– Что там в полку, товарищ командир? – спросил Демин, не спуская с Ветлугина своего одинокого глаза.
Белые холеные пальцы подполковника нервно запрыгали на коленках, туго обтянутых новенькими синими бриджами.
– А что в полку? В полку ничего особенного. Утром двенадцать машин водили на Зееловские высоты. Не вернулся лейтенант Сапронов. Это новенький. Что с ним, еще не выяснили, а в остальном все по-прежнему.
Демин натянуто рассмеялся:
– Благодарю за откровенность, товарищ командир, но вы мне очень напоминаете того самого дежурного по штабу, который доложил отсутствовавшему командиру:
«Никаких происшествий, кроме того, что Бобика машина переехала». А потом оказалось, что машина эта была пожарная и только что затушила сгоревший штаб.
А штаб сгорел потому, что там запьянствовали помощник дежурного, посыльный и телефонист и кто-то бросил окурок в керосиновую лампу. За два дня потеряли четырех человек. Нечего сказать, – ничего особенного.
Ветлугин дерзость Демина пропустил мимо ушей, не без труда подавив в себе желание взорваться.
– Ты не в счет, – сухо поправил он.
– Это почему же? Разве не из моих телес семнадцать осколков выпотрошили?
– Ты – это особая статья, – сказал Ветлугин подобревшим голосом. – Утром звонил сам маршал.
Твои фотопленки оказали фронту неоценимую услугу, и тысячи людей, готовящихся к наступлению, будут тебе благодарны. Маршал просил передать, что гордится тобой.
– Так и сказал? – растроганно спросил Николай.
– Так и сказал, – заверил Ветлугин.
– Спасибо… передайте ему, если будет возможность, большое спасибо. Я сделал все, что мог. И не моя вина, что благополучно не сумел возвратиться. Зениток там – сущий ад, командир. Теперь вот придется валяться.
Ветлугин неожиданно встал со стула, за ним поднялся и Белашвили.
– И еще маршал поручил мне… – Ветлугин извлек из кармана коробку в красном коленкоре. – За мужество и отвагу, проявленные при выполнении специального задания по разведке вражеской обороны. Указом Президиума Верховного Совета старший лейтенант Николай Прокофьевич Демин награждается орденом Боевого Красного Знамени. Получай, Николаша, свой третий по счету боевик, и давай я тебя расцелую.
– Спасибо, – сказал Демин. – Служу Советскому Союзу.
– И это еще не все, – остановил его Ветлугин. – Приказом командующего фронтом тебе присвоено очередное воинское звание: капитан. А теперь давай щеки.
Демина обдало запахом духов и спирта. Едва отошел Ветлугин, его кольнули усы Чичико Белашвили. И уже потом, не стыдясь посторонних, прильнула к нему Зарема. Однополчане присели на стулья, и опять наступила пауза. Демин, с восторгом рассматривавший сверкающий орден, отложил коробочку в сторону и тихо попросил:
– Товарищ командир, а нельзя ли меня назад, в полк? Я бы там тихо-тихо в санчасти долечился, все бы предписания медицинские выполнял. Я же в основном ничего… Если бы вы знали, как в полк хочется. Я-то прекрасно понимаю, что о летной работе рано пока говорить. Но вы могли бы меня держать оперативным дежурным, помощником руководителя полетами. Кем угодно, хоть писарем, лишь бы в полк. А?
Ветлугин и Чичико Белашвили печально переглянулись.
– Ты, что ли, начнешь? – спросил командир полка.
Чичико, волнуясь, достал платок, для чего-то вытер совершенно сухой лоб.
– Понимаешь, генацвале, как бы это сказать тебе получше. Ты мне давно, понимаешь, друг. После войны приезжай в Кахетию, будем с тобой вино пить, какое захочешь, песни петь, каких, кроме Грузии, нигде не услышишь. Какой там ты мне друг. Ты мне брат. И хоть я тебя иногда бранил, ты, генацвале, прекрасно знаешь, что это было любя и в наших общих интересах…
– Подожди, – беспощадно прервал поток его красноречия командир полка, – сейчас не время начинать с Людовика Четырнадцатого. Покороче надо. Ты, Демин, человек с завидной нервной системой, и я тебе сейчас сугубо по-мужски, напрямик. – Однако и он тревожно осмотрелся по сторонам, приподнял плечи от невольного вздоха. – Уж и не знаю, с чего начинать, Николай. Одним словом, завтра наш полк покидает насиженное гнездо и перебазируется южнее. Нам уже определена первая цель: отрезок автострады Берлин – Коттбус. Вес экипажи уже переводятся в готовность номер один и, когда мы вернемся, будут ожидать красной ракеты.
– А я? – жалобно протянул Демин.
Ветлугин положил ему на плечо руку.
– Прости меня, Коля. Прежде чем появиться у тебя, мы заходили к подполковнику Дранко. У тебя не все гладко, Коля.
Демин недоверчиво приподнялся в постели.
– Но ведь операция прошла успешно.
– В том смысле, что из тебя благополучно вынули семнадцать осколков. Хуже другое.
– Зрение?
– Ты угадал, Коля. Дранко считает, что спасти твое зрение может незамедлительная операция, но это не по его линии. Нужен опытный хирург-окулист. Драчко назвал три фамилии. Каждая на весь мир известна. Одно из этих светил в Москве, другое – в Одессе, третье – в северном городе с миллионным населением. Этот третий – однокашник самого Дранко. Вот ему подполковник и берется написать, чтобы тебя приняли чин по чину. – Ветлугин замолчал, посмотрел на собеседника.
– Дальше, – потребовал Николай, – бейте сразу, В прятки играть не привык.
– Кто же тебя собирается бить? Тебя, героя Великой Отечественной.
– А если без пафоса?
– Я считаю, что раньше, чем через пару месяцев, тебя не выпишут.
– И на Берлин мне летать не придется?
– Да, Николай.
– Так… – Он долго и напряженно молчал. Обветренные, обкусанные губы сжались. Он глотал подступивший, стиснувший дыхание комок и не мог проглотить. Он думал сейчас не о себе, а об этих людях, приехавших с боевого аэродрома, чтобы на всю жизнь с ним проститься. Мог ли он на них роптать? Он провел с ними долгие месяцы войны, делил опасности на земле и в воздухе. Он был связан с ними одной незримой нитью, и эта нить теперь обрывалась.
– Ты свое сделал, Коля, и сделал отлично, не хуже меня или вот его, Чичико Белашвили. Так, Чичико?
Грузин замотал лобастой головой.
– Слушай, какое может быть сомнение. Ва! Конечно, так.
– А на Берлин… на Берлин мы за тебя слетаем, Коля. И на стене рейхстага за тебя распишемся.
– Словом, все будет как у тебя в песне, – перебил Ветлугина Чичико и тихонько напел:
Отсюда до Берлина рукою нам подать,
Скажите-ка, ребята, какая благодать!..
Мы Геринга повесим,
Адольфа в плен возьмем,
И на стене рейхстага
Распишемся огнем.
– Я эту песню перед первой штурмовкой Берлина всему летному составу прикажу исполнить, – тряхнул головой Ветлугин.
– Почему только летному, командир? – запротестовал Чичико. – И техническому прикажите.
Демин закрыл веко, потому что она все-таки пробилась, эта проклятая незапланированная слеза.
Ветлугин встал, с подчеркнутым вниманием посмотрел на часы. Ему теперь было легче договаривать все остальное.
– Зарема поедет с тобой. Ваши чемоданы мы оставили в холле. И еще один. Там всякие отрезы: и мужские, и женские. Кто его знает, если вдруг тебя уволят в запас, то на первых порах вам с ней будет не так уж легко. А с нашей помощью вы как-нибудь сумеете и обшиться и обуться:
– Вот еще! – забунтовал Демин. – Не буду я носить фрицевское. Да вы в уме?
– В уме, Коля, – мягко улыбнулся Ветлугин. – Мы тебе дарим не какие-нибудь обноски, а самое новенькое из запасов немецкой легкой промышленности, а она не самая последняя в Европе, ты это должен помнить еще по учебникам седьмого класса.
– И помню, – улыбнулся летчик. – От экономического потенциала никуда не уйдешь.
– Вот мы и попытались создать вам с Заремой небольшой экономический потенциал, – кивнул командир полка на чемодан.
Демин все еще молчал; затем натужно проговорил:
– Спасибо, друзья, верю, что вы не забудете Кольку Демина…
– В городе, куда тебя отправляют на операцию и лечение, военкомом работает полковник Деньдобрый, мой друг…
– Я не привык с полковниками общаться, – буркнул Демин, – привык на равных.
– Не ниже маршала, – кольнул Ветлугин, и Демин умолк. – Слушай меня дальше, – продолжал подполковник. – Так или иначе, но, если тебя, не дай бог, спишут, тебе не миновать военкома. Так вот. Передав ему этот пакет, ты можешь рассчитывать на повышенное внимание с его стороны.
– А вы уверены, что этот Деньдобрый вас не забыл?
– Уверен, – отрезал Ветлугин. – А теперь извини, наше время, как говорится, истекло. Прощай, дружище.
Одного тебе счастья в нашей нелегкой жизни. И еще помни, что полк тебя никогда не забудет.
– Отпеваете? – криво усмехнулся Николай.
– Я не поп, – строго заметил Ветлугин. – А слова эти говорю не только от своего имени. Полк тебя не забудет. – Он встал у изголовья на колено и поцеловал Демина в лоб, словно целовал знамя. Потом приблизился к Магомедовой, обнял и ее.
– Гляди за ним… многое теперь и от тебя зависит, – сказал он полушепотом.
– Я понимаю, – таким же полушепотом откликнулась и она. – Будет исполнено, товарищ командир.
– Вот и хорошо, – громко заключил Ветлугин. – А теперь мы пошли. Счастья вам, ребята. Одного только счастья.
Солнце успело уже высоко подняться над острыми маковками сосен, густо окруживших здание госпиталя.
Яркие блики скользили по бронзовому барельефу матери, несущей на руках ребенка, но от этого лицо ее не стало веселее. Жизнь в палатах всех шести этажей шла своим чередом. Пожилая нянечка убрала после завтрака тарелки, а потом двое рослых санитаров-солдат осторожно вынесли кровать с тяжело дышавшим во сне пехотным комбатом. Демин и Зара услышали, как хлопнула дверка лифта, и раненый вместе с санитарами отбыл то ли на верхний, то ли на нижний этаж. А потом те же санитары внесли другую, застеленную свежим бельем койку, и один из них, улыбнувшись Магомедовой, сказал:
– Это для вас.