Установив яхту на всякий случай в некотором отдалении от берега (хотя кругом не было ни души), отправились всей компанией осматривать красоты острова.
К этому времени (1963 год) остров еще не обрел своего нынешнего статуса туристской и церковной достопримечательности, хотя в бухту на его северо-западной оконечности уже ходили регулярные теплоходы из Петрокрепости. Большой Петропавловский собор стоял обветшавший и заколоченный. Население острова составляли в основном бывшие обитатели колонии калек – инвалидов Великой Отечественной войны, которых туда свозили из Питера, дабы не портили народу впечатления от недавней победы. Сельскохозяйственные угодья и сады, разведенные монахами до войны, были разорены, знаменитое монастырское кладбище разграблено – жители приладожских деревень приплывали на лодках и снимали мраморные плиты с могил для своих нужд. В северной оконечности острова, на длинном и тонком мысу, в старом ските расположился лепрозорий.
С помощью добровольного (одноногого) гида мы осмотрели собор (пролезли через дыру в заборе). Внутри – фрески работы известных русских художников конца XIX века, изрядно побитые. Прошли по аллее к кладбищу – зрелище печальное…
Был уже поздний вечер, когда вернулись к яхте. Что произошло между мной и капитаном, я не понял тогда и не знаю сейчас, но разразилась ссора, чуть не окончившаяся рукоприкладством. Капитан обвинил меня в неподчинении приказу и потребовал немедленного изгнания на берег. Команда за меня вступилась – решили, что я покину судно, как только мы приплывем на материк. Из солидарности со мной яхту решил покинуть и Гриша, а Юра остался, чтобы довести яхту до конечного пункта. Дабы не длить тягостную ситуацию, капитан решил отплывать немедленно, благо было вполне светло.
В горячке ссоры не выяснили по приемнику погоду. Это была серьезная ошибка. Как только вышли из шхеры и повернули на запад, в открытую воду, навалился сильный ветер, перешедший постепенно в жестокий шторм. Ветер дул с юго-востока и разгонял на широких просторах Ладоги громадную волну – высота волн на глаз превышала три метра (верхушки волн казались выше краспиц – распорок в верхней трети мачты). Шли курсом на юго-запад, в полветра, с сильным креном, сидя в кокпите, приходилось изо всех сил упираться ногами в противоположный борт, чтобы не вывалиться. На всякий случай обвязались концами – веревками. Где-то через пару часов такого хода Гриша, сменивший капитана на руле, вдруг заметил впереди бакен, которого не должно было здесь быть. Внимательно рассмотрев карту, ребята обнаружили, что яхту снесло, она уклонилась от правильного курса и мы идем по каменистой банке (отмели), минимальная глубина которой меньше нормальной осадки яхты! В любой момент нас могло шарахнуть о дно! Приняли единственно правильное решение – поворот фордевинд (разворот с минимальным радиусом) и следовать обратным курсом, по возможности по своему следу. Такой поворот при сильном ветре очень опасен, но другого выхода не было. Проделали все в лучшем виде, голубушка яхта вела себя превосходно, и через некоторое время, выйдя из опасной зоны, мы смогли лечь на нормальный курс, уже менее опасным поворотом оверштаг. Но еще до этого маневра Саша спустился вниз, они с Верой надели белые рубашки и сидели, обнявшись, в каюте, не принимая больше участия в управлении.
Качка была отменная. Достаточно сказать, что за сутки, пока длился переход, ни я, ни Гриша не могли заставить себя съесть ни кусочка, что не относилось к Юре. Бравый моряк, сменившись с вахты, вскрыл банку тушенки, спокойно умял ее (мне было тяжело на это смотреть) и завалился спать, упершись ногой в противоположный борт, чтобы не свалиться с койки. Где-то ближе к утру волны начали стихать, ветер из штормового стал просто свежим и, когда мы подходили к Петрокрепости, из бухты навстречу нам показались первые теплоходы, до того спасавшиеся в гавани. Высадившись на берег, мы с Гришей, подхватив рюкзаки, сели на электричку и отправились в Питер.
Так закончился для меня этот достопамятный поход. Хотелось бы мне завершить рассказ на более мажорной ноте, но что было, то было, из песни слова не выкинешь. Все равно для меня он остался в памяти как одно из самых замечательных приключений в моей жизни. Гриша и Юра показали себя настоящими мореходами, да и капитан наш Саша сломался лишь в обстоятельствах, которых никому не пожелаешь… Гвозди бы делать из этих людей!
XII. Зимой – какие развлечения?
Подруга моя Танечка прислала мне по электронной почте замечательный клип «Москва 1908 года в снегу»: очень все снежно, морозно, красиво – барышни на лыжах, санки, рысаки… А как же мы развлекались зимой и какие это были зимы в Москве 60-х? Вспомнилось…
Я учился на первом или втором курсе. Были зимние каникулы. Мой еще со школьных лет приятель Витька по прозвищу Дядя Степа позвал на пару деньков на свою дачу, на станцию Трудовая, на берегу Икшинского водохранилища. В качестве развлечения предполагались лыжи и рыбалка, в которой Витька был большой специалист. Собрались втроем – я, Витька и еще один школьный друг Борька. Январский мороз бил под сорок градусов, поэтому оделись потеплее, взяли лыжи, еды, прихватили спиртного (из спиртного взяли портвейна и сухого – мы были еще маленькие, водку не уважали) и поехали.
Приехали поздно, вечерело. Поселок утопал в снегу, от станции добирались на лыжах. Большая генеральская дача стояла в лесу, вокруг ни огонечка. С трудом разобрались с электричеством, зажгли свет, выбрали удобную комнату и стали обустраиваться. Выяснилась некая бытовая подробность: Витька не имел права разжигать в печи огонь – родители боялись пожара, – поэтому единственным средством обогрева оказалась электроплитка. Набрали в саду снегу, сварили глинтвейн, вскипятили чаю. Для качественного сугрева этого оказалось мало. Тогда стали бороться и всячески возиться (у Витьки был первый разряд по самбо, он демонстрировал приемы, а мы с Борькой просто были хлопцы здоровые). К концу сеанса борьбы температура в комнате поднялась до двадцати градусов мороза и дальше не двигалась. Одеял в доме было с избытком, кое-как мы устроились, и удалось даже поспать. Однако проснулись рано.
Градусник за окном показывал тридцать шесть. Позавтракали, попили чаю и вышли на водохранилище.
Серел рассвет, по ледяному полю свистел ветер, гуляла поземка. Рыбаков на льду, кроме нас, не было видно. Нашли и расчистили пару лунок, стали удить. Технология простая: маленькая удочка – мормышка, на конце тонкая леска с крючком, на крючок насаживается несколько червячков – мотылей. Крючок опускается в воду, и им начинают подергивать и покачивать. Основная сложность – насадить мотыликов на крючок (на ветру и морозе!). Коробка с мотылем в тепле за пазухой, но нужно его, проклятого, вытащить из коробки и, насадив на крючок, опустить в воду, прежде чем он не замерз и не стал ломаться. Витька авторитетно настаивал, что мотылей, в качестве промежуточной базы, следует держать во рту, но я не решался. Витька решил проблему, благородно насаживая мотылей на мой крючок из своего рта. Борька пожелал остаться зрителем.
И вот картина: огромное пустое ледяное поле, ветер метет сугробы, в лунке чернеет, казалось бы, абсолютно безжизненная вода, и из этой воды при первых же покачиваниях удилища выскакивает маленькая рыбка, делает один-два судорожных рывка и стекленеет. Крючок у нее изо рта приходится уже со звоном выламывать! За полчаса мы с Витькой наловили десятка два окуньков и плотвичек – на большее даже нас уже не хватило. На обратном пути у меня со звоном лопнула посередке лыжа, и я добрел до берега с болтавшимися на одной ноге обломками – отстегнуть крепление на ветру не было сил.
На даче сварили из остатков спиртного еще один глинтвейн, съели из продуктов то, что не нужно было рубить топором. Перспектива провести еще одну ночь на природе энтузиазма не вызвала, поэтому единодушно решили, что наловленной рыбы достаточно и Витькин кот будет доволен (между прочим, тот самый кот, к хвосту которого юный Витька привязывал консервные банки и опробовал на нем действие валерианки, но это так, к слову).
Сейчас вспоминаю об этой зимней рыбалке с нежностью.
XIII. Вив ля Франс!
Кто хочет во Францию?
Хочу поговорить о роли случая в нашей жизни, о предопределении и свободе выбора в конце концов. Именно поговорить, поболтать, не пытаясь решить эту давнюю проблему.
Жил я себе мирно, по возможности избегая острых углов и не надрываясь, в свое время окончил институт, защитил диссер, работал в советской конторе в средней должности. Так дожил до полтинника.
В личной шкале ценностей имелось несколько вещей, которые, как я знал, были недоступны, а потому о них и не мечталось, разве что во сне. К таким ценностям относились поездки за границу. То есть, конечно, можно бы было, напрягшись безмерно, выложив кучу денег и выдержав мерзкую беседу в райкоме, поехать в составе группы совтуристов в Польшу или Болгарию, но это как-то не манило. Поэтому я спал спокойно, рассматривая во сне виды греческих островов и переулки Парижа. Особенно к Франции было у меня свое, интимное, отношение – знал язык по советским критериям неплохо («читать и переводить со словарем»), увлекался классической французской литературой, живописью. В конце 70-х друзья свели меня с замечательной парой французов-педагогов, работавших в Союзе по контракту, – Марком и Жоэль Блондель – и они расширили мой кругозор, знакомя с современными французскими фильмами и литературой (фильмы они брали в посольстве и устраивали показы в аудиториях пединститута).
Однажды случился со мной казус – наткнулся я в метро на группу французов-туристов, сбившихся с маршрута, и попытался объяснить им дорогу, ан не тут-то было: понимать я их понимаю, а сказать ничего не могу! Кое-как, жестами, объяснил дорогу, а сам расстроился – столько лет учу язык, даже порой подрабатываю техническими переводами, а связать двух слов не могу! Взял и тут же записался на годичные курсы «Иняз» французского языка, которые благополучно и закончил. К этому времени уже шел 89-й год. В воздухе пахло… – хорошо пахло!