– Ничего не понимаю, – развел руками молоденький лейтенант.
– И не поймешь, – горько вздохнула Фатьма.
…Демин поставил точку и от слова до слова медленно и долго читал все написанное. Прочел и вздохнул. Фразы показались ему сухими твердыми палками, сквозь которые, как сквозь голый обгорелый бурелом, приходилось пробираться к опушке, освещенной солнцем. Он подумал, как бы легко и просто написал такую главу Леня Пчелинцев. Подумал и горько вздохнул.
– Нет, никогда я не стану настоящим писателем.
А впрочем, в этом ли дело. Я дал слово фронтовому другу закончить им начатое. А это уже как клятва, – назад поворота нет!
Ночью он разбудил Зарему. Белая в отсветах луны, она удивленно раскрыла глаза, узнав Демина, счастливо улыбнулась.
– Ой, Коля, зачем ты, я так разоспалась, – укоризненно сказала она и ладонью протерла заспанное лицо.
У Демина сухо блестели глаза.
– Мне Ленька приснился. Вот сейчас. Только что.
– Ну и что же? – флегматично отозвалась Зарема. – Мне он тоже часто снится.
Демин сильно сжал ее руку, прерывающимся голосом заговорил, волнуясь и сбиваясь:
– Послушай, Зарема, Леня Пчелинцев был редкостным парнем. Чистым, доверчивым, мужественным. Словом, что хочешь. И меня всегда удивляет, почему ты полюбила не его, а меня. Неужели ты не замечала, как он к тебе относился? Ведь все эти декламации, песенки, забавные истории, какие он рассказывал на самолетной стоянке, – все это было адресовано тебе, и одной лишь тебе!
– Почему не замечала? Все замечала, – сонно ответила Зарема.
Демин сильнее сжал ее руку, так что она даже вскрикнула:
– Уй, что делаешь! Синяк оставишь. «Папаша» Заморин заметит и будет думать, что ты у меня как Отелло. Он все как сквозь землю видит, наш «папаша» Заморин.
Демин послушно разжал свои пальцы. Зарема поднесла белую руку к глазам, удовлетворенно заметила:
– Нет, кажется, синяков не будет.
– Значит, ты все знала? – продолжал допытываться Демин.
– Натурально, – подтвердила она.
Демин задумался, наклонил голову, спросил не сразу, трудно отрывая слово от слова:
– Почему же ты не смогла полюбить Леню Пчелинцева? – Он думал, что Зарема растеряется от этого неожиданного вопроса, задумается или промолчит совсем. Но она поступила по-иному. Ее белая рука протянулась к Демину, взлохматила ему волосы.
– Потому что любила все время одного тебя дурачок, – ответила она кратко, и ему стало легко от этой простои неопровержимой логики.
– А за что?
– Наверное, за то, что ты такой.
– Но он же был лучше меня, – упрямо возразил Демин. – Умнее, светлее душой, добрее.
– Не знаю – тихо прошептала Зарема и закрыла глаза. – Я любила одного тебя и задолго до прихода в наш экипаж бедного Лени Пчелинцева. Только ты ничего не замечал. Никогда не замечал, глупый мальчишка.
Глава третья
Вал наступления катился на запад, стремительный и неумолимый, как салю возмездие. Кто видел своими глазами фронтовые дороги сорок пятого победного года, тот навсегда сохранит в своей памяти величественный энтузиазм наступления. И главное было вовсе не в том, что шли по этим дорогам, высекая гусеницами искры из твердого серого асфальта, новенькие мощнейшие танки и самоходки. И не в том, что зеленые остроносые ЯКи и широколобые «Лавочкины» стаями гонялись теперь за четверкой или шестеркой «фокке-вульфов» или «мессершмиттов», управляемых вконец растерявшимися фашистскими летчиками. И не в том, что в руках у пехотинцев были теперь в огромном количестве пулеметы и автоматы, а залпы «катюш» стали еще более грозными.
Главное было в том, что над всем этим: над широкими разбегами автострад, полями, подсыхающими после растаявшего снега, аэродромами, густо забитыми авиаполками, – гордо реял дух нашей Победы! Острая стрела деревянного указателя на перекрестках дорог коротко извещала: до Берлина 91 километр. До переправы – десять. Безусый мальчишка-шофер, высунувшись из окошка «студебеккера», заваленного горой снарядных ящиков, с явным восторгом разглядывал толстушку регулировщицу, картинно взмахивавшую флажком, и, скаля зубы, ерничал:
– Слышь, Маня, а Маня? До Берлина девяносто, а до Рязани-то сколько теперь будя?
– Какая тебе Маня, – весело одергивала его регулировщица, – ты, наверное, пскопской. Вот и считай километры до своей деревни. А я тебе не Маня и не Матрена. И Рязань тут ни при чем Москвичка я, понял?
– А Рязань что? Хуже, что ль? – не унимался водитель. – Все равно в Берлин войдем вместе, что москвичи, что рязанцы, что псковичи.
– Смотри, какой прыткий, – смеялась толстушка, – такою, как ты, могут в Берлин и не пустить.
– Почему ж то?
– Машина у тебя больно уж грязна, сердешный. Буду стоять у Бранденбургских ворот, ни за что на такой машине не пущу. В Берлин победители должны входить чистенькими, аккуратными, в свежих подворотничках. На то они и победители.
И она была права, эта пухленькая девушка из Москвы. Победители шли на последний штурм подтянутыми и красивыми. Молодцы-гвардейцы, выглядывавшие на марше из танковых люков, высоко держали головы, по орлиному обозревая окрестности. Бывалые артиллеристы расправляли усы, когда проносились на гусеничной тяге орудия с белой надписью на щитах: «На Берлин!» Даже повара выводили этот призыв того же цвета краской на полевых кухнях. В прифронтовой полосе на плацдармах, появившихся за Одером, пехотинцы, ничего не боясь, ходили в полный рост в окопах, не кланяясь вражеским пулям, а неугомонные старшины, эти самые беспокойные люди в войсках, по вечерам в промокших, совсем недавно отбитых у врага блиндажах уже требовали от солдат чистых подворотничков на гимнастерках, тех самых подворотничков, за отсутствие которых в мирное время они безжалостно карали нарушителей нарядами вне очереди.
Огромным гудящим табором расположились на восточном берету Одера, в районе небольшого немецкого городка Кюстрин, советские войска, готовившиеся к последнему решительному броску. Люди, наполненные светлым мужеством, были горды мыслью, что это им первым предстоит войти в фашистскую столицу и последними залпами завершить четырехлетнюю войну, равной которой не было в истории.
Охваченные боевым вдохновением, они уже не думали, что до Берлина осталось все-таки девяносто километров, что впереди форсирование Одера, жестокий бой за Зееловские высоты и тысячи, тысячи убитых и раненых, тех, что, не дойдя до Берлина, упадут на сырую апрельскую землю и навечно найдут в ней приют, закончив свои молодые и немолодые солдатские судьбы…
Штурмовой полк Ветлугина, стоявший на полевом аэродроме в районе Репина, получил задачу разведать оборону противника в районе Зееловских высот. В дни перед штурмом Берлина все было необычным, и задачу эту поставили не кодированной телеграммой и не телефонным звонком из штаба, как это часто теперь делалось при быстро меняющейся тактической обстановка Утром, когда большая часть летчиков и воздушных стрелков была в столовой, на аэродром проскочил «виллис», а за ним бронетранспортер с десятком рослых автоматчиков, облаченных в пестрые маскхалаты. Из «виллиса» выпрыгнул уже немолодой грузный человек в реглане без погон, с широким, в складках, лицом Требовательно и несколько сурово смотрели с этого лица умные темные глаза.
– Командира, – приказал незнакомец, обратившись к первому попавшемуся офицеру. Ветлугин в это время колдовал над картой, выбирая наиболее удобные маршруты, ведущие к пригородам фашистской столицы, и, когда услышал, что его требует какой-то начальник из штаба фронта, ответил недовольно:
– Он что? Сам ко мне найти дороги не может? Лестница крепкая, мог бы и спуститься в землянку.
– Похоже на то, что он не пожелал этого сделать, – неуверенно заявил командиру докладывающий офицер! – Кто он по званию – не знаю. На реглане знаков различия нет, но его сопровождают майор и полковник. И еще бронетранспортер с автоматчиками.
– Эге! – вздохнул Ветлугин и, застегивая на ходу китель, поспешил наверх. Приехавший встретил его довольно сурово. Отвернув рукав реглана, посмотрел на циферблат часов и гулко кашлянул:
– Если каждый командир по моему приказанию будет являться через четыре минуты, у нас брать Берлин времени не останется.
Ветлугин, несмотря на свою выдержку, вздрогнул от неожиданности, потому что узнал в приехавшем маршала, командовавшего фронтом, имя которого уже давно облетело весь мир.
– Простите, товарищ командующий, ставил экипажам боевую задачу. Если бы я знал, что это вы…
– Командир полка все должен знать, – перебил маршал и протянул руку. – Ну здравствуй, Ветлугин.
Все боевые задачи отменяю. Ставлю свою. У тебя планшетка с собой? Давай сюда.
Ветлугин расстегнул планшетку, вытащил из нее карту района боевых действии, разгладил ее на сгибе.
– Пожалуйста, товарищ маршал.
Твердым указательным пальцем маршал провел прямую к району Зееловских высот, отчетливым басом сказал:
– Секрета не делаю. Наступать будем именно здесь. Как и когда, в положенное время узнаете. Однако миновать эти прекрасные высоты никак нельзя. Придется брать штурмом со всеми вытекающими из этого последствиями. Штурма без тщательной разведки еще никто не предпринимал. Даже Богдан Хмельницкий. Твоя задача, Ветлугин, послать опытный экипаж, чтобы он на низкой высоте прошел вот над этим и этим участками и сфотографировал полосу укреплений. Сам понимаю, что задача не из легких и понадобится летчик с крепкими нервами. Такой у тебя найдется?
У Ветлугина не совсем уверенно подпрыгнули белесые брови.
– Поищу, товарищ командующий.
Маршал исподлобья посмотрел на него.
– Что значит поищу? Мне нужен ответ точный: да пли нет?
– Найдется, товарищ командующий.
– Бот это уже другое дело. Вылет по готовности.
Маршал сделал шаг к машине, но вдруг, о чем-то вспомнив, остановился:
– Постой, постой, а ведь раньше этим полком командовал Заворыгин? Так я говорю или нет?