[466]. Отсюда и специфическая роль матицы в сватовстве: «По взгляду, брошенному свахой на потолочную матку, хозяева тотчас догадываются, зачем она к ним явилась»[467]. «Сватовья зайдут в избу, покладут на воронец рукавицы пальцами кверху… и останавливаются посреди избы под матицей»[468].
Для того чтобы путь был счастливым, перед уходом следует подержаться за матицу (ср. сказанное выше о связи матицы с представлениями о дороге)[469]. «Под матицей можно было увидеть немало различных предметов. Найденный от бороны зуб подтыкали под матицу. Это предостерегало избу от клопов, блох и тараканов. У коровы-новокупки, а также у лошади на режице отрезали пучок шерсти и подтыкали эту шерсть под матицу. Чтобы узнать пережинщину, достаточно подоткнуть под матицу колосья или нож под крышку стола, тогда придет колдунья и попросит что-нибудь железное»[470]. Ср. в заговоре: «Полунощница Анна Ивановна, по ночам не ходи, рабы божьей не буди! Вот тебе работа: днем играй пестом да ступой, а ночью матицей»[471]. Имя жениха узнается «слушанием под матицей»[472]. «Когда молодушка переезжает в дом мужа, то, войдя в избу, останавливается под матицею, оглядывает окружающих и говорит про себя: „Вы мои овечки, а я ваш волчок“, это для того, чтобы быть большухою в доме»[473]. Ср. подблюдные песни, предвещающие смерть: «Села ворона на матицу, / Каркала ворона во всю голову: / „В том дому не быть добру!“»[474]. «Висит нехтер над матицей / Кто пойдет — головой попадет. / Диву ули ляду! / Кому спели, тому добро!»[475].
Место под матицей (под ее центром) является также и серединой избы, ее топографическим центром, где происходит большинство обрядов, не связанных с сидением за столом или с печью[476]. К названным выше действиям невесты под матицей дома жениха следует добавить аналогичные действия у порога[477], что может служить указанием на функциональные аналогии между порогом и матицей как границами между внешним — внутренним.
Другими границами, сегментирующими жилое пространство, были два деревянных бруса, сходившихся под прямым углом от смежных стен к печному столбу на высоте, превышающей рост человека. Они назывались воронцы или грядки. Один из них, идущий к передней стене (северный и среднерусский план), имел название пирожный брус. Функциональная его характеристика двояка: это и полка для выпеченного хлеба, и граница, отделяющая женскую часть избы (около печи) от остального пространства. В свою очередь второй брус, параллельный передней и задней стенам, назывался полатный и предназначался для поддержания края полатей. В то же время он отделял дверной угол (подполатное пространство) от внутренней части дома. В месте соединения воронцов с печным столбом образовывался еще один угол, который назывался сутычным углом или сутками (от «сутыкаться»). «Эти два бруса как бы делят свободное от печи пространство избы на три части. Первая — большой (красный, передний) угол под образами или собственно изба, вторая — подпорожье (или задний угол, кут) — у входа, под полатями, и третья — печной, или подовый, угол (середа, середь, кут, куть) — перед печью. Печной угол нередко отделялся от остального помещения занавесом из пестрого ситца или цветной домотканины, а иногда промежуток от пирожного бруса до пола зашит досками — получается комнатка перед печью, отделенная не доходящей до потолка перегородкой и называемая чаще всего чуланом. Здесь в старину у окна ставили ручные жернова»[478].
В южнорусских планах вместо воронцов делали полицы, одна из которых шла от печного столба к двери, а другая — от печи к передней стенке. «Когда требовалось разделить избу на отдельные помещения, здесь уже с середины XIX в. прежде всего начали отделять дощатой перегородкой часть против печи, где происходила стряпня; это помещение называлось в Курской обл. топлюжкой, в Тульской — чуланчиком. Гораздо позднее стали огораживать место против входа, где находился примост между боком печи и передней стеной. В таком случае примост разбирали, вместо него ставили широкую кровать — выделяли спальню или спальню для молодых (Ряз. обл.)»[479]. Аналогичные конструкции с печным столбом существовали в западнорусском и белорусском плане.
Воронцам (грядкам) и печному столбу, как и всяким значимым элементам жилища, приписывалось и экстраконструктивное содержание.
Связь этих элементов между собой подчеркивается, например, загадкой: «Два ворона летят, да одну голову едят», интересной, кроме того, своей квазиэтимологической направленностью. Относительно воронцов, этимология названия которых, по-видимому, связана с семантическим полем «темный, черной масти» (что, кстати, вполне оправдано тем, что воронцы служили и для защиты хлеба и посуды от сажи), их, вероятно, можно включить в зооморфный терминологический код, весьма существенный не только для терминологии, но и для мифопоэтического образа жилища.
В свадебном обряде место за занавеской, в бабьем углу или за печным столбом — место невесты. Ее ритуально отмеченный путь — это путь из бабьего угла в красный угол:
Мы тебе, Марьюшка, наказывали,
Мы тебе, Васильевна, наговаривали:
Не выходи из-за занавесочки,
Не выступай из-за берчатой,
Не садися в сутки в угол,
Под образа под святые[480].
Ср. в приговоре дружки: «От печки от кирпичатые, от столба горемычнаго, по полику тесовому, ко столику дубовому, за скатерти браные…»[481]. В то же время «сюжет жениха» построен на преодолении границ, в том числе и между «мужской» и «женской» частями жилища:
Он-с по новым сеням спохаживает,
Каблуком полы проламывает.
Он вступил да в белу горницу,
Распахнул белу занавесу[482].
Но, пожалуй, наиболее значимым в ритуальном отношении элементом рассматриваемой конструкции был печной столб. Следы архаических верований, связанных с печным столбом, очевидно, лучше всего сохранились в белорусской традиции, где он назывался дзед, коневой столб или просто конь. В этом названии можно видеть соответствие др. — инд. asva-yupa ‘конный столб’, ‘мировой столб’, что говорит об индоевропейском характере термина[483]. Черты исключительной древности обнаруживаются в так называемом «столбовом обряде» белорусской свадьбы. Этот обряд, в частности, включал стандартные ситуации мифологического сценария, разыгрываемые у «мирового дерева» или «мирового столба»: жертвоприношение, произнесение магических формул, символическое путешествие по столбу[484]. Семантика печного столба складывалась, по-видимому, из различных значений. В конструктивном отношении печной столб был центральной опорой крыши. В семиотическом смысле столб воплощал идею вертикали дома, маркируя в то же время его ритуальный центр. Позже он стал служить и границей между «женским» и «мужским» пространством жилища, ср. о невесте: «Не плачет за столом, наплачется за столбом»[485]. Во всяком случае первые два значения не различались, являясь в то же время основой для того содержания, которое обычно приписывается мировому дереву или его аллоформам. Причем эта семантика усиливалась образом креста (от соединения столба с воронцами), ср.:
Не молитесь-ка богу нашему,
Наш бог вас не помилует!
Помолитесь-ка чудному кресту,
Чудному кресту — печному столбу![486]
Кратко резюмируя сказанное о внутренних границах, можно отметить, что горизонтальная плоскость жилого пространства восточнославянского жилища была весьма разработанной. Символические границы делили пространство на внутреннее и внешнее, мужское и женское, сакральное и профаническое.
Основной единицей домашнего пространства был угол. В многочисленных описаниях внутреннего устройства, например избы, неизменно подчеркивается, что она как бы состоит из углов. Этот признак, кстати, обыгрывается и в загадках, где под «избой без углов» имеется в виду копна. Каждый угол имел свое название и назначение, причем существовала определенная иерархия углов. Старшим, главным, считался красный угол, вторым — бабий угол, третьим — дверной, или задний, угол. В системе ритуально-мифологических представлений особенно отмеченными были два первых угла.
Называется также: передний, верхний, старший, почетный, святой, божий, первый; укр.: покутье; белор.: кит, покуць. Наиболее ценная и почетная часть жилища. Как мы уже говорили, если не реально, то условно (через образа) красный угол сориентирован на восток или юг и освещен более других углов. В свою очередь все в доме было сориентировано по отношению к красному углу. На образа в этом углу молились; в нем происходила трапеза и все отмеченные в религиозном и ритуальном плане события; к красному углу были обращены изголовья постелей