В оправдание этой совершенно не имеющей к нам и вам отношения бестолковой истории повторим, что уже сказали вначале: если Пузиков Леонид Гаврилович был зачем-то рожден на свет, значит, это кому-нибудь было нужно…
Когда-то, задолго до Пузикова рождения, его дедушка, Пузиков по отцу, познакомился с бабушкой в 1942-м, она была медсестрой и вынесла дедушку на руках с поля боя. Так они нашли друг друга и поженились в 1943-м, чтоб родить Леониду Гавриловичу папу, а папа, в свою очередь, через двадцать лет после своего рождения познакомился с мамой Леонида Гавриловича.
Таким все случилось сложным путем, если даже миновать подробности встречи родителей мамы героя нашего, что тоже было одной из тех необъяснимых случайностей, как не меньшей случайностью были встречи прадедушек и прабабушек нашего Пузикова в глубине веков.
И уж если копать как следует, не халтуря, не случайностью было лишь то самое яблоко, подсунутое змеюкой Еве, а Евой – Адаму. И несмотря на такую вот основательную историю с предысторией, о какой мы тут вкратце, дабы за уши не тянуть на семейную сагу вроде «Форсайтов», всеми этими немыслимыми усилиями и случайностями был явлен на свет этот самый скромный герой – консультант по продажам в салонах мобильной связи, пучеглазый, никому на свете не нужный, сокращенный уже десять раз на одной только длинной улице Пузиков.
Может быть, читатель спросит теперь: зачем же это все было нужно? Может быть, Пузиков теперь кого-то спасет из огня, может быть, его полюбит хорошая девушка, у них родится еще один Пузиков, но будет он вроде Александра Сергеича… или будет он президентом, который выведет нашу бедную левиафаниху из ее вечного кризиса?
Мы ответим честно. Думаем, дело было вовсе не в том, чтобы Пузиков спас кого-нибудь из огня: как известно, Господу иной раз вовсе не нужно такого, чтоб из огня кого-то спасли.
Что же, спросите вы, этот консультант по связям явился на свет, чтобы никого не спасти?
Такое тоже может быть, но и так мы не думаем.
Что же мы в таком случае думаем? Думаем, дело было в любви.
И не менее ее.
И не более.
После нас
Пыль копилась, и жизнь копилась, в ней копилось нажитое, пережитое, и всего прижитого и прожитого было жаль. Пережитое безвозвратное, а нажитое – в шкаф. Что же, выбросить эту тумбочку? Ведь она со мной жизнь прошла… Что же, что она колченогая? А я сам?
В голове так тесно от прошлого, что буквально места нет на сейчас.
В закоулочках, в переулочках, в этих всех черешневых двориках памяти, домино, «запорожец» старенький, почта, горка, качели, аптека, детская поликлиника… Десять школьных лет, юности, лица, лица… обиды, горе и радости… Переполнено в клетках прожитого… «Где же только что я квитанцию эту чертову положил?..»
В нижнем ящике – пригодится, в среднем – необходимое, на антресолях – для внуков, в коридоре общем – велосипед, и еще один, и еще… А в шкафах сколько этой беспомощной памяти… «Эта кофточка твоя, Мунечка, посмотри…» «Этот чепчик Ваня носил…»
Эти лыжи, ботинки лыжные… На шнурках в узелки завязано счастье, и бывает, никто не видит пока, человек и куртку папину поцелует.
Это ручка от вазочки, черепок от разбитой чашки, крупа: вдруг потом не будет опять в магазинах? Вдруг потом ничего не будет, товарищи… Может, в нижнем ящике сохранится?
Обходите на всякий случай балконы, граждане! Потому что не только под Богом ходим мы. Антресолей остерегайтесь.
Ни пройти ни проехать, Господи, на Земле. Вроде места много, а тесно.
Так, у нас, на улице Народного ополчения, вышел случай, конфликт между поколениями, закончившийся странным исчезновением одного квартиранта. Исчезают – товарищи, что поделаешь? – старики…
Встал дед насмерть за старый шкаф, говорит: «Не дам», – а родственники ему: «Это не шкаф, а гроб, посмотри!» А он – «вот в нем и похороните».
«Смерти ждать твоей?» – «Подождите».
«Легче с ним тебя вынести!» – «Выносите».
Значит, думал, не вынесут. Джека Лондона не читал.
Жизнь дана всем в отрезке вре́менном, стариков отрезок кончается, ныне наш. Нет, закон продолжения справедлив и не нами писан, гласит: «Умирай, пока еще нужен».
В общем, дедушка их не хотел расставаться со шкафом своим ни в какую. И вели переговоры они, и грозили домом отходным, и просили, и умоляли… И даже как-то раз согласился вроде бы он, когда показали ему буклеты новых шкафов. Сказал, что красиво, но наутро-то все забыл и опять ни в какую. Сел под шкафом этим на стул, сел в медалях, при параде полном, и хуже, что с наградным, на колени в кобуре положил, и, пока на работу они не уйдут, так сидит в прихожей. И вернутся с работы они – выходит из комнаты из своей и опять на стул возле этого шкафа.
Наконец заказали все-таки новый шкаф. Так решили: привезут, что он сделает? Даже думали пока запереть его в комнате, чтоб он не бузил. Заказали вместе со шкафом и новые стулья. Запирать не стали все же, подумали, обойдется. И действительно, обошлось. Как-то дедушка попритих, как увидел чужих, а потом про него забыли.
Старый шкаф обвязали веревками, денег дали грузчикам, чтобы вынесли, у контейнеров мусорных ставят такие «гробы из прошлого», чтобы их потом увезли. Новый шкаф поставили, подмели. Смотрят, деда в квартире нет. Нету деда. Забили тревогу, стали искать… Может, вышел в аптеку, может, за хлебом, на бульвар на лавочке посидеть… Посмотрели одежду – вся на месте она, пиджака только нет. Нет и тапочек, а зима на улице, холодрыга. Обежали места, закоулки нашего Ополчения, дворики. Нет. Сам придет, решили, – а он не идет. Ничего с собой не взял, и ключи лежат на трюмо, телефон его новенький, что на девяностолетие подарили. И под вечер дед не вернулся. Обзвонили с утра больницы, позвонили в полицию. Объявили дедушку в розыск. Развесили на всех столбах его фотографию с объявлением «ПОМОГИТЕ НАЙТИ ЧЕЛОВЕКА!». Но бывает трудно найти его среди нас, и деда этого не нашли.
Город наш не какое-то захолустье – столица! Улицы мостят плитками, моют мылами и шампунями. На газонах цветы цветут, клумбы, вывески, магазины… Жизнь кипит! Жизнь становится лучше и лучше, и с каждым днем человек человечнее человеку. Всем известна святая истина, испокон пещерного проживания: «Нас не портит, а ближе к природе делает квартирный вопрос». А в гробу и в шкафу не тесно.
Ранним утром тихо под нашими окнами останавливаются машины мусоросборные, не будить стараются, тихо хлопают крышки контейнеров, все, что нажито непосильным трудом и отжито, умещается в них.
Уезжают они в неведомом направлении, после них на улицах чисто.
Везучий
«Хуже уже не будет», – это, без сомнения, утверждение оптимиста. Впрочем, утверждение «бывает и хуже» тоже его. В то время как человек думающий, наблюдательный, умеющий смотреть правде в глаза, человек осмысленный, гомо разумус сделает из всего выше приведенного более логичные выводы: «Хуже будет… Будет и еще хуже».
«Сдохнуть бы, сейчас, Господи!» – с такой мыслью обыкновенно обращается к Создателю человек, желающий что-нибудь изменить в своей жизни к лучшему.
Человек не может не желать себе, чтобы лучше было хоть как-то, хоть на чуть-чуть. И он думает: «Господи! Сделай так, чтобы мой автобус пришел, а не 39-й». Человек не может не думать: даже думая, что он не думает ни о чем, он думает о том, что он ни о чем не думает.
Даже кот – и тот, перед тем как перейти улицу, думает! Он осмысливает грозящее ему. Оценивает свои шансы. Кот переходит улицу не просто так, у него есть какая-то цель, порожденная мыслью. Мысль о пропитании, любопытство, просто оздоровительная прогулка по городу может служить коту мысленным пинком, чтобы перебежать на ту сторону. Кот осмысливает пейзаж, порождая этим осмыслением цель; без цели нет ни кота, ни смысла.
«Зачем я живу? Ведь в этом же смысла нет?!» – думает человек и, думая так, продолжает жить с пониманием, что жизнь хотя и осмыслена им, но бессмысленна.
В этом отношении, разумеется, лучше коту, он не думает, зачем живет, а думает, как ему выжить. Хотя, по правде сказать, думая про смысл и его отсутствие, человек, конечно, халтурит с самим собой, втихаря занимаясь тем же, что кот. Потому что выжить стараются все, даже те, кто уверен, что это совсем не имеет смысла.
Но к герою нашему! К Валентину Петровичу Невезучему! Рассказать о жизни его, ибо каждая жизнь, товарищи, хоть и не имеет смысла и к тому же еще и конечна, а все-таки достойна романа, или хотя бы повести, или заметки в газете, или стихотворения, или… хотя бы надписи на могильной плите.
Во всех государственных учреждениях – бухгалтериях, поликлиниках, канцеляриях, жандармериях – Валентину Петровичу Невезучему сопутствовали неудачи. Неудачи сопутствовали ему и у дверей вышеназванных. Он дергал дверь на себя, а она открывалась от. Он «от» – она «на». Он голосовал за, но всё было против. Он был против, но всё было за.
Он гадал на ромашке «любит, не любит» – выходило «не», он считал справа и слева автобусного билетика, и хотя съел их примерно столько же, сколько съел их каждый доверчивый, ему ни разу не повезло с исполнением. Он наедался пятилистных цветочков сирени и четырехлистных цветочков клевера, но даже это не помогало.
Неудачи и невезения преследовали и настигали Валентина Петровича прямо на улицах, они весело подмигивали ему красными светофорами, фарами отходящих автобусов. Они дули Валентину Петровичу в физиономию, сдирали с головы его капюшон и при этом душили шарфом, поплевывая мерзким ноябрьским крошевом и в ту, и в эту сторону улицы.
Невезение преданно сопровождало Валентина Петровича до работы и встречало с работы, его нельзя было оставить в гардеробе под лестницей, в шкафу или просто забыть в пальто. На парковке ему почти никогда не доставалось удачного места. «Ну вот! – скажете вы. – У этого, как его там, все же была машина!» Да, но это ваше «как его там» унизительно человеку! Так вот, если Валентину Петровичу все-таки удавалось припарковаться удачно, удача кончалась тем, что потом было невозможно вырулить с удачного места.