— А союзники, товарищ Сталин? — спросил один из генералов. — Они собираются бить гитлеровцев в Европе? Или так и будут делить с ними колонии в Африке?
Сталин указал на Молотова, и тот незамедлительно пустился в нудные и непонятные для военных рассуждения о тонкостях дипломатической игры.
— Разрешите обратиться, — не выдержал один из командиров ПВО. Он весь вечер ёрзал, чувствуя какое-то беспокойство, и наконец не выдержал. Увидев кивок вождя, спросил: — Товарищ Сталин, опасное время. Немцы в любой момент могут совершить налёт. А у вас везде горит свет — это… это… — он боялся сказать, что вождь нагло нарушает приказ о светомаскировке, и подбирал слова. Наконец подобрал: — Это неправильно.
— Не беспокойтесь, — улыбнулся Сталин. — Гитлеровцы едва успеют поднять свои самолёты, а нам сюда уже сообщат. Мы успеем выключить свет.
Заметил, что двое приглашённых не пьют совсем. Сказал им:
— По рюмке можно и морякам.
Принесли набор вторых блюд, каждый брал что хотел. Сталин посоветовал отцу Георгию рыбу.
— Очень хорошая рыба, Гога, дорогой. Уверяю, ты такой не кушал. Очень вкусно.
— Товарищ Гога! В рыбе фосфор! Полезный! — улыбаясь, пошутил генерал Судаков.
Сталин молча посмотрел на него, и смотрел долго. Генерал заёрзал, начал краснеть. Все замолчали. Наконец Сталин тоже улыбнулся:
— Фосфор? Вам виднее, вы химик. Но в рыбе есть ещё острые кости.
— Да, товарищ Сталин, — выдавил из себя генерал.
— Будете кушать эту рыбу, не забывайте про кости.
— Слушаюсь, товарищ Сталин.
Сталин прошёл к патефону, выбрал пластинку. Зазвучала русская песня «Стонет сизый голубочек». Он послушал, снял её и, сказав: «Для нашего гостя», поставил пластинку с грузинской песней. Когда пластинка докрутилась до конца, вдруг снова обратился к генералу Судакову:
— Вы извините, что я задумался, глядя на вас. Я вспоминал название вашей статьи, опубликованной в бюллетене Академии наук.
— Она называлась «Будущие взрывчатые вещества и химическая защита», — выдавил из себя Судаков. — Вы её читали, товарищ Сталин?
— Конечно.
— Это мне очень… очень… — Судаков задыхался от волнения.
— Успокойтесь, Николай Петрович. На днях вас пригласят, и мы с вами обсудим эти проблемы. Запишите на листочке, кого ещё из специалистов стоило бы пригласить.
— Непременно… Непременно…
Как всегда на таких посиделках, в завершение ужина пили чай. Наливали его из большого самовара, кипевшего на отдельном столе. Чайник с заваркой подогревался на конфорке.
Разъехаться успели до налёта немецкой авиации. Отец Георгий остался на ночь…
…С утра в Ставке Верховного Главнокомандования командующий Московским военным округом и Московской зоной обороны генерал Артемьев докладывал, как строится новая зона обороны. Вдруг Сталин задал вопрос:
— А как вы готовите части гарнизона к параду на Красной площади 7 ноября?
— Товарищ Сталин, — удивился генерал, — мы всё отдали на фронт. Вряд ли наберём нужное количество войск для парада. Ну «коробки» пехоты ещё можно сколотить. А танки? Их у меня нет ни одного. И вся артиллерия на огневых позициях.
— Вы недооцениваете политическое значение парада, — вынув изо рта трубку, ответил Сталин. — Этот парад равен фронтовой операции. Парад готовить! Необходимые войска найти. Артиллерией поможет Главное артиллерийское управление, будут и танки.
— Слушаюсь, товарищ Сталин.
— Подготовку ведите в секрете. Сделайте так, чтобы до последнего часа никто не знал, когда начнётся парад.
— А на какой час его назначить?
— Час назначите накануне. 6 ноября будет торжественное заседание. После заседания скажете лично мне.
— Товарищ Сталин, а если прорвётся вражеский самолёт и начнёт бомбить парад?
Сталин усмехнулся:
— Во-первых, ни один вражеский самолёт не должен прорваться. А во-вторых, если всё же сбросит бомбу, то уберите пострадавших и продолжайте парад.
Он встал из-за стола, прощаясь с генералом:
— Посоветуйтесь с товарищем Будённым. Он будет принимать, а вы — командовать парадом.
На другой день в Ставку прибыл срочно отозванный с Западного фронта маршал Будённый. Поздоровавшись с ним, Сталин сказал:
— Мы собираемся провести 7 ноября в Москве военный парад. Что вы на это скажете?
Будённый оторопел.
— Парад мы проведём обязательно, — как бы рассуждая сам с собой, повторил Сталин. — Мы с вами, Семён Михайлович, разделим обязанности принимающего парад: вы объедете и поздравите войска, а я скажу небольшую речь. Согласны?
— Я буду рад выполнить это поручение.
В Москву из Куйбышева прибыла Светлана. Она уже месяц как просила его о встрече:
«Милый мой папочка, дорогая моя радость, здравствуй!
Дорогой мой папуля, я скучаю всегда по тебе, когда уезжаю куда-нибудь, но сейчас что-то особенно к тебе хочется. Если бы ты разрешил, то я прилетела бы на самолёте, дня на 2–3 (тут „Дугласы“ ходят в Москву каждый день). Ехать на поезде — очень надоедливо. А на самолёте, если позволишь — я сейчас же прилечу.
Недавно дочка Маленкова и сын Булганина улетели в Москву — так если им можно летать, то почему мне нельзя? Они одного возраста со мной и вообще ничем не лучше меня…»
И вот она прилетела.
Было 28 октября 1941 года. Её привезли в Кремль, провели в недавно построенное бомбоубежище, полностью оборудованное. Отделанные деревянными панелями комнаты, мебель, большой стол с приборами были такие же, как у него в Кунцеве, на Ближней даче. Кругом лежали и висели карты…
Сталину докладывали обстановку на фронтах. Ожидали встречи с ним три наркома. Группа инженеров привезла для показа опытные образцы новых противотанковых ружей. Ждали ответа многие письма. Вечером предстоял обед с американцами, надо было подготовиться.
Пришло сообщение, что немецкий самолёт, пролетев над Москвой, сбросил некоторое количество небольших бомб. Они попали в университет на Моховой и в здание ЦК на Старой площади. Полутонная бомба угодила в Большой театр: взрывом развалило фасадную стену, образовалась громадная брешь — и Большой театр стал непригодным для проведения 6 ноября торжественного заседания, посвящённого годовщине Великой Октябрьской социалистической революции.
А Светланка приставала, хотела говорить с ним. Она была счастлива, а ему жалко было отвлекаться от дел. Он вообще не знал, о чём с ней говорить…
С обыденной точки зрения, он был «плохим отцом». В последние годы его дети были разбросаны по близким родственникам, их жизнью он практически не интересовался, не проявлял себя любящим и ласковым, заботливым родителем. Но если бы кто высказал ему подобные претензии, он бы не согласился. Он возразил бы, что занят важной работой, что от этой работы зависит счастье и благосостояние всего народа, а значит, и его собственных детей. В дни войны — тем более. Семья ушла на второй план? — нет, она для него на тех же позициях, что и весь народ. Он Главнокомандующий, и если его Армия победит врага, то спасены будут все. Кто может сделать для своей семьи больше?!
Такого же отношения к жизни он ожидал и от выросших детей. Выросли. Яшка в плену. Васька — избалованный, слабовольный, лживый юноша средних способностей, склонный шантажировать окружающих начальников тем, что он «сын Сталина». Только третий сын, прижитый в ссылке, вроде нормально работает. Но он с ним не общается, чтобы тот не испортился, как Васька.
А вот в их младенчестве он их тетёшкал. А как же. Наденька была строга с ними, редко ласкала, а он как раз наоборот… Хоть и не каждую минуту, всё же занятой человек. Светланку носил на руках, целовал, называл «воробушка», «мушка». Кто отнимет у него эту любовь? Кто кинет камень, что сейчас он занят, тем более теперь её на руки не поднять, а целовать при всём сборище генералов и наркомов и вовсе не дело.
— Ну как ты там, подружилась с кем-нибудь из куйбышевцев? — спросил он, чтобы хоть как-то обозначить свой интерес к её делам.
— Нет, — ответила она, — там организовали специальную школу из эвакуированных детей, их много очень.
Сталин удивился, потом пришёл ярость — чего она совсем не ожидала:
— Как? Организовали специальную школу? Ах вы! — он искал слова поприличнее. — Ах вы, каста проклятая! Ишь, правительство из Москвы приехало, их деткам школу отдельную подавай! «Провинциальные» дети им не ровня!
Он быстро пожалел об этой вспышке. Обнял дочь за плечи, говорил ей какие-то нежные слова, повёл обедать. Но голову сверлила мысль: эти детки, бесталанные сынки тех «годных людей», которых он, Сталин, нашёл и назначил на должности, когда-нибудь войдут в силу и будут считать, что страна принадлежит им. Они создадут для себя специальные школы, поликлиники, городские кварталы, магазины, рестораны… Любой из них будет жить лучше любого трудящегося — не потому, что сам он «годный человек», а по праву рождения. Это дворянство в его самом ужасном воплощении, дворянство, не обязанное работать на страну, но взявшее себе право потреблять произведённое народом.
Вот это поколение руководителей уже не будет верить ни в Бога, ни в Сталина. Ничто не остановит их жадности. Дела пойдут всё хуже. Придёт время, скажут: «Социализм плох». Но плох будет не социализм, а беспринципные люди, вставшие во главе…
4 ноября 1941 года
Господин Президент,
Хотя текста Вашего послания я ещё не получил, Посол Соединённых Штатов Америки г-н Штейнгардт передал мне через г-на Вышинского 2 ноября с. г. памятную записку с изложением содержания Вашего послания на моё имя.
В связи с этим позвольте мне прежде всего выразить полное согласие с Вашей оценкой работ Конференции Трёх Держав в Москве, что следует отнести в наибольшей мере к заслугам г-на Гарримана, а также г-на Бивербрука, сделавших всё возможное для успешного завершения работ Конференции в кратчайший срок. За Ваше заявление о том, что постановления Конференции будут максимально выполнены, Советское Правительство выражает свою глубокую признательность.