«И того без жалости погубили…»
Но не только в семье должны были пожалеть о нем, но и чтоб на работе сотрудники, пожалел начальник отдела его, друзья и соседи… Умереть хотелось так, чтоб поразить их этим пронзительно, потрясти…
«Я умру, и тогда посмотрим…» – и это решение наполнило смыслом все последующие движения. Разумеется, надежда на «посмотреть» была мизерна, но она была…
И прощальным светом, преображенным от сожаления, светило с улицы Ивану Алексеевичу на прощание кухонное окно.
Умирать было нужно, необходимо. Нужно было, чтобы о нем пожалели.
С троллейбусом, как ни странно, в этот раз повезло. В этот темный час по забитым автотранспортом улицам он подкатил к остановке совершенно пустой, не считая пары-тройки попутчиков, вошедших в открытые двери.
В салоне было слабо с ночи протоплено, но Ивану Алексеевичу удалось устроиться на место любимое, к батарее. Ехать было шесть остановок, но ехать все-таки вознагражденным за утреннее отчаянье мягким местом и дремой. Иван Алексеевич, усевшись, прикрыл глаза и погрузился в представление своих похорон, как иной погружается в социальную сеть или книгу.
– Скоро конечная, не проспите, – вдруг расслышал он среди моторного уютного гула и, вздрогнув, открыл глаза.
– Что, простите?
– Скоро, – отвечал человек.
– Скоро – что? – недовольно спросил опять Иван Алексеевич.
– Конечная, – повторил человек.
В этот миг Иван Алексеевич почувствовал беспокойство, совершенно не имевшее отношения к кончине своей, но, напротив, связанное с привычным течением жизни. «Неужели троллейбус в парк? Но таблички не было, нет, не может быть!»
– Ошибаетесь, – возразил он попутчику, – до метро.
– Ошибаетесь, до конечной.
Иван Алексеевич в панике оглядел салон, желая спросить кого-нибудь… Но оказалось, что, пока он дремал, их в салоне осталось двое.
– Не беспокойтесь, ваша смерть будет быстрая. По возможности, – успокоил его попутчик, и только сейчас Иван Алексеевич заметил с ужасом, какой был странный этот сосед, и оторванная пуговица пальто, и шарф, образовавший петлю на шее его…
«Сумасшедший… он зарезать может меня сейчас…» Осознав, что попутчик именно из таких, говорить с ним стал Иван Алексеевич из опасения очень вежливо, чтобы как-нибудь не задеть его ненароком…
– Если в самом деле к конечной, выйду, если не сложно, выпустите меня…
– Очень сложно, невозможно даже, Иван Алексеевич, вы уж сели.
– Я пересяду…
– Смотрите лучше в окно, – предложил попутчик, зевнув и не сделав движения пропустить.
Иван Алексеевич глянул в окно, удивившись, как не заметил, что троллейбус едет в туннеле.
Туннель и в самом деле был только с обратной стороны развязки и от метро, а не к…
– Дайте выйти! Да что это вы, в самом деле?!
– Так какую выбрали смерть, Иван Алексеевич?
– Что?.. – пролепетал Иван Алексеевич. – Что?
– Нет-нет-нет, разумеется, это не по вашему выбору, но, однако, пока мы едем, по знакомству, так сказать, в приятной компании, мог бы и поспособствовать… так сказать…
– Чему? – моргая, прошептал Иван Алексеевич…
– Вашему выбору, – отвечал сосед.
– Я не выбирал… то есть я не выбрал…
– Что же? Выбирайте живенько, да и все.
– Пропустите! Я выйду!
– До конечной без остановок.
– Я не хочу… – пролепетал Иван Николаевич, – у меня семья… дети…
– Лично я вам желаю всяческих благ, Иван Алексеевич, сами видите; впрочем, мое желание поспособствовать само говорит за себя. Я бы мог, так сказать, посодействовать без этого предложения, ведь, по сути, в этом вопросе ни у кого из нас нет выбора, так сказать… Скажем, плата за вход, Иван Алексеевич, вы же не зайцем сели сюда, наверное… оплатили, кстати, проезд?
«Вот оно что… контролер!» С облегчением Иван Алексеевич достал из кармана карту.
– Знаю, знаю… Вы сели в семь сорок семь. В восемь будем на месте.
– Вы сумасшедший?
– Не говорите глупостей, Иван Алексеевич, не кидайтесь словами и особенно не тяните. Выбирайте что-нибудь покороче, по опыту советую вам, этак легче. Что-то внезапное, ничего нет легче скоропостижного. Если будете тянуть, через месяц обратитесь к врачу, у вас найдут неприятное… так сказать, на последней стадии, стадия эта мучительна, умирать придется до осени… Погодите минуточку, я взгляну… – И попутчик достал из кармана дорогой телефон, что никак не вязался ни с его паршивой демисезонной одеждой, ни с его неприятной демисезонной наружностью. – Октябрем выходит иначе, Иван Алексеевич, двадцать четвертого, девятнадцатое свободно… одиннадцатое не занято… Но могу взглянуть и пораньше. К сожалению, у нас редко выбирают что-то скоропостижное, несмотря на то что такая смерть из самых быстрых и безболезненных. Раз, и все.
– А подольше ничего нет?
– Понимаю… хотите помучиться, но, однако ж, и помучить других? Если уж и теперь об вас, Иван Алексеевич, никто не вздохнет, то, если взять больший срок, ваши дети и ваша жена слава богу скажут, когда вы наконец… Неужели этого вы хотите?
В самом деле, Иван Алексеевич, – продолжал попутчик, – что вы все так боитесь ее, все равно ведь не избежать, а вот канителитесь, мнетесь тут, капризничаете, как маленький, просто неприятно смотреть. Вы такой зануда, Иван Алексеевич, хоть оставь вас в покое, в самом деле, какая скука…
И попутчик подвинулся с отвращением, пропуская Иван Алексиевича на выход.
Но тот не двинулся.
– А там…
– Что «там»? – с неприязнью спросил попутчик.
– Там… что-то будет?
– Понятия не имею.
– Но разве вы не… оттуда?
– Я отсюда, Иван Алексеевич, как и вы.
– И вы не были…
– Не довелось, – оборвал попутчик.
– Понимаете… насчет выбора… Так хотя бы знать, есть ли «там» или нет?
– Какая вам разница? Если есть, значит, есть, если нет, значит, нет; в любом случае не от вас… не от нас с вами, Иван Алексеевич, такие вещи зависят…
– Но хотя бы… есть ли надежда?
– Надежда есть всегда, но она, сами знаете… Она, собственно, вся – в незнании.
Иван Алексеевич, которой никак иначе не представлял себе жизнь загробную, кроме мстительного наблюденья за оставшимися в живых, умирать без знания не хотел… Человек всегда нуждается в знании, и именно таком, чтобы гарантировало надежду.
– Гарантировать могу только смерть.
– Я хотел бы увидеть внуков…
– Сколько нужно вам, Иван Алексеевич? Говорите прямо, сколько хотите?
– Хотя бы лет пятьдесят… если можно…
– Нет.
– Ну… пожалуйста… поглядите? Может быть, есть… вакансии… есть места…
Попутчик все-таки включил телефон, заглянув в который, Иван Алексеевич увидал календарные столбики, даты лет.
– На пятьдесят лет вперед – чем дальше, тем больше брони; увы, Иван Алексеевич, как я вам и сказал, скоропостижников у нас крайне мало.
– А жена моя… а она… когда?
– Это конфиденциальная информация.
– Ну… взгляните….
– Могу только сказать вам, что и она. И мало того, ваши дети. Это для вас сюрприз, Иван Алексеевич? Все там будем… Можно ли и мне спросить вас, Иван Алексеевич? Зачем вы живете?
– Живу?.. Разве жизнь в причинах нуждается, чтобы…
– Разумеется. Есть причины?
– Я просто… живу, – отвечал, краснея Иван Алексеевич…
– Ну вот видите… ни одной причины у вас… Приближаемся, и советую: выбирайте.
Иван Алексеевич вымученно улыбнулся попутчику, думая, что, если тот улыбнется в ответ, это будет хороший признак…
Но попутчик не улыбнулся.
– Я согласен на скоропостижную, – прошептал Иван Алексеевич, – только чтобы как-нибудь неожиданно…
– Разумеется.
– Но однако же… может быть… я не все еще сделал… что мог…
– Вы все сделали, Иван Алексеевич, что могли. Уверяю вас, что другие в наши троллейбусы не садятся.
– Для супруги будет удар… для детей… как они…
– Скоропостижная смерть всегда для близких трагедия, как не меньше ее трагедия и любая другая, впрочем. Любая другая самому вам мучительней обойдется. – И попутчик холодно улыбнулся. – Дороже.
– Мне хотелось бы… – пролепетал Иван Алексеевич, – я надеюсь, это возможно… последнее пожелание…
– Если это ваше последнее пожелание… постараюсь и гарантирую.
– Я хотел бы, – пролепетал Иван Алексеевич, – чтоб она… мне… как можно мучительней обошлась. – И, внезапно нащупав главную мысль, высказал ее с облегчением, под обещанную гарантию: – Мне и им… и как можно мучительней… и дороже.
Пустое место
Уже много лет один живу, как развелся. О двух комнатах царь царю. Иной раз так душе соучастника хочется, борщика… а с другой стороны, сам сварю.
Пусто стало, товарищи, на земле без дорогого нашего Антон Николаича, и в душе такое творится! Громогласная, вопиющая ведь это несправедливость, от нее пробоина не заполнится уже ничем никогда, не затянется рана эта, не сойдет шрам. Так пронзительно на душе от этого, дорогие!
Вот придет весна, зацветет сирень, а все уже без него, без него. Все там будем, товарищи… Все там будем. Сами знаете, был человек, и уж нет его, только память светлая наша о нем, только это пустое кресло. Как же так, товарищи… как же так?! Ведь войдешь с утра в помещение, взгляд сам к его креслу тянется. Кресло пусто, где же он, товарищи? Где же он, товарищи, где же… где же… Словом, нужно что-то решать. Так нельзя уже дальше. Можно было бы, да нельзя. Помещение, время, бухгалтерия и отчетный отдел. Кто-то должен из нас, товарищи… Пальцем ткнет в нас начальство, сами знаете вы, если дальше будем с этим тянуть. Предлагаю голосование. Можно тайное, можно жребий, можно по старшинству. Можно тайным голосованием, но… словом…
Кто из нас, товарищи, займет его кресло?
Повесть о спичках
Жизнь же штука сложная, никому из нас непосильная, п тому в итоге вот, помираем.