и стал ездить я, охотно и подолгу пропадая на испытаниях и натурных экспериментах, набираясь профессионального, а главное, жизненного опыта.
В лаборатории новые технические идеи сначала проверялись на моделях. Модели испытывались в гидроканале, буксировались в водоеме за катером. Испытания в водоеме проводились на Московском море, вблизи Дубны, где у лаборатории была своя испытательная база. По большей части проводил эти испытания я. Результаты в виде отчетов и наших рекомендаций передавались в конструкторские бюро. В 1963 году один из вариантов подводных крыльев для гидросамолета прошел предварительные модельные испытания, был изготовлен в натуре и установлен на амфибии Бе-12. Настало время провести летные испытания, разумеется в присутствии представителя ЦАГИ, каковым назначили меня. Надо сказать, это был редчайший случай, когда пацана, без году неделя выпускника института, назначили представителем ЦАГИ на натурных летных испытаниях. Я до сих пор благодарен судьбе и своим старшим коллегам за предоставленный мне уникальный шанс.
Испытательный полигон Таганрогского завода находился в Геленджике – маленьком курортном городке вблизи Новороссийска. Я много раз потом бывал в Геленджике, жил там месяцами, завел друзей и врагов, но отчетливо помню свой первый туда приезд. Привокзальная площадь Новороссийска, такси, город, освещенный ярким южным солнцем, белый от белых домов и цементной пыли, присыпавшей все вокруг, – в горах над городом добывали цемент. Цемесская бухта, корабли, стоящие у причалов и на рейде. Шофер такси прекрасно знал «секретный» полигон в Геленджике и охотно повез меня туда. По дороге указал на развалины и искореженный, обгоревший трамвайный вагон в пригороде Кабардинка. Здесь проходил передний край обороны во время войны, немцы дальше не прошли. Дорога недолгая, и вот за поворотом открывается вид на круглую бухту и симпатичный зеленый городок. Посреди бухты движется большая зеленая каракатица – гидросамолет делает пробежку.
Геленджик. Взлет гидросамолета Бе-12
Таганрогцы приняли меня по-южному радушно, поселили в общежитии, прикрепили к столовой, и началась моя геленджикская жизнь. Мой приезд случился 22 февраля, и я был приглашен на 23-е на армейский праздник. Разумеется, выйдя в город, купил бутылку водки и банку соленых помидоров – не являться же москвичу в гости с пустыми руками. Вечером в банкетном зале мое появление с водкой вызвало громовой хохот, хотя помидоры были приняты с одобрением: столы были уставлены бутылями с разведенным спиртом – авиация же! Надо мной взяли шефство летчики-испытатели и, разумеется, упоили крепко, хотя и не наповал. В последовавшей после банкета серии розыгрышей и подначек пытались заманить меня в «теплую» черноморскую воду, но в результате искупались сами, что добавило общего веселья. В дальнейшем я подружился с этими своеобразными людьми и наслушался много баек про их нелегкую жизнь. Единственное, что мне так ни разу и не удалось сделать, – это обыграть их в карты. По приезде моем в Геленджик (если я поселялся в общежитии, а не в городе) летчики зазывали меня в свою дружную компанию, сажали за карты и обдирали в преферанс как липку, после чего брали на свое полное довольствие. Секрет моего карточного невезения раскрылся однажды, когда я сел играть со штурманом в гусарика и он, будучи в хорошем настроении по случаю присвоения очередного звания, перечислил мне мои карты – профессиональная зрительная память позволяла ему запомнить рубашки всех карт после второй-третьей сдачи.
Бора
Геленджик 60-х был маленький городок – несколько пансионатов и пионерлагерей, пара ресторанов, одна гостиница. У причала обычно болтались несколько рыболовецких сейнеров и пассажирские катера, ходившие по бухте и вдоль побережья в Новороссийск, Фальшивый Геленджик, Джубгу, Архипо-Осиповку. Округлую бухту шириной три-четыре километра замыкали два мыса – слева Толстый, с маяком, справа – Тонкий, где располагалась наша испытательная база. С севера и северо-востока город и бухту окаймляли невысокие, но обрывистые горы. Несколько раз в году с этих гор срывался ветер – знаменитый новороссийский норд-ост, или бора. Ветер начинался обычно при ясном небе и солнышке, легкими прохладными порывами, и в течение получаса мог достигнуть бешеной, ураганной силы. При этом резко холодало, в бухте ветер срывал брызги и пену, все, что было плохо привязано, уносилось далеко в море. В открытом море, ветер раскачивал большую волну, но в бухте волны не было – только пена и брызги, визг и вой ветра. Осенью и зимой бора вызывала обледенение снастей на судах, стоящих в порту, так что в старину, бывало парусные корабли под тяжестью намерзшего льда переворачивались. Бора могла затихнуть так же быстро, как и началась, – за пару часов, но могла продолжаться и неделю. В такие дни люди чувствуют себя плохо, невозможно заниматься никакими делами, только пить вино. Местные рыбаки шутят, что бора – это ветер, который лучше всего продувает карманы…
Однажды я возвращался из Геленджика домой. Несколько дней свирепствовала бора. В Новороссийске, высаживаясь из автобуса, я неосторожно открыл дверь и был вышвырнут наружу, подобно перышку, порывом ветра. В ожидании поезда я наблюдал, как в бухте большой греческий сухогруз с помощью двух буксиров и с отданными якорями борется с ветром. Позже, в Москве, прочитал в газете, что этот корабль был ветром выкинут на камни.
Расскажу, как столкнулся с борой непосредственно. Тут нужна небольшая предыстория. Как-то, прогуливаясь по берегу, увидел я у причала одного санатория несколько яхт – небольших спортивных швертботов. Поскольку я яхтсмен, участвовал в гонках на таких швертботах, меня эта картина весьма заинтересовала – в командировке, бывало, по нескольку дней случались простои (для испытаний приходилось ждать определенную погоду) и заняться, в сущности, было нечем. Спустился я к причалу, нашел местного управляющего, выяснил – у него была идея организовать для отдыхающих развлекательные прогулки на яхтах. Идея сама по себе здоровая, но затруднение в том, что швертботы плохо приспособлены для катания публики – при штатном экипаже в три человека можно посадить в лодку еще максимум двоих, при этом будет тесно и хлопотно. К тому же управление такой лодки требует довольно высокой яхтенной квалификации, а у начальника санатория в распоряжении была лишь команда местных десятиклассников, ходивших до того только на шлюпках.
К полному взаимному удовольствию, мы с начальником договорились, что я беру под свою опеку ребят и одну яхту и буду обучать их премудростям яхтенного вождения.
И вот однажды катался я с молодым напарником по бухте и уже собрался причаливать – что-то нехорошие перистые облачка собирались над горами. Подвалили к причалу, пришвартовались, но тут подошел начальник и попросил отвезти его домой – в район Толстого мыса, на другой стороне бухты. Погода пока была хорошая, дул легкий попутный ветерок. Отчего бы и не отвезти!
Еще на полпути ветер начал разыгрываться, по всем признакам надвигалась бора. Высадили начальника и погнали обратно, надеясь успеть до начала сильного шторма, но не успели. Ветер крепчал с каждой минутой, срывал с поверхности воды брызги и пену, заходил из стороны в сторону и бил порывами. Нам необходимо было идти против ветра, то есть править в лавировку, с большим креном, при этом приходилось сильно откренивать яхту, сидя на высоком наветренном борту и отвисая на шкотах, но при очередном заходе ветра яхта резко кренилась в другую сторону, и мы с напарником оказывались в воде. Вот мы уже не успеваем перескочить на наветренный борт, и яхта валится парусом на воду. Яхта не тонет – в бортах большие воздушные мешки, – но лежит беспомощно на воде. Командую напарнику перебираться на вылезший из воды шверт (киль) и, дергая за шкоты, пытаться поставить яхту на ровный киль. Это нам не сразу, но удается – яхта снова стоит, но ее сносит ветром к выходу из бухты – в открытое море, где разыгралась уже большая волна. Маневрирую рулем, разворачивая яхту носом против ветра, ловлю парусом ветер – и вот мы снова несемся с большим креном к берегу. Такие кульбиты повторяются несколько раз. Я явно не справляюсь с ветром, надо что-то делать. Удерживаю рулем яхту в дрейфе и командую парнишке снимать передний парус – стаксель. Парнишка молодец, делает все правильно, не поддается панике. Яхта с одним парусом делается спокойнее, да и я наконец приспосабливаюсь к порывам ветра, ловлю необходимый угол лавировки и ритм, и мы постепенно овладеваем ситуацией и потихоньку начинаем двигаться в нужном направлении. И вот уже близкий наветренный берег прикрывает нас от порывов ветра, а там недалеко и причал. Думаю, все приключение заняло не больше пары часов, я даже не успел испугаться. После того, как вытащили лодку на берег, парень зазвал меня к себе домой, вытащил из семейных запасов бутылку вина, и мы выпили за приключение. Потом он признался мне, что здорово струхнул поначалу, но ему очень помогло то, что я держался внешне невозмутимо и отдавал команды спокойным голосом.
Как это все выглядело со стороны, рассказал мне позже начальник санатория, который наблюдал за происходящим с высокого берега. Он пытался организовать для нас спасательный катер, но никто из спасателей не решился выйти в море…
Непоротое поколение
Я упоминал уже, что, кроме друзей, у меня появились в Геленджике и враги. Одним из таких врагов стал техник – начальник аэродромной бригады. По совместительству он был парторгом базы.
В Геленджике меня поселили в общежитии персонала, в комнате, где, кроме меня, жило еще пять человек, в том числе и техник. Ребята вставали рано и шли на работу, мне же можно было как командировочному еще поспать. В один из первых рабочих дней я был разбужен ни свет ни заря самым зверским образом – кто-то на всю катушку включил репродуктор и играли гимн. Будучи человеком посторонним, новым, я кое-как вытерпел надругательство и вскоре заснул снова. Однако позже днем попытался договориться с ребятами-соседями, чтобы больше репродуктор утром не включали или включали тихо. И выяснил, что к этому акту вандализма они не имеют никакого отношения и даже сами от него страдают, так как им всем вставать на самом деле нужно попозже. Включает же радио их начальник – техник, который обычно в общежитии не ночует, а приходит под утро, чтобы переодеться и идти на работу. Этот гусь, будучи часто в командировках в Геленджике, кроме семьи, живущей в Таганроге, завел еще одну настоящую семью, где и ночевал, но место в общежитии придерживал, а заодно следил за морально-политическим климатом в своей бригаде. Отловив мужика днем на работе, я попытался воздействовать на его совесть, но получил гневную отповедь, что вот, мол, приезжают всякие из Москвы и разлагают коллектив. Ребята же мне вечером объяснили, что говорить с ним бесполезно, он человек вздорный и опасный. Разумеется, предостережения я проигнорировал и разъединил вечером провод в радиорозетке. В шесть утра вся комната была разбужена громовыми раскатами мата. С трудом разлепив глаза, я сообщил дебоширу, что, если он немедленно не прекратит безобразие, я вечером запру дверь на ключ. Угроза подействовал