ми начнут утверждать, что в руках у Дон Кихота таз является шлемом. И эти несчастные, выкрикивающие: «Мир! Мир!», осмеливаются произносить имя Христово. Забывают слова Христовы о том, что не мир Он принес, но меч и что из‑за Него разделятся домы, отцы восстанут против детей и братья против братьев.107 И во имя Его, во имя Христа, дабы установить Его Царствие, общественное Царствие Иисуса — а это совсем не то, что иезуиты именуют социальным Царствием Иисуса Христа, ибо Царствие Иисуса есть царствие истинной искренности, правды, любви и мира, — дабы установить Царствие Иисуса, придется начать с войны.
Змеиное отродье — вот кто они такие, эти радетели о мире! Радеют о мире, чтобы получить возможность беспрепятственно кусаться, и жалить, и пускать в ход свой яд. О них сказано Учителем, что «расширяют хранилища свои и увеличивают воскрылия одежд своих» (Мф. 23: 5). Знаете, о чем речь? Хранилища (филактерии) — это такие коробочки, в которых содержались отрывки из Священного Писания: в некоторых случаях иудеи носили их на голове и на левой руке. Нечто вроде тех амулетов, которые у нас надевают на шею детям, дабы уберечь их неизвестно от каких напастей: мешочек, весьма кокетливо расшитый бисером, работа монашки, от скуки взявшейся за иголку; в такой мешочек кладутся листки с отрывками из Евангелия; ребенок читать их не будет, да к тому же напечатаны тексты на латыни, для пущей вразумительности. Вот что такое хранилища–филактерии; а кроме того, фарисеи носили отрывки из Священного Писания на воскрылиях или оторочке плащей. Вроде того как в наши дни многие носят на лацкане пиджака или сюртука кружок, фаянсовый, грубой работы, с намалеванным на нем сердцем. И вот эти‑то носители амулетов, современных филактерий, вместе со своими сородичами осмеливаются говорить о мире, о целесообразности и о покаянии.
Нет, они сами научили нас формулировке: не подобает детям света вступать в позорное сожительство с детьми мрака. Они, трусливые прислужники лжи, и есть дети мрака; а мы, верные ученики Дон Кихота, — дети света.
Но вернемся к нашей истории: итак, на постоялом дворе все было утихомирились, но тут один из стрелков стал приглядываться к Дон Кихоту, приказ об аресте которого — за то, что отпустил на свободу каторжников, — был у него за пазухой; и схватил он Дон Кихота за шиворот и потребовал повиновения Санта Эрмандад, но Рыцарь взъярился и сам чуть его не придушил. Их разняли, но стрелки продолжали требовать ареста этого «разбойника, грабящего на горных тропах и проезжих дорогах».
«А Дон Кихот, слушая их речи, только посмеивался», и правильно делал, что посмеивался, — он, над которым все смеялись; и смех его был рыцарским и геройским, а не издевательским; и он с величайшим хладнокровием отчитал стрелков за то, что у них именуется разбойником с большой дороги тот, кто «помогает несчастным, поднимает павших, заступается за обездоленных». И тут, надменный и благородный, сослался он на привилегии странствующего рыцаря, чей «закон — меч, судебники — храбрость, декреты — собственная воля».
Браво, мой владыка Дон Кихот, браво! Закон не писан ни для тебя, ни для нас, тех, кто в тебя верует; наши декреты — наша собственная воля; ты хорошо сказал; и у тебя хватило бы пороху влепить четыре сотни палочных ударов четыремстам стрелкам или по крайней мере попытаться это сделать, ибо в попытке и сказывается мужество.
Глава XLVI
И вот стрелкам пришлось смириться с тем, что Дон Кихот безумен, а цирюльнику пришлось признать таз шлемом за мзду в восемь реалов, которые втихомолку уплатил ему священник; а начни он с этого, и распри бы не было, потому как не сыщется такой цирюльник, будь он хоть сто раз антидонкихо- товец и тазозащитник, который за восемь реалов не объявит шлемами все тазы, какие только есть, были и будут на свете, особливо же если предварительно намять ему бока за то, что держался противоположной точки зрения. И как же хорошо знал священник способ, которым можно заставить цирюльников исповедаться в своей вере; цирюльники ведь недалеко ушли от угольщиков! Не знаю, почему вера цирюльника не вошла в поговорку, подобно вере угольщика.108 Было бы вполне заслуженно.
И вот утихла распря, во время которой те, кто прежде насмехались над Дон Кихотом, сражались, им вдохновленные, за веру, которой не разделяли; потом наш Рыцарь всех угомонил, и тут было решено засадить его в клетку; участники этой затеи принялись за дело, для чего перерядились так, чтобы он их не узнал. Только перерядившись, насмешники могут засадить Дон Кихота в клетку. Поместили его в клетку, заколотили досками и вытащили из комнаты на плечах, а маэсе Николас при этом городил всякий вздор, чтобы Дон Кихот поверил, что околдован; он и поверил. А затем взгромоздили клетку на телегу, запряженную волами.
Глава XLVII
Заперт в деревянную клетку, которую везут на телеге, запряженной волами! Много замечательных рыцарских историй прочитал Дон Кихот, но не читывал, не видывал и не слыхивал, чтобы странствующих рыцарей похищали подобным образом: обыкновенно «волшебники уносят их по воздуху с удивительной быстротой, окутав серым или черным облаком или посадив на огненную колесницу…». Но дело в том, что в Донкихотово время рыцарство и волшебство «шли не по тем путям, по которым они шли в древние времена»; и надлежало им идти такими путями, дабы свершился до конца шутовской крестный путь нашего Рыцаря.
Свет вынуждает рыцарей странствовать в клетке и с тою скоростью, на какую способны волы. И притворяется вдобавок, что льет слезы при этом зрелище, как притворились трактирщица, ее дочка и Мариторнес. И телега двинулась в путь, по бокам ее шли стрелки, а Санчо следовал на осле, ведя на поводу Росинанта. «Дон Кихот со связанными руками сидел в клетке, прислонившись к решетке и вытянув ноги, столь терпеливый и безмолвный, словно не был человеком из плоти».[31] Само собой, он таковым и не был, он был человеком духа. Вот приключение, которое в очередной раз побуждает нас восхищаться Дон Кихотом, его безмолвием и его терпением.
И крестный путь его на том не кончился; но, вдобавок ко всему, когда ехал он таким образом, повстречался ему некий каноник, у коего здравого смысла было больше, чем следует. И Дон Кихот с места в карьер явил простодушно этому канонику всю глубину своего героизма, когда, представляясь, назвался странствующим рыцарем, и не из числа забытых славой, а из числа тех, чьи имена она начертает «в храме бессмертия, дабы послужили они образцом и примером для грядущих веков[32]».
О героический мой Рыцарь, ты заперт в клетке, влекомой медлительными волами, но, однако же, веришь, — и правильно делаешь! — что имя твое будет начертано в храме бессмертия, дабы служить образцом будущим векам! Изумился каноник, услышав речи Дон Кихота, а того более, речи священника, подтвердившего сказанное Рыцарем; и тут вдруг лукавец Санчо возьми да и вылези со своими сомнениями насчет того, что господин его околдован, — он ведь и ест, и пьет, и справляет естественные нужды; и, обратившись прямо к священнику, без околичностей обвинил его в зависти.
Ты попал в цель, верный оруженосец, ты попал в цель; зависть и одна только зависть причиной тому, что господина твоего засадили в клетку; зависть, вырядившаяся в одеяния любви к ближнему; зависть разумников, которым ненавистно героическое безумие; зависть, превратившая здравый смысл в дес- пота–уравнителя. Рабами этого деспота были ц каноник, и священник — неудивительно! — вот они и проехали вперед, чтобы побеседовать, и каноник наплел с три короба банальных и пустопорожних словес по поводу литературы.
И какой же насквозь кастильской была та беседа меж каноником и священником! Когда общаются и соприкасаются друг с другом столь пробково- дубовые умы, кора, их покрывающая, не сходит на нет, а становится еще более заматерелой, подобно тому как мозоль не сходит с кожи, а только твердеет, когда обувь натирает ногу. То‑то они возрадовались, обнаружив при встрече, какие оба разумники! Видно, чтобы этой породе открылось извечно человеческое, а вернее божественное, необходимо, чтобы пробковая оболочка, стиснувшая душу, дала трещину под действием безумия либо чтобы душа сквозь эту оболочку прорвалась наружу под действием деревенского простодушия. Ума им хватает, вот чего им не хватает, так это духовности. Они агрессивно благоразумны, и христианство, которое, по собственному их утверждению, исповедуют, в сущности всего лишь самый грубый материализм, какой только можно себе представить. Им недостаточно ощущать Бога, они хотят, чтобы им доказали математически, что Он существует, и, более того, им нужно это доказательство проглотить.
Глава XLVIII
Покуда каноник и священник ублажались банальностями, Санчо подошел к своему господину и сообщил ему о том, что среди сопровождающих — священник и цирюльник, их односельчане, а Дон Кихот отвечал ему, что, возможно, Санчо так кажется, но ему никоим образом не следует думать, что так оно и есть на самом деле, ибо на самом‑то деле они видения, порожденные чарами, цель которых завести беднягу оруженосца в «лабиринт обманов воображения».[33] Так оно и есть в действительности: ни священники, ни цирюльники не являются теми, кем кажутся, они видения, порожденные чарами, и цель их завести нас в лабиринт обманов воображения. И Рыцарь добавил: «…я вижу, что меня посадили в клетку, и знаю, что так пленить меня могли бы только сверхъестественные силы, и уж никак не человеческие (…) что же ты хочешь, чтобы я заключил и вывел из этого, как не то, что способ, каким я очарован, превосходит все, что мне приходилось читать в романах относительно очарованных странствующих рыцарей».