– А почему не весь? – засмеялась Зарема и легонько боднула его головой в плечо.
– Потому… потому, – запнулся Николай, – потому что вторую половину отдать тебе не могу.
– Жалко? Или там еще одна Зарема живет?
– Нет. Там иные драгоценности сосредоточены, без которых не просуществуешь. Труд, гражданский долг, любовь к людям.
– Смотри ты какой у меня мудрец, – захлебнулась она счастливым смешком.
Как им хорошо жилось под свежепобеленным потолком этой одиннадцатиметровки с беззаботным звонким Зариным смехом и ее «чудинками». А «чудинки» бывали всякие. Однажды она вернулась из университета на полчаса раньше обычного. Демин, выходивший ее встречать к трамвайной остановке, еще только искал ремень, чтобы подпоясать гимнастерку, в которой всегда ходил дома, когда она постучала. Он с удивлением открыл дверь.
Зара вернулась какая-то молчаливая, не раздеваясь села у печки. Снежинки таяли на ее пальто, оставляя мокрые пятна. Демин молча стал расстегивать пуговицы, снимать с холодных ног резиновые сапоги.
. – Ты сейчас будешь меня ругать, – сказала Зара.
– Тебя? – возразил он. – Да за что же?
– Нет, ты будешь ругать меня, – повторила Зарема. – Скажи, сколько у нас оставалось денег до первого числа?
– Кажется, двести или триста. Впрочем, точно не помню.
– Двести пятьдесят шесть, Коля. И были они у меня. А теперь…
– Потеряла?
Зарема отрицательно покачала головой.
– Отдала.
– Кому?
– Коля, а если я на этот вопрос не отвечу?
– Дело твое, – удивленно протянул Демин и замолчал.
– Надулся, – печально усмехнулась Зара. – Нет, я тебе, конечно, все расскажу. У нас сегодня не было двух последних лекций. Обрадовалась, что приду домой раньше. Подхожу к трамвайной остановке, слышу, кто-то плачет. Обернулась – у фонарного столба девочка лет десяти. Ботинки рваные, платок на голове с дырами, пальтецо с чужого плеча. Подошла к ней, спрашиваю, в чем дело. Она как зарыдает: «Кошелек в трамвае вытащили, а в нем сто рублей. Отчим узнает – прибьет». Веришь, Коля, сердце так и кольнуло. Отдала я ей сотню, а потом догнала и еще сто пятьдесят шесть сунула и сказала, чтобы не отчиму, а матери в руки все вручила.
Она замолкла. Молча сидел рядом и Николай.
– Чего же ты меня не коришь?
– За что? За деньги? – усмехнулся Николай. – Я бы на твоем месте тоже этой девчушке помог, но отдал бы, вероятно, только сто, что она потеряла. А в тебе сразу же кавказская кровь закипела. Ничего, Зара, придется досрочно сберкнижку потревожить.
– Уй, как они быстро тают, твои пять окладов.
– Уже два осталось, – уточнил Демин. – Ну да ладно, проживем.
А еще через неделю Зарема ошеломила мужа новым известием. В тот день она снова пришла из университета раньше обычного и, раздевшись, долго ходила по комнате. Была она вся какая-то приподнятая, необычная и, поглядывая на Николая, еле сдерживала давивший ее смех. Демин прикидывался, будто ничего не замечает. Он знал, не пройдет и десяти минут, как Зара не выдержит и все расскажет. Так и случилось.
– Уй, как это здорово, если тебя приглашают на свидание! – воскликнула она. – Как ты думаешь на этот счет, Николай, а?
– Меня что-то никто пока не приглашает, – равнодушно отозвался Демин.
– Значит, ты не представляешь, – засмеялась Зарема. – А меня сегодня пригласили. Даже в письменной форме. Взгляни. – Она протянула записку.
Демин колол у раскрытого поддувала кафельной печки деревяшку на щепки. Печка уже разгоралась. Дрова выбрасывали яркие отсветы, и от этого сильные, засученные по локоть руки летчика казались бронзовыми.
Он неторопливо взял в руки вырванный из ученической тетради листок. Увидев четкие округлые буквы, не торопясь прочел:
«Дорогая Зарема! Мне все известно. В том числе и то, что вы замужем. Но, посудите сами, разве есть сила, способная остановить настоящее чувство. Мне надо, чтобы вы, по крайней мере, меня хотя бы выслушали. Будьте, пожалуйста, сегодня в девять вечера на конечной остановке пятого маршрута. Преданный вам Володя».
Демин отложил записку и почесал затылок.
– Ничего себе. Решительный тон.
– Уй! Правда же, здорово? – Она хлопнула его по плечу. – А ты знаешь, он меня не в первый раз приглашает… Я совершенно позабыла тебе сказать. Собиралась, собиралась и позабыла.
На губах Демина шевельнулась усмешка.
– Кто же он такой, этот Володя?
– Студент. Худенький, хрупкий, курчавый мальчишка. Фамилия – Вахов. Сын композитора. Представляешь, он на три года меня моложе. Два дня назад подходит после лекций и спрашивает: «С вами можно поговорить?» Я отвечаю: «Говорите». А он потупился и головой качает: «Нет, мне бы за пределами университета». Я почему-то была злая и скороговоркой ему: «Простите, но у меня муж дома сидит некормленый, поэтому разговор за пределами университета уже по одной этой причине немыслим». Он улыбнулся и промямлил: «Жалко». А сегодня вот эта записка. Здорово, а?
Демин улыбнулся и утвердительно закивал головой – Здорово, Зара. Что же это за жена, если за ней никто не поухаживает?
Зарема озорно повела глазами:
– Вот и я так думаю.
Он с интересом вглядывался в ее лицо – до чего же ты светлая, Зарка. Вот так и будем жить с тобою – без единого обмана, все начистоту. И любые трудности будут нипочем.
– Ты не находишь, что я сейчас похожа на шекспировскую героиню? – спросила она, дурачась.
– На Дездемону?! – усмехнулся он – Ах ты, милый Отелло! – повисла у него на шее Зарема. – И ты можешь со мною…
– Не-е – прервал ее Николай. – Я Отелло добрый. Я не буду ни душить, ни резать свою любимую – Вот и хорошо, – сказала Зарема и тотчас же задумалась. – Однако посоветуй, что же мне делать? Нельзя же оставлять письмо без ответа.
– Сходи на свидание, – посоветовал Демин – Дурак, – Зара провела пальцами по шраму на его щеке. – Я ведь серьезно спрашиваю.
Демин пожал плечами.
– Ты, пожалуй, и в самом деле права. Нельзя же твоего Володю оставлять в полном неведении Си посмотрел в темный прямоугольник окна уже объятый подступивший ночью, и, зябко передернув плечами, сказал:
– А что, если я вместо тебя схожу на это свидание?
У Заремы обрадованно сверкнули глаза:
– А ты его не обидишь?
– Рыцарское слово даю, что этого Володю не обижу. На коленки встать?
– Не надо, – обрадованно заключила Зарема – и пак поверила. Уй, как здорово ты все это придумал. Теперь я понимаю почему ты был хорошим летчиком. Ты находчивый. Но Володю ты не обижай. Он такой смет ной. Даже не заметил, что я на третьем месяце беременности.
– Так ему и об этом напомнить? – Демин со вздохом натянул сапоги и выпрямился. Ох и не хотелось ему сейчас уходить из дома. Ветер, непогода и слякоть ожидали его за порогом. А в хорошо натопленной одиннадцатиметровке тепло, уютно и диван с канареечной обивкой.
– Я потопал, Зара, – вздохнул он с огорчением.
Она не ответила.
Дверь за спиною Демина захлопнулась, и он остался один. Жесткий порыв осыпал его дождем, ветром и снегом. Как хотелось Демину вернуться назад, и как хорошо понимал он, что это невозможно. Он пошел вперед сквозь ветер и слякоть, чтобы исполнить Зарин каприз, встретиться с человеком, ее полюбившим. «А что, если я не сдержусь и дам ему затрещину? – спросил вдруг он сам себя. – Не потому, что ревную, а потому, что протопал по лужам и холоду до трамвайной остановки…» Он еле-еле успел на очередной маршрутный трамвай. Бежал по лужам, хлюпая сапогами, чтобы схватиться за поручни задней подножки.
Трамвай гремел по опустевшим улицам города, пробираясь к центру. Разводы дождя полосовали стекла.
На остановках входили редкие пассажиры, стряхивая с воротников полуснег-полудождь. Жидкие огоньки горели над подъездами зданий в клубящемся тумане. По мере приближения к центру их становилось все больше и больше и, наконец, они сплелись в два больших светлых ручья, осветивших с обеих сторон улицу. Трамвай прогрохотал по широкому литому разводному мосту. Легкие отблески городских огней слабо заискрились на темной поверхности реки и ее парапетах. Демин любил переезжать этот мост. Он знал, что когда-то в семнадцатом его штурмом брали революционные отряды – и главной задачей было поскорее попасть на вторую половину, чтобы кадеты и юнкера не успели этот мост развести. Многие упали тогда в холодную воду, скошенные пулями, но основная часть атакующих достигла цели – мост был взят. С той поры его больше никогда не разводили вражеские руки.
Днем, насколько глаза хватало, был виден отсюда огромный, прославленный в русской истории город с яркими куполами величественных храмов, дымящимися заводскими трубами, разбегающимися кварталами светлых и темно-серых зданий самой различной архитектуры, среди которых нет-нет да и просматривались голые стены с проваленными глазницами окон, груды обгоревшего кирпича – эти печальные раны недавно отшумевшей войны, еще не тронутые рукою строителя.
Величие этой картины за самое сердце брало Демина, быстро полюбившего этот город, куда забросила его судьба.
Но сейчас во мгле ничего этого он не увидел. В холодном вагоне трамвая он изрядно прозяб и, когда вышел на конечной остановке, с удовольствием потоптался на асфальтовом тротуаре. Здесь сходились две самые людные улицы: проспект Революции и Московская Мокрый снег, к его счастью, перестал валиться с низкого неба, с реки потянуло легким сыроватым ветерком. Стена от трамвайной остановки темнели широкие ворота Центрального городского парка культуры и отдыха Изредка парочки заходили в парк через тускло освещенной вход. Глядя им вслед, Демин вдруг ощутил как закипает в нем злость. «Ишь, куда решил студентик Зарку мою увести!» В нем сейчас угасло все мягкое и доброе. В нем сейчас пробудился летчик, такой, каким он бывает перед атакой. Настороженный, насмешливо-грубый решительный и, конечно же, дерзкий. «Надо это все подавить, – твердо одернул себя Демин, – я же дал Зарочке слово его не обижать».
Николай огляделся по сторонам. Несколько человек в рабочих спецовках, стайка студентов, весело размахивавших папками и портфелями, старушка с хозяйственной сумкой, – и вдруг он заметил высокого паренька в модном демисезонном пальто. Поднятый воротник прикрывал курчавый затылок. «Он, – подумал Николай Парнишка чем-то напоминал ему погибшего Леню Пчелинцева, и это напоминание несколько притуши то чувство неприязни. – Ленька, правда, был крупнее мужественнее», – размышлял Николай, рассматривая паренька.