– Пойдем тогда к морю? – И они пошли к морю.
На площадке танцевальной музыка заиграла какой-то вальс, но они далеко уже отошли, и вальс здесь играл очень тихо, и громче вальса шуршало море.
– Тут очень много звезд, – сказала она, он посмотрел на небо, звезд и правда было столько, сколько она сказала.
Еще много стрекоз, пахло морем, Катя поймала в траве светлячка, светлячок светился у нее на ладони. Они еще побродили.
Потом на танцевальной площадке погасли огни, он проводил ее до того корпуса, где она жила. Они стояли в иголках от сосен, на иголках лежало желтое пятно от окна.
– А мы завтра утром уже уезжаем, – сказала она.
– Жалко… – ответил он, думая, что завтра снова не с кем будет играть. Не зная, что больше никогда ее не увидит.
«Боженька, миленький, помоги! сделай так, чтобы бабушке меня на каникулы опять не отдали…»
– Как там бабушка?
– Слава богу, доктор сказал, поправляется…
«Господи, добренький! Сделай так, чтоб она умерла, сделай так, пожалуйста! Ради бога…»
Это даже не ради себя она, ради сына. Чтобы понял, какая скотина его отец, чтоб таким же дерьмом не вырос.
Он сидит напротив, навозный жук, амеба, микроб. Жует и жалуется на жизнь, режет блинчик, жир на губах, брюхо в стол не влезает, сволочь! Того и гляди родит или лопнет. Мыльный пузырь. Как их там, у Алешки в природоведении? – паразиты.
– Паразиты – организмы, питающиеся за чужой счет, в переводе – «около пищи», как папа твой, присосутся и жрут, и жрут…
– Смотри, как на папу твоего вот этот похож… «Паразитическое простейшие, слизень». Брюхоногий моллюск, главное, чтобы ты таким же не вырос.
У него его гены, а гены как зараза, болезнь. Их не вытравишь разом…
Встретились, сходили в кино, посмотрели мультик, попкорн, кока-кола, пиво, билеты, кафешка, все на ее. Пусть Алешка полюбуется, пусть увидит, сравнит, он хоть маленький, а все понимает. А этот, тьфу ты, господи! тошно смотреть… Хоть бы поперхнулся заказывать с семгой блин, хоть бы с сыром заказал, сволочь. Чупа-чупс Алешке подарил, разорился…
– Долго копил?
– Ты о чем?
– Вон какие конфеты даришь дорогие, балуешь…
– Зачем ты так, Лен?
– Хоть на чупа-чупс у матери не просить… или, может, сам заработал?
А Алешка сидит, приставкой пищит, чупа-чупсом щеку раздул, уткнулся в экран, зря она, дура, вообще приставку эту ему купила.
– Ты зачем меня сюда вообще позвала?
– Как зачем? Ради сына. Сын же должен видеть отца? Вот и пусть полюбуется на папулю…
– Лена, что ты делаешь, а?
– Работаю как проклятая, Витя. А ты? Посмотри на себя! Здоровый мужик, на тебе цистерны возить…
– Тебе легче от этого, да?
– Мне не легче, Виктор, мне пофиг. Одевайся, Алеша, пойдем. С меня хватит этого цирка.
Торговый центр, эскалатор вниз.
– Вынь ты палку эту чертову изо рта! Там же нет уже ничего, на щепки разгрыз, может быть, на память оставишь, а? Хочешь стать таким же, как он, скажи, да? Скажи! Таким же вот, как он, слабаком? Тряпкой вот такой? Паразитом?!
И откуда-то снизу отчаянно, непримиримо, со слезами в глазах…
– Папа добрый! Он хороший! Он мой! А ты, а ты… паразитка!
Где-то видел эту я фотографию.
Лето, чей-то дачный забор, антоновка падает стволом на подпор, мальчик зареванный, брюшко-мячик обтягивает тельняшка, дедушка прячет за пиджачной спиной щенка, фотография называлась «За секунду до счастья».
Вифлеемская звезда
Ну что я вам сказать хочу, граждане? Все сидит она. Все сидит. Так сказать, и в горе, и в радости, и в болезни, и в здравии, пред всевидящим оком Господа, и ни Бог и ни черт нас с ней теперь не разлучит.
«Где ж она?!» – в который раз спросил себя Андрей Алексеевич, нетерпеливым взором просеивая выдавленную на перрон пассажиропорцию, и, когда последний просеянный скрылся под куполом эскалатора, кинул взгляд на часы, зашел за колонну и прищурился на табло, сменяющее секунды.
18:00 – показывали часы.
То же самое показывали и часы на руке Андрея Алексеевича. Найдя в этом совпадении утешение – Андрей Алексеевич давно привык утешать себя малым, – прошагал он вдоль дебаркадера в направлении движения поезда и, пока еще того не было, сверился с табло много ближе прежнего, с чем гораздо уверенней зашагал назад, к месту назначенного свидания.
Андрей Алексеевич умел ждать. Многие чувства и мысли занимают человека мыслящего в минуту ожидания встречи с любимой, с курьером или со следующим поездом, ибо только эти минуты имеют неисчерпаемые возможности растягиваться в часы.
Следующий поезд со свистом причалил к перрону станции, и Андрей Алексеевич вновь просеял полным ожидания взглядом порцию пассажиров. Тут были симпатичные и вовсе не, молоденькие и тоже не, мужчины и женщины; пассажиров всегда хватало в подземном лабиринте имени В.И. Ленина, но Андрей Алексеевич, как, возможно, уж догадались мы, уже сделал свой выбор. Иначе бы тут не стоял. Ибо все мы сперва делаем выбор, а после ожидаем его последствия, и потому Андрей Алексеевич снова бросил взгляд на часы.
18:00 – показывали они.
Он нахмурился и, вновь отделившись от колонны, завернул за нее, где, прищурившись издали (так как встреча с любимой женщиной была назначена в центре зала), кинул взгляд на табло.
18:00 – показывало оно.
«Что за черт? Быть не может такого…» – И Андрей Алексеевич протер глаза. Всякое может померещиться человеку от вечерней усталости, ожидания… Время-то только лишь движеньем своим приблизить могло долгожданную встречу, но…
18:00 – по-прежнему показывало табло.
18:00 – согласно показывали часы на руке его.
«Ерунда какая-то… Ерунда!» – пробормотал Андрей Алексеевич, но, однако, время было неумолимо. Трудно было не забеспокоиться, оказавшись в такой ситуации, и Андрей Алексеевич забеспокоился, и с каждой секундой, что не двигалась никуда, беспокоился все больше и больше. Здесь должны мы заметить, что если беспокойство Андрея Алексеевича возрастало, а это было заметно по лицу его и нервным движениям, то и время должно было двигаться. Ибо ничто не может ни возрасти, ни уменьшиться, если время не поддерживает это движение.
Но часы стояли.
Можно было проверить… Развернувшись, Андрей Алексеевич двинулся вдоль перрона к хвосту, считая шаги: раз, два, три, на шестидесяти он обернулся.
18:00 – показывали часы.
«Что за…» – не окончив вопрос, Андрей Алексеевич оборвал его. Можно было обмануть себя нетерпением, можно было считать минуту быстрей, чем шла она в самом деле, и…
– Не подскажете время? – спросил он встречного пассажира, но тот ограничил ответ кивком, указав Андрей Алексеевичу на все то же табло.
18:00 – показывало оно.
Поезд налетел и, освободив утробу, вновь набив ее под завязку, тронулся дальше. «По идее, – размышлял Андрей Алексеевич, – поезда… они тоже идти не должны, не должны идти! Это точно». Но поезда шли и шли, а часы стояли.
Новый поезд со свистом скрылся в туннеле, и в тишине Андрей Алексеевич прислонил к циферблату своих часов ухо.
– Тик-так, – раздалось насмешливо в ушной раковине…
Они шли…
18:00 – указали стрелки.
Андрей Алексеевич похолодел. Все то, что происходит с нами, когда мы холодеем, происходило и с ним. Колени ослабли, по спине прошел ток, и с немым вопросом, в отчаянии несчастный снова бросил взгляд на табло метрополитена имени В.И. Ленина.
18:00 – показывал оно.
– Простите! – обратился он за прощением к гражданину, что в числе новой порции отбывающих остановился рядом с ним, и заранее смягченный таким обращением гражданин посмотрел на Андрея Алексеевича выжидательно.
– Не подскажете, сколько времени?
Но и эта попытка увенчалась ответом – «шесть».
«Быть не может…» – пролепетал Андрей Алексеевич, но в этот миг поезд вновь наполнил гремящими вагонами станцию, и, подхваченный толпой, напуганный и растерянный, вовлеченный в движение, вскоре вновь оказался он в центре зала.
Время всегда тянется очень медленно в ожидании любимой женщины, курьера или нового поезда. Время не тянется медленно лишь для счастливых. У них оно – раз, и все. А потом возвращается только памятью.
«Но не до такой же степени медленно… – размышлял сам с собой Андрей Алексеевич, – но не до такой же… да? Нет, она, наверное, уже не придет… но ты подожди еще… эти женщины… кто их знает… Можешь почитать пока книгу… Книгу? Точно, давай…» – И Андрей Алексеевич сам не заметил, как оказался на эпилоге.
Станция опустела. Освободилась и та колонна, с какой мы вместе с Андреем Алексеевичем начинали этот рассказ, и он с облегчением занял на ее излюбленной грани прежнее положение. Но 18:00, что ты ни делай, по-прежнему показывали его ручные часы.
18:00 – показывало табло.
«Поезжай-ка ты домой, ну ее к черту!..» – Но поскольку Андрей Алексеевич не любил, когда ему советовали без спросу, то вдруг почувствовал в себе новое дыхание, чтобы ждать.
«Подожду», – отвечал он себе.
«И дурак».
Но Андрей Алексеевич снова слился с колонной.
Метрополитен предоставляет своим гражданам огромный выбор в сфере знакомств. Такого разнообразия женских лиц и характеров нет даже на земной столичной поверхности. И конечно же, наш Андрей Алексеевич за прошедшее время мог бы давно подобрать себе какую-нибудь иную, лучшую женщину (среди них хотя и редко, но встречаются лучшие). Но герой наш не изменил своей ожидаемой, он ждал ее, как будто подземный лабиринт имени В.И. Ленина вовсе не предоставлял ему этого обширного выбора.
«Где же она…» – в 1441 раз спросил себя этот рыцарь, этот, собственно, также достойный всякого ожидания человек и вновь все с тем же непостижимым нетерпением посмотрел на часы.
18:00 – по-прежнему показывали они, и…