[289]. Верхнее ребро князевой слеги (коня) называлось конек или князек. Изображение лошадиной головы на крыше связано, по-видимому, не только с космической («солнечной») символикой коня[290]. Учитывая сказанное в разделе о «строительной жертве», можно сделать предположение о наличии связи между конскими головами, приносившимися в жертву, и «коньками» на крыше. Дом, как бы «выраставший» из закопанной в землю конской головы, увенчивался ее же изображением, что придавало всему жилищу вид коня в плане общего архитектурного решения[291]. Аналогия дом — конь включает, по-видимому, еще один семантический пласт: представления о жизни и смерти[292]. Известно, что конские черепа, выставленные на изгороди, на шестах, имели значение оберега.
И, наконец, конек (князек) на крыше можно рассматривать как одну из реализаций общеиндоевропейского мотива коня у мирового дерева, подробно рассмотренного Вяч. Вс. Ивановым[293], при том, что дом, как уже неоднократно говорилось, может выступать в роли субститута мирового дерева. Вяч. Вс. Иванов рассматривает коня у мирового дерева как замену человеческой жертвы. Для нас важен и сам факт замены. То, что именно конь рассматривался во многих культурных традициях как наиболее адекватная замена человека, служит еще одним подтверждением нашей интерпретации синонимии «конька» и «князька»[294].
Кроме того, конструктивным и декоративным элементом крыши являются так называемые курицы (кокоры; белор. какошки, какошины). Они представляли собой крюки, вырубленные обычно из ели с корнем, и служили для удержания теса на скате, для чего врубались в нижние слеги. На «курицы» укладывались желоба (потоки, водоспуски) для отвода воды, украшенные разнообразным орнаментом. Любопытно, что в народных представлениях коньки и курицы объединялись в качестве совершенно необходимых (и не только в конструктивном плане) элементов жилища, ср.: «Курица и конь на крыше — в избе тише»[295]. По поводу самого термина «курица» И. В. Маковецкий пишет: «До сих пор точно не установлено происхождение термина „курица“, так прочно укрепившегося за этим видом конструкции и давно вошедшего в народный и научный оборот. В связи с этим интересно напомнить об одной постройке, зафиксированной нашей экспедицией в дер. Стрельниково Костромской области. В этом селении мы обнаружили одну из древнейших виденных когда-либо нами изб, принадлежавшую слепому старику И. А. Скобелкину. Эта изба существует более двух столетий и была построена на „курицах“, или пнях, как сообщил ее хозяин. По-видимому, использование естественного пня, связанного с землей выступающими на поверхность корнями и напоминающего по форме куриную ногу, могло послужить основанием для возникновения в народных сказках образа „избушки на курьих ножках“. Использование для конструкции кровли елового ствола с корнем или той же „куриной ноги“, у которой обрубились все пальцы, за исключением одного, предназначенного для укрепления потока (желоба на крыше), могло дать архитектурной детали название „курицы“. Этой детали иногда придавалась форма головы петуха или курицы, однако в некоторых домах тех же селений можно встретить изображение головы коня или другого животного»[296].
С крышей связано и последнее, самое обильное угощение плотников, которое называлось замочка крыши. «На Севере было в обычае устраивать „саламатник“ — торжественный семейный обед для плотников и родственников. Основными блюдами была саламата нескольких сортов — густая затируха из толокна или муки (гречневой, ячменной, овсяной), замешанная на сметане и заправленная топленым маслом, а также каша из поджаренной на масле крупы»[297]. В этом «меню» обращает на себя внимание ритуальный характер блюд, употреблявшихся на свадьбе, похоронах и других обрядах жизненного цикла. С точки зрения ритуала строительства саламатник — типичный пример ритуального обмена дарами, о чем уже говорилось выше.
И, наконец, несколько слов о предыстории идей, связанных с верхом (крышей), завершением (достижением искомого результата). Мы уже неоднократно подчеркивали то обстоятельство, что на материале обрядов, сопровождавших строительство, можно реконструировать картину интеграции космоса, соединения основных его сфер как с помощью образа «мирового дерева», так и с помощью самого дома, выступающего тем самым в качестве эквивалента «мирового дерева». Отмеченные этапы строительства маркируют границы между космическими зонами. Завершение формирования вертикальной структуры жилища — установка князевого бревна — в ряду этих соответствий безусловно связывается с идеей достижения верхнего предела (неба) и, таким образом, с достижением основной цели ритуала: установлением прочной связи между землей и небом, приданием миру первоначального состояния гармонии, которая была нарушена строительством нового дома.
Обряды, сопровождающие строительство дома, заканчиваются необычно. Мы встретились с любопытным явлением, зафиксированным не только у русских, но и в ближайших славянских традициях: в течение определенного срока (7 дней, год и т. п.) дом должен оставаться незаконченным с той целью, чтобы избежать смерти кого-либо из членов семьи[298]. Эта незавершенность носит подчеркнуто символический характер: например, на юге и Украине оставляют непобеленным небольшой кусочек стены над иконами. Недостроенные церкви и храмы встречались в Польше и в Сербии. Белорусы оставляли незаконченной стену или крышу. На Руси отмечен обычай целый год не делать крыши над сенями, чтобы «всякие беды вылетали в это отверстие». Поляки только на седьмой день по окончании строительства обмазывали глиной заднюю часть дома (и то не белой, а черной или желтой)[299].
Корни этих представлений нужно, вероятно, искать в истории функционирования мировоззренческой категории завершенности — незавершенности. Мы не ставим себе целью разрешить этот вопрос в пределах данной работы. Укажем лишь на наиболее перспективный с нашей точки зрения путь поиска.
По указанному признаку выделяются два класса текстов. К одному из них предъявляются требования обязательной завершенности, в то время как к другому — столь же обязательной незавершенности. Предписания эти имеют ритуальный характер, и от их соблюдения в конечном счете зависит благополучие коллектива. Возникает вопрос: чем обусловлены столь противоположные требования, преследующие принципиально одну и ту же цель?
Обратимся к материалу. Сказанное относится в первую очередь к технологическим операциям и соответствующим ритуалам, сопровождающим изготовление того или иного культурного символа. Требование ритуальной завершенности относится, например, к изготовлению так называемых «обыденных» вещей — полотенец у белорусов, храмов у русских[300]. «Обыденным» вещам присущи несколько особенностей. Они создавались коллективно, в строго ограниченный отрезок времени, точнее — за один день (отсюда их название обыденные в значении «однодневные» — сделанные за один день или за одну ночь). Поводом к ритуалу изготовления таких вещей были, как правило, эпидемии, эпизоотии, засухи. При этом отличительной чертой процесса изготовления подобного рода ритуальных символов было обязательное прохождение всех этапов создания, всего технологического цикла. Если, например, это было полотенце, то женщины всей деревни, собравшиеся в одном доме, должны были сначала напрясть нитки, затем выткать полотно, отбелить его и, наконец, вышить на нем узоры. В ряде районов Белоруссии мужчины параллельно изготовляли десятиконечный крест, на который затем и вешалось готовое полотенце[301]. Семантика полотенца, вывешиваемого на дороге, по которой, например, прогоняется скот во время эпизоотии, достаточно прозрачна. Для нас важнее подчеркнуть то обстоятельство, что для окончания бедствия считалось необходимым к строго определенному времени завершить процесс изготовления ритуального символа, начатый ad hoc.
Более интересными представляются тексты, выражающие идею ритуальной незавершенности. По-видимому, с этим кругом представлений согласуется севернорусский обычай оставлять часть стола невымытым, «чтобы на море не потонул кто-либо из своих»[302]. Широкое распространение имел обычай оставлять на поле часть хлеба несжатым[303]. Приведенные примеры дают основание предположить, что незавершенность связывалась с идеями поддержания существующего положения, стабильности миропорядка, его неуничтожимости. Вместе с тем синонимичными идее незавершенности оказываются представления о продолжении жизни, вечности, бессмертии, т. е. всего того, что обеспечивает существование коллектива не только в настоящем, но и в будущем.
Приведенные примеры ритуальной незавершенности вписываются в широкий круг данных о незавершенности в обрядах календарного и жизненного циклов. И с этой точки зрения, например, ритуал строительства можно скорее отнести к обрядам жизненного цикла, нежели к окказиональным ритуалам. Некоторого пояснения требуют известные случаи изготовления и использования «недоделанных» вещей в похоронном обряде. К их числу относится нарочито грубая обтеска гроба, сшитый «на живую нитку» саван, недообожженная или плохого обжига посуда, недоплетенные лапти, недопеченный хлеб на поминках. Казалось бы, в данном случае незавершенность должна соотноситься с несколько иным кругом значений, но, по-видимому, это не так. Похороны входят в «сценарий» жизни, и для похоронного обряда, пожалуй, как ни для какого другого, актуальна символика