным островом мечтаний, к которому он возвращался мыслями всякий раз, когда переставал думать об опостылевшей, не дававшей результатов работе. Втайне он был согласен с одним из товарищей, который в тот день, когда были найдены последние два трупа, воскликнул: «Проще отыскать иголку в стоге сена, чем отловить этого… этого фрукта!» И если это было верно тогда, то сейчас, спустя девять дней, нисколько не приблизивших разгадку, тем более!