— Шут его знает, — громко рассуждал дядя. — Покупал я его ещё до финской[2], вместе с ружьём. У ружья давно стволы раздуло, а он цел. Бинокль, помню, после войны у меня был, так от него одно стёклышко осталось, а аппарат, смотрите, как новенький.
Насчёт того, что аппарат «как новенький», дядя Василий, пожалуй, преувеличивал. Объектив у него помутнел… Впрочем, дарёному фотоаппарату в объектив не смотрят. Самое главное, «Фотокором» можно было ещё снимать.
В первый же день весенних каникул дядя зашёл за Петей и позвал в детский парк обучать фотоделу.
— Мы там с тобой, Петро, таких сюжетиков нащёлкаем — только держись! Правда, кассет у нас маловато — всего две, но для начала хватит.
Чтобы зарядить кассеты, дядя лёг на диван, а Петя накрыл его сверху одеялами, пальто и папиным охотничьим плащом.
— Засекай, Петро, время, — донёсся из-под этой кучи дядин голос. — Сейчас будет готово.
Через некоторое время дядя уже не так бодро сказал:
— Давненько я не заряжал кассет…
Прошло ещё несколько минут. Под ворохом одежды хрустнуло стекло, и дядя стал ругать кого-то, кто даже пластинку обрезать как следует не может.
Выбрался дядя Василий из-под одеял и пальто не скоро. Увидев его, Петя понял, что заряжать кассеты — непростое дело. По лицу дяди лился пот, указательный палец на правой руке дядя порезал.
— Фу! — сказал он, щурясь от света. — Чуть не задохнулся. Ну ничего, сейчас отдышусь — и пойдём.
В детский парк шли не спеша. На боку у Пети висел объёмистый футляр, в котором лежал «Фотокор» с кассетами. Дядя нёс под мышкой надёжный деревянный штатив.
— Сейчас что, — рассуждал дядя. — У тебя дома электричество, и проявлять и печатать — одно удовольствие. А мы, бывало, проявляли со свечкой в подполье. А печатали фотографии так: возьмёшь в руку штук десять спичек, зажжёшь их и водишь над негативом. Вылезешь из подполья весь в саже, даже в носу копоть. Смех!
Племянник представил дядю, измазанного сажей, и согласился: смех!
Но настоящий смех начался в детском парке…
— Кино снимают! — радостно загалдели мальчишки, когда дядя раздвинул штатив и водрузил на него фотоаппарат.
— Журнал про детский парк будет, да? — допытывался облепленный снегом паренёк. Снег почти весь растаял, и трудно было даже представить, где мальчик его нашёл.
— Какое кино! — возразил другой мальчишка. — Вы, дядя, геодезист, да?
Не дождавшись ответа, мальчишка объяснил другим ребятам, сбежавшимся со всех сторон:
— Они план детского парка снимают, а вы говорите — кино!
Пока мальчишки, никогда не видавшие «Фотокора», принимали его за кинокамеру, — дядя Василий терпел, ему это даже немного льстило, но сейчас он решил дать разъяснение:
— Это, ребята, фотоаппарат такой — «Фотокор» называется. «Фотокор» — значит «фотокорреспондент».
— Ну да?! — усомнились мальчишки. — А зачем тренога?
— Штатив? — догадался дядя. — Так надо. Ну, вы гуляйте, ребята, гуляйте!
Но ребята не захотели гулять. Их становилось всё больше и больше.
— А я читал, — сказал мальчишка, принявший дядю за геодезиста, — что раньше были аппараты ещё побольше. Значит, это не самый древний?
Один дедушка — он привёл в парк сразу двух внучек, — увидев «Фотокор», даже растрогался.
— Молодость, молодость, — пробормотал он, покашливая. — А ведь и я носился когда-то с таким аппаратом. Девушек фотографировал. Скажи пожалуйста… — И, чтобы не расстраиваться от воспоминаний, увёл внучек подальше.
Петина сестра Лена — её ещё дома пригласили прийти в парк сфотографироваться, — увидев толпу вокруг дяди и брата, подходить к ним не стала. Она сделала вид, что оба они ей совершенно незнакомы, и поспешно свернула в боковую аллею. Там Лена пошла ещё быстрее и, пригнув голову, выскочила из парка в запасную калитку.
Решив не обращать внимания на толпу, дядя сфотографировал Петю. Потом стал на его место, след в след, и велел Пете нажать на спусковой тросик. Так Петя сделал самый первый снимок в своей жизни.
Когда вечером проявили пластинки, выяснилось, что первый Петин шаг в освоении фотодела нельзя признать удачным. Второпях, смущённый общим вниманием, дядя забыл сменить кассету, и на одном и том же негативе проявились и дядя и племянник. Петина голова оказалась как раз под мышкой у дяди, а на лбу и на подбородке у Пети отчётливо вырисовывались пуговицы, принадлежавшие дядиному пальто.
Оба фотографа молча переживали неудачу, а через полмесяца, когда дядя получил зарплату, они вместе пошли в магазин спорттоваров и приобрели там новенькую «Смену».
— Это, Петро, штука мудрёная, — пробасил дядя, полистав инструкцию. — Ты уж тут разбирайся сам, мне на профсоюзное собрание надо…
И Петя стал «разбираться».
Разбирался он после занятий, за счёт некоторых лёгких предметов школьной программы. Заряжать кассету и вставлять её в фотоаппарат он научился, не притронувшись к учебнику географии. А в тот день, когда Петя осваивал наводку на резкость, установку диафрагмы и определение выдержки, пострадала Германия перед реформацией[3].
Как и было задано на дом, Азбукин открыл параграф тридцать седьмой «Истории Средних веков» и прочитал, что в Германии «в XV веке императорская власть дошла до крайней степени бессилия». «Туговато приходилось императорам», — подумал Петя и стал читать дальше. Следующая фраза вообще разделывалась с императором. «По выражению современника, — говорилось в учебнике, — немцы совсем забыли, что у них есть император».
— И правильно сделали! — сказал Петя и закрыл учебник.
Думал он примерно так: «Раз немцы ещё в XV веке забыли, что у них есть император, то зачем мне в XX веке знать про него?»
Изыскав таким образом свободное время, Петя Азбукин наводил «Смену» на кота Игнашку, прикидывая, какую надо делать выдержку, если кот дремлет на диване в одном метре от окна. В общем, осваивал фотоаппарат.
Про Германию перед реформацией он вспомнил только на уроке истории. Вспомнил не сам, а по требованию учительницы Анны Фёдоровны. Её, в отличие от Пети, интересовала судьба германского императора, и она сказала:
— На прошлом уроке, ребята, мы начали изучать новую тему: «Реформация и крестьянская война в Германии». Я вам рассказывала про обстановку перед реформацией. А теперь вы расскажите про императорскую власть в Германии XV века.
Когда Петя не выучил урока по географии, всё сошло благополучно — его просто не спросили. На этот раз дело обернулось иначе. Окинув взглядом класс и словно не заметив ребят, поднявших руки, Анна Фёдоровна произнесла:
— Ну что же, пусть Азбукин поделится с нами своими знаниями.
Вставая, Петя уже чувствовал, что погиб, но решил бороться до конца.
— Плоховато приходилось германским императорам, — начал он. — Даже сами немцы забыли, что у них есть император.
Учительница одобрительно кивнула и, подперев голову рукой, приготовилась слушать. Но Петя уже высказал всё, что знал. В классе наступила томительная тишина. Молчал Петя, молчала учительница, замерли ребята, и только кто-то на задней парте торопливо перелистывал учебник. Он, наверно, тоже, как и Азбукин, только сейчас заинтересовался положением германских императоров, проживавших пять веков назад.
Прервав наконец затянувшуюся паузу, Анна Фёдоровна попробовала помочь Пете наводящими вопросами. Но наводящие вопросы приносят пользу, только когда человек что-нибудь знал, да позабыл. А Азбукину учительница с таким же успехом могла пытаться помочь ответить на вопрос о породах африканских попугаев: о попугаях и германских императорах Петя знал примерно одинаково.
Пришлось явиться домой с двойкой…
Всё это случилось в прошлом. Точнее — в прошлом учебном году. Двойку по истории Петя исправил, а фотографией заниматься не бросил. На каникулах в пионерском лагере он сделал немало хороших снимков. А на днях услышал, что городской Дворец пионеров объявил фотоконкурс на тему «Дети нашего города».
«Сниму-ка я целый сюжет про жизнь ребят нашего переулка, — решил Петя. — Ребят у нас хватает».
Жили-были мужчины…
Жили-были в третьей квартире мужчины. Жили они вдвоём не год и не два, а целых три. Одного из этих в общем-то неплохих мужчин — того, что был постарше и повыше, звали Папа, а второго — Мальчик, а иногда — Кузнечик. Мальчик действительно походил на кузнечика. Был он тоненький, невысокий, хотя всё время рос и рос и любил, как все кузнечики, попрыгать… В общем, это была мужская семья. Ни мамы, ни сестрёнки у них не было. И хотя это плохо и порой мужчинам приходилось трудновато, но они не падали духом. Ведь правда не падали? — Нет, ни разу.
— Ну, насчёт «ни разу» тут ты преувеличиваешь, а если говорить в целом, то не падали… Да… Так вот. Имелись у них, понятно, недостатки. Любили они, например, валяться на диване. Вот как мы с тобой сейчас. Не прочь были побродить по городу. А один из них — имя его мы называть не станем, он и сам догадается — очень уж пристрастился к мороженому. Дай ему на обед вместо первого мороженое, вместо второго — мороженое и на третье — мороженое, он бы и глазом не моргнул. Или моргнул бы, а?
— А какое мороженое? С вафлей?
— Это уж какое окажется.
— Нет, не моргнул бы.
— Да, я знаю. А второй, имя которого мы тоже называть не будем, курил. Много курил. Он знал, что курить вредно и что это один из его недостатков, но бросить никак не мог. Наверно, у него маловато было силы воли. Водились за ними и другие грешки. Поленятся иногда — и посуду моют не горячей, а холодной водой. Или одному из них так вдруг не захочется идти в детский сад, что хоть плачь.
— Но он же не плакал…
— Конечно, по-настоящему не плакал — он ведь мужчина, а так, чуть-чуть, — бывало. Впрочем, всех недостатков двух мужчин не перечислишь. Как все порядочные люди, они боролись со своими недостатками, но плоховато. Поборют вроде один какой-нибудь, а тут новый появляется.