агословлю его, и докамѣстъ у старца сижу, лежитъ и не встанет, за молитвъ старцовых, Богомъ привязан, лежа бѣснуется. А в головах у него образы, и книги, и хлѣбъ, и квас, и прочая, а ничево без меня не тронет. Какъ прииду, так встанет, и дьявол, мнѣ досаждая, блудить заставливает. Я закричю, такъ и сядет. Егда стряпаю, в то время есть проситъ и украсть тщится до времени обѣда; а егда пред обѣдом «Отче наш» проговорю и ястие благословлю, так тово брашна и не есть, неблагословеннова просит. И я ему напехаю силою в ротъ, такъ и плачет, и глотаетъ. И как рыбою покормлю, так бѣсъ в нем вздивиячится, а сам из него говорит: «Ты же-де меня ослабил!» И я, плакавъ пред Владыкою, опять стягну постом и окрочю ево Христом. Таже маслом ево освятилъ, и от бѣса отрадило ему.
Жилъ со мною с мѣсяцъ и болыни. Перед смертью образумилъся. Я исповѣдал ево и причастил, он же и преставися по том. Я, гробъ и саван купя, велѣлъ у церкви погребъсти и сорокоустъ по нем дал. Лежалъ у меня мертвой сутки в тюрьмѣ. И я ночью, вставъ, Бога помоля и ево, мертвова, благословя, поцеловався с ним, опять лягу подлѣ нѣво спать. Таварищ мой, миленькой, был. Слава Богу о семъ! Нынѣ он, а завътра я так же умру.
Да у меня же был на Москвѣ бѣшаной, Филиппом звали, как я ис Сибири выехалъ; в углу в ызбѣ прикованъ к стѣнѣ, понеже в нем был бѣсъ суровъ и жесток. Бился и дрался, и не смогли дамашние ладить с ним. Егда же аз, грѣшный, со крестом и с водою прииду, повиненъ бывает и яко мертвъ падает пред крестом, и ничево не смѣетъ дѣлать надо мною. И молитвами святых отецъ сила Божия отгнала бѣса от него, но токмо ум еще былъ не совершенъ. Феодор-юродивой был приставленъ над ним, что на Мезени отступники удавили вѣры ради старыя, еже во Христа, – Псалтырь надъ Филиппом говорилъ и учил молитву говорить. А я сам во дни отлучашеся дому своего, токмо в нощи дѣйствовал над ним.
По нѣкоем времени пришел я от Федора Ртищева зѣло печаленъ, понеже съ еретиками бранился и шумѣлъ в дому ево о вѣре и о законѣ237. А в моемъ дому в то время учинилося нестройство: протопопица з домочадицею Фетиньею побранились, дьяволъ ссорилъ ни за што. И я, пришед, не утерпя, бил их обѣих и оскорбил гораздо въ печали своей. Да и всегда-таки я, окаянной, сердитъ, дратца лихой. Горе мнѣ за сие, согрѣшилъ пред Богомъ и пред ними.
Таже бѣсъ в Филиппѣ вздивьял, и начал кричать и вопить и чепь ломать, бѣсясь. На всѣх домашних ужас нападе, и голъка бысть велика зѣло. Аз же без исправления приступил к нему, хотя ево укротить. Но бысть не по-прежнему: ухватилъ меня и учал бить и драть. И всяко, яко паучину, терзает меня, а сам говоритъ: «Попал ты в руки мнѣ!» Я токмо молитву говорю, да без дѣлъ и молитва не пользуетъ ничто. Дамашние не могутъ отнять, а я и сам ему отдался: вижу, что согрѣшилъ, пускай меня бьет.
Но чюден Господь! Бьет, а ничто не болит. Потом бросилъ меня от себя, а сам говоритъ: «Не боюсь я тебя!» Так мнѣ стало горько зѣло, бѣсъ, реку, надо мною волю взялъ. Полежал маленько, собрался с совѣстию, вставше, жену свою сыскал и пред нею прощат-ца стал. А сам ей, кланяяся в землю, говорю: «Согрѣшил, Настасья Марковна, прости мя, грѣшнаго!» Она мнѣ также кланяется. По-сем и с Фетиньею тѣм же подобиемъ прощался. Таже среди горницы лег и велѣлъ всякому человѣку себя бить, по пяти ударовъ плетью по окаянной спинѣ; человѣкъ было десяток-другой, и жена, и дѣти, – стегали за епитимию. И плачютъ, бѣдные, и бьютъ, а я говорю: «Аще меня кто не биет, да не имат со мною части и жребия в будущем вѣце». И онѣ, и не хотя, бьютъ, а я ко всякому удару по молитвѣ Исусовой говорю.
Егда же отбили всѣ, и я, возстав, прощение пред ними жъ сотворил. Бѣсъ же, видѣвъ неминучюю, опять ис Филиппа вышел вонъ. Я крестомъ Филиппа благословил, и он по-старому хорош сталъ, и по том Божиего благодатию и исцелѣлъ о Христѣ Исусѣ, Господѣ нашем, емуже слава со Отцем и со Святым Духом нынѣ и присно и во вѣки вѣком.
А егда я в Сибири в Тобольске был, туды еще везли, привели ко мнѣ бѣшанова, Феодором звали. Жесток же был бѣсъ в нем. Соблудилъ в Велик день238, празникъ наругая, да и взбѣсился, жена ево сказывала. И я в дому своем держалъ мѣсяца з два, стужал об немъ Божеству, в церковь водил и масломъ освятил, – и помиловал Богъ: здравъ бысть и умъ исцелѣ.
И сталъ со мною на крылосѣ пѣть, а грамотѣ не ученъ, и досадил мнѣ в литоргию во время переноса. Аз же ево в то время на крылосѣ побивъ, и в притворѣ пономарю велѣлъ к стенѣ приковать. Он же, вышатавъ пробой, взбѣсился и старова болыии; и ушедъ к большому воеводѣ239 на двор, людей розгонявъ и сунъдукъ разломавъ, платье княинино на себя вздѣлъ, въ верху у них празнуетъ, бытто доброй человѣкъ. Князь же, от церкви пришедъ и осердясь, велѣлъ многими людми в тюрму ево оттащить. Он же в тюрмѣ юзников, бѣдных, перебилъ и печь розломал. Князь же велѣлъ в село ко своим ево отслать, гдѣ онъ живалъ. Он же, ходя в деревнях, пакости многия творил. Всякъ бѣгаетъ от него, а мнѣ не дадут воеводы, осердясь.
Я по нем пред Владыкою на всяк день плакал, – Богъ было исцелил, да я сам погубилъ. Посем пришла грамота с Москвы: велѣно меня на Лѣну ис Тобольска сослать240. Егда я на рѣку в Петров день в дощеникъ собралъся, пришелъ ко мнѣ бѣшаной мой Феодор целоуменъ; на дощенике при народѣ кланяется на ноги мои, а самъ говоритъ: «Спаси Богъ, батюшко, за милость твою, что пожаловалъ, помиловалъ мя. Бѣжалъ-де я по пустыни третьева дни, а ты-де мнѣ явилъся и благословилъ меня крестом; бѣси-де и отбѣжали от меня. И я-де и нынѣ, пришед, паки от тебя молитвы и благословения прошу». Аз же, окаянный, поплакал, глядя на него, и возрадовахся о величии Бога моего, понеже о всѣхъ печется и промышляет Господь: ево исцелил, а меня возвеселил. И поуча ево и благословя, отпустил к женѣ ево в дом. А самъ поплыл в ссылку, моля о нем свѣта-Христа, да сохранитъ ево от неприязни впредь241. Богу нашему слава!
Простите меня, старецъ с рабом тѣмъ Христовым: вы мя понудисте сие говорить.
Однако ужъ розвякался, – еще вамъ повѣсть скажу. Еще в попах был, там же, гдѣ брата бѣси мучили, была у меня в дому молодая вдова, давно ужъ, и имя ей забылъ; помнится, кабы Евфимьею звали, – ходит и стряпаетъ, все дѣлает хорошо. Какъ станемъ в вечер правило начинать, так ея бѣсъ ударитъ о землю, омертвѣет вся и яко камень станет, кажется, и не дышит; ростянетъ ея на полу, и руки, и ноги, лежит яко мертва. Я, «О всепѣтую»242 проговоря, кадилом покажу, потом крестъ положу ей на голову и молитвы Великаго Василия в то время говорю, такъ голова под крестом свободна станет, баба и заговорит. А руки, и ноги, и тѣло еще каменно. Я по руке поглажу крестом, так и рука свободна станет; я так же по другой – и другая освободится так же; я и по животу – так баба и сядет. Ноги еще каменны, не смѣю туды гладить крестом. Думаю-думаю, да и ноги поглажу – баба и вся свободна станет; воставше, Богу помолясь, – да и мнѣ челом. Прокуда-таки – ни бѣс, ни што – в ней был, много време так в ней играл. Маслом ея освятил, такъ вовсе отшелъ, – исцелѣла, дал Богъ.
А иное два Василия бѣшаные бывали у меня прикованы, странно и говорить про нихъ.
А еще сказать ли, старец, повесть тебѣ? Блазновато, кажется, да уже сказать – не пособить. В Тобольске была дѣвица у меня, Анною звали, какъ впред еще ехал, маленька ис полону ис кумыкъ привезена, дѣвъство свое непорочно соблюла. В совершенъствѣ возраста отпустил ея хозяин ко мнѣ; зѣло правильне и богоугодне жила. Позавидѣ дияволъ добродѣтели ея, наведе ей печаль о Елизарѣ, о первом хозяинѣ ея. И стала плакать по нем, таже и правило презирать, и мнѣ учинилась противна во всем, а дочь мнѣ духовная. Многажды в правило и не молясь простоит, дремлет, прижавъ руки. Благохитрый же Богъ, наказуя ея, попустил бѣса на нея: стоя лѣностию в правило, да и взбѣсится. Аз же, грѣшный, жалѣя по ней, крестом благославлю и водою покроплю, и бѣсъ отступит от нея. И тово было многажды.
Таже в правило, задремавъ, и повалилася на лавку и уснула. И не пробудилась три дни и три нощи: тогда-сегда дохнетъ. Аз же по временамъ кажу ея, чаю, умретъ. В четвертый же день встала и, сѣдши, плачетъ. Есть даютъ – не естъ и не говоритъ. Того же дня в вечер, проговоря правило и распустя всехъ, во тмѣ началъ я правило поклонное, по обычаю моему. Она же, приступи ко мнѣ, пад, поклонилась до земли. Аз же от нея отшелъ за стол, бояся искусу дьявольскова, и сѣлъ на лавке, молитвы говоря. Она же, к столу приступи, говорит: «Послушай, государь, велѣно тебѣ сказать». Я и слушать сталъ. Она же, плачючи, говоритъ: «Егда-де я, батюшко, на лавку повалилась, приступили два ангела и взяли меня и вели зѣло тѣснымъ путем. На лѣвой странѣ слышала плачь с ры-даниемъ и гласы умильны. Таж-де привели меня во свѣтлое мѣсто: жилища и полаты стоятъ. И едина полата всѣхъ болши и паче всѣхъ сияетъ красно. Ввели-де меня в нея, а в ней-де стоятъ столы, а на нихъ послано бѣло и блюда з брашнами стоятъ. По конец-де стола древо многовѣтвено повѣвает и гараздо красно, а в немъ гласы птичьи умильны зѣло, не могу про них нынѣ сказать. Потом-де меня вывели из нея; идучи, спрашиваютъ: “Знаешь ли, чья полата сия?” И я-де отвѣщала: “Не знаю, пустите меня в нея”. И онѣ мне отвѣщали сопротивъ: “Отца твоего Аввакума полата сия. Слушай ево, так-де и ты будешь с ним. Крестися, слагая перъсты так, и кланяйся Богу, какъ тебѣ онъ наказываетъ. А не станешь слушать, так будешь в давешнемъ мѣсте, гдѣ слышала плакание то. Скажи жо отцу своему, мы не бѣси, мы ангели, смотри – у нас и папарты”. И я-де, батюшко, смотрила: бѣло у ушей-тех их»243.
По том, испрося прощения, исправилася благочинно по-прежнему жить. Таже ис Тобольска сослали меня в Дауры, аз же у сына духовнаго оставилъ ея тутъ. А дьяволъ опять здѣлал по-своему: пошла за Елизара замужъ и дѣток прижила. Егда услышала, что я еду назад, отпросясь у мужа, постриглась за мѣсяцъ до меня.
А егда замужем была, по временам бѣсъ мучил ея. Егда же аз в Тоболескъ приехалъ, пришла ко мнѣ и робятишек двоих положила пред меня, – кающеся, плачетъ и рыдаетъ. Аз же пред человѣки кричю на нея. Потом к обѣдне за мною в церковь пришла, и во время переноса напал на нея бѣсъ: учала кричать кокушъкою и собакою и козою блекотать. Аз же зжалихся, покиня «Херувимъскую» пѣть, взявъ крестъ от олтаря и на бѣса закричалъ: «Запрещаю ти именем Господнимъ! Изыди из нея и к тому не вниди в нея!» Бѣсъ и покинулъ ея. Она же припаде ко мнѣ за нюже вину. Аз же простил и крестом ея благословил, и бысть здрава душею и тѣлом. Потом и на Русь я вывез ея. Имя ей во иноцех Агафья, страдала много вѣры ради з дѣтми моими на Москвѣ, с Ываном и Прокопьем, за поруками их всѣхъ вмѣсте Павел-митрополит волочил