С хутора, стоявшего на отшибе, послышались возгласы: «Сюда! Сюда! Здесь наши раненые! Помощь нужна!»
Сильный ветер бросал в лица иглы снега, глушил звуки. До Страхова, который был в середине деревни, звуки донеслись, но что они означают, он понять не смог. Крикнул Одинокову:
— Что там?
— На помощь зовут, товарищ комбат! — крикнул в ответ Василий.
— Сходите, проверьте! — приказал комбат.
— Разрешите мне? — спросил из-за спины Сыров.
Василий смотрел в сторону того хутора и ответил, не глядя на Сырова:
— Разрешаю. Возьмите двух опытных бойцов и проверьте, не засада ли там.
— Лимонова и Чуйко возьму, — отозвался Сыров. — Пошли, ребята.
Только теперь Одиноков обернулся и посмотрел на эту троицу. И сразу «увидел», что они прямо сейчас умрут, все трое одновременно. А ведь ни вчера, ни утром гибели Сырова, Лимонова и Чуйко Василий не чувствовал! И он крикнул: «Стоять!» А когда они остановились, приказал: «Всем лечь!»
Падая в снег, заметил, что Т-34, маячивший на том конце села, развернулся и двинулся к хутору, а с хутора шарахнули по танку из противотанкового ружья. И затем повели пулемётный огонь уже по ним — пули так и засвистели над залёгшими бойцами. С середины деревни что-то злым голосом кричал Страхов. Танк бахнул из пушки, взрыв разнёс центральное здание хутора, вражеский пулемёт замолк.
— Вперёд! — крикнул Одиноков и сам повёл роту.
Полчаса спустя всё было закончено — пленных не оказалось, даже раненых. Нашли местных — они все до единого были заперты в церкви.
— Полная коробочка народу, товарищ лейтенант! — удивлялся Солопий. — Сжечь их там немцы, что ли, хотели? В церкви? Она же каменная.
Потом Василию пришлось объясняться со Страховым.
— Засада была, товарищ комбат, — сказал он. — Немецкая спецгруппа: обер-лейтенант и пять нижних чинов. Кричали на чистом русском. Выяснить, кто кричал, нет возможности, понятно, почему, — Одиноков указал на трупы, которые его бойцы вытаскивали из строений. — Наверное, обер-лейтенант. Их офицеры обычно знают русский.
— Но вы же залегли до начала обстрела. Я видел!
— Не понравилась мне ситуация, Александр Иванович. Предчувствие было нехорошее.
— Ох, Одиноков. Ох, чудотворец. Что с вами делать? — запричитал комбат и обратился отчего-то к Сырову, который, стоя недалеко от них, рассматривал трофейный автомат: — Что с ним делать, старший сержант?
— Наградить медалью и отправить в штаб бригады, — весело предложил отвязный Сыров. — Пусть планирует операции.
— На самом деле хорошее предложение, — поддержал Сырова Загребский.
— Шутники, — без улыбки сказал Страхов. — Я подумаю.
После чего приказал связистам сообщить «наверх», что Матрёнино наше — дескать, ждём тылы, время обеда, — и отправился к танкистам.
Одиноков подозвал Сырова. Тот подошёл, скаля зубы:
— Слушаю, Василий Андреевич.
Василий поглядел на него, прищурившись. Никаких знаков близкой смерти! Были, а теперь нету!
— Цел? Здоров?
— А чё мне будет? — удивился Сыров. — Я везучий.
— Да-а… Чудеса. Кстати, трофейную технику велено сдавать.
— Всё будет тип-топ, товарищ лейтенант. Малёха побьём немчиков их же оружием и сдадим. Даже не сомневайтесь. Нам чужого не надо.
Пришли пёхом парни из заградотряда, наткнулись на Одинокова, пристали с просьбой: их грузовик капитально застрял на переправе.
— Там и так брод был жуткий, — сказал сержант, — а танки ещё повредили русло. Теперь колёсный транспорт проваливается. Вы бы, товарищ лейтенант, дали бы нам ребят, чтобы вытащили, а? У нас людей мало.
— Э, нет, — сказал Василий. — Кто переправу испортил? Танкисты?
— Танкисты, — убито признался сержант.
— Вот пусть они вас и вытаскивают.
— А где они?
— За церковью встали. Солопий! — окликнул он заместителя. — Покажите товарищам, где танкисты.
Они ушли. Василий опять обратился к Сырову:
— Николай Иванович, а где Лимонов и Чуйко?
— Пулемёт немецкий откапывают. Завалило его. А хороший пулемёт, жалко.
— Приведи.
— Ща сделаем. А вот они!
Из-за угла вывернули упомянутые Лимонов и Чуйко. Василий разглядел пулемёт у них в руках, но, как и в случае с Сыровым, знака их близкой смерти не увидел. Покачал головой:
— Ну, Николай Иванович… Жить вам долго.
— О, спасибочки! От вас, Василий Андреевич, такие обещания — особо в масть.
— Это отчего же?
— Так все знают, у вас договор с Господом!
Загребский засмеялся.
— Идите, Сыров, — расстроился Василий.
— Я от души, — сказал Сыров. — С уважением. Я до встречи с вами ни в какого Бога не верил. А теперь иное дело. Молитву выучил. «Иже еси на небесах…»
— Кончайте петь. Кстати, вчера молились?
— Сегодня тоже, перед боем, — и Сыров дерзко посмотрел на комиссара, который стоял рядом и супил брови. — Могу дальше пропеть.
— Не надо! Идите, идите.
Когда они остались вдвоём, Загребский спросил Василия, отчего это он расщедрился Сырову на долгую жизнь.
— Иван Степанович! — ответил Одиноков. — Судьба изменчива. Оказывается, человек своею волею многое может, — и рассказал, что произошло на самом деле…
Всё это было неделю назад. И с тех пор комиссар ежедневно изыскивал любую возможность, чтобы пооколачиваться рядом с Василием. Пусть тот даже высказывает противные марксизму идеи о Боге и о душе, — лишь бы сообщил, когда смерть начнёт маячить за его комиссарской спиной.
— Философия давно и уже окончательно прояснила, что первична материя, а вторично сознание, — бубнил он. — Душа — это сознание без материи. Такого быть не может.
Вася не прислушивался к его фантазиям. Думал, что надо бы поговорить о жизни и смерти с учителем литературы Третьяковым и с Колей Ступиным. А хватит ночи, так и с другими, чьи души завтра отправятся к Господу. Конечно, опять слухи пойдут. Чего только о нём не навыдумывали! Что он заговорённый, что порчу снимает, «правильное слово» знает, что с двумя командармами, Рокоссовским и Кузнецовым, на «ты». По мнению Сырова, у него договор с Господом. Какой там договор! Суеверия, сплошные суеверия.
Когда комиссар собрался уходить, Василий напомнил ему, чтобы в батальоне озаботились доставкой боекомплекта и провизии.
— Наступать уже нечем, — сказал он. — Ни патронов, ни еды, ни воды, ни бензина. Даже водка кончилась.
Вообще, пополнение боекомплекта было налажено лучше, чем доставка провианта. При нормальном подвозе продуктов, если не было возможности кормить горячим, выдавали на сутки сухой паёк. В него входили два брикета концентрата из варёной крупы с жиром, полукилограммовая банка рыбных консервов, 150 граммов комбижира «Лярд», 50 граммов сахара, шесть сухарей и 100 грамм водки. Если тылы отставали, то ели и пили что попадётся. Иногда бойцов кормили жители. Как-то раз вылезли из погреба дед с бабкой, а с собой они спасали курочек. Предложили: «Ешьте курочек, берите яйца». В придачу выставили бутыль самогона… Но сейчас была такая ситуация, что взять просто негде. Одни еловые иголки и топлёный снег.
— Немцам ещё хуже, — обрадовал его Загребский. — Пленные сообщают, что во многих ротах у них осталось по сорок человек вместо сотни. А патроны и водку получите этой ночью. Надо идти вперёд, товарищ Одиноков…
От 11 мая 1942 года
Москва, Кремль
1. Прекратить с 15 мая 1942 года массовую ежедневную выдачу водки личному составу войск действующей армии.
2. Сохранить ежедневную выдачу водки только военнослужащим частей передовой линии, имеющим успехи в боевых действиях против немецких захватчиков, увеличив норму выдачи водки военнослужащим этих частей до 200 гр. на человека в день.
Для указанной цели выделять водку ежемесячно в распоряжение командования фронтов и отдельных армий в размере 20 % от численности войск фронта-армии, находящихся на передовой линии.
3. Всем остальным военнослужащим передовой линии выдачу водки по 100 гр. на человека производить в следующие революционные и общественные праздники:
в дни годовщины Великой Октябрьской социалистической революции — 7 и 8 ноября, в день Конституции — 5 декабря, в день Нового года — 1 января, в день Красной Армии — 23 февраля, в дни Международного праздника трудящихся — 1 и 2 мая, во Всесоюзный день физкультурника — 19 июля, во Всесоюзный день авиации — 16 августа и в Международный юношеский день — 6 сентября, а также в день полкового праздника (сформирование части).
4. Постановление Государственного комитета обороны № 562с от 22 августа 1941 года отменить.
Глава двадцать вторая
— А родились вы где? — спросил Василий.
— В Талицах под Москвой, — ответил Юлиан Пасечный. — Потом переехал в Москву.
— Как же я вас не помню?
— Вы, наверное, совсем были маленьким.
— Нет, я был подростком, когда мы там поселились. И учился в школе, где вы работали истопником.
— Я в классы не поднимался. Ночевал в подвале. Да и проработал там недолго.
— Да, вы говорили, что пошли в Метрострой… И переехали в общежитие?
— Да.
— В каком году?
— В 1934-м. Или в следующем.
— Тогда я и не мог вас там встречать.
— А вот я спросить вас хочу. Можно ли?
— Конечно можно.
— Как так: мы берём деревню, убитых у нас немерено, а немцев погибших — вроде и нету? Я давно заметил. Почему так?
— Это дело простое! Они, Юлиан Петрович, покойников своих прячут.
— Вона как!
— Да, сразу же. Мы только провели артналёт перед атакой, а у них специальные люди уже трупы собирают, в машину грузят и увозят. Или, если время есть, закапывают.