и к нартѣ и на шею, не помню как, взложилъ лямку, опять потащил. Ино нѣтъ силки. Еще версты с четырѣ до двора, – покинул, и не хотя, все, побрел один. Тащилъся с версту да и повалился, только не смогу; полежавъ, еще хощу побрести, ино ноги обмерзли, не смогу подымать; ножа нѣтъ, базлуков отрѣзать от ногъ нѣчемъ. На колѣнях и на руках ползъ с версту. Колѣни озябли, не могу владѣть, опять легъ. Уже дворъ и не само далеко, да не могу попасть; на гузнѣ помаленьку ползу. Кое-какъ и доползъ до своея конуры. У дверей лежу, промолыть не могу, а отворить дверей не могу же.
К утру уже встали, уразумѣвъ, протопопица втащила меня, бытто мертвова, в ызбу; жажда мнѣ велика – напоила меня водою, разболокши. Два ей горя, бѣдной, в ызбѣ стало: я да корова немощная, – только у нас и животов было, – упала на водѣ под ледъ, изломався, умирает, в ызбѣ лежа. В двацети в пяти рублях сия нам пришла корова, робяткам молочка давала. Царевна Ирина Михайлова ризы мнѣ с Москвы и всю службу в Тоболескъ прислала253, и Пашковъ, на церковной обиход взявъ, мнѣ в то число коровку ту было дал; кормила с робяты год-другой. Бывало и с сосною, и с травою молочка тово хлебнешь, так лехче на брюхе.
Плакавъ, жена бѣдная с робяты зарѣзала корову и истекшую кровь ис коровы дала найму-казаку, и онъ приволок мое с рыбою нарту.
На обѣде я едше, грѣх ради моих, подавился – другая мнѣ смерть! С полчаса не дышалъ, наклонясь, прижавъ руки, сидя. А не кусомъ подавился, но крошечку рыбки положа в ротъ: вздохнулъ, воспомянувъ смерть, яко ничтоже человѣкъ в житии семъ, а крошка в горло и бросилась да и задавила. Колотили много в спину, да и покинули; не вижу ужъ и людей, и памяти не стало, зѣло горько-горько в то время было. Ей, горька смерть грѣшному человѣку! Дочь моя Агрепѣна254 была невелика, плакавъ, на меня глядя, много, и, никто ея не учил – робенокъ, розбѣжався, локтишками своими ударилась в мою спину, – и крови печенье из горла рыгнуло, и дышать сталъ. Большие промышляли надо мною много и без воли Божии не могли ничево здѣлать; а приказал Богъ робенку, и онъ, Богомъ подвизаем, пророка от смерти избавил. Гораздо невелика была, промышляет около меня, бытто большая, яко древняя Июдифь о Израили, или яко Есвирь о Мардохѣе, своем дядѣ, или Девора мужеумная о Вараце255.
Чюдно гораздо сие, старецъ: промыслъ Божий робенка наставил пророка от смерти избавить!
Дни с три у меня зѣлень горькая из горла текла, не могъ ни есть, ни говорить. Сие мнѣ наказание за то, чтоб я не величался пред Богом совѣстию своею, что напоил меня среди озера водою. А то смотри, Аввакумъ: и робенка ты хуже, и дорогою было, идучи, исчезнут; не величайся, дурак, тѣмъ, что Богъ сотворит во славу свою чрез тебя какое дѣло, прославляя свое пресвятое имя. Ему слава подобает, Господу нашему Богу, а не тебѣ, бедному, худому человѣку. Есть писано во пророцѣхъ, тако глаголет Господь: Славы своея иному не дам256. Сие реченно о лжехристах, нарицающихся богомъ, и на жиды, не исповѣдающих Христа Сыном Божиимъ. А инъдѣ писано: Славящия мя – прославлю257. Сие реченно о святых Божиих; егоже хощет Богъ, того прославляетъ.
Вотъ смотри, безумнѣ, не сам себя величай, но от Бога ожидай; какъ Богъ хощетъ, так и строит. А ты-су какой святой: из моря напился, а крошкою подавился! Только б Божиим повелѣнием не ребенок от смерти избавил, и ты бы, что червь: был, да и нѣтъ! А величаесся, грязь худая: я-су бѣсов изгонял, то, се дѣлал, – а себѣ не могъ помощи, только бы не робенок! Ну, помни же себя, что нѣтъ тебя ни со што, аще не Господь что сотворит по милости своей, ему же слава.
О сложении перъст.
Всякому убо правовѣрну подобаетъ крѣпко перъсты в рукѣ слагая держати и креститися, а не дряхлою рукою знаменатися с нерадѣнием и бѣсов тѣшить. Но подобаетъ на главу, и на брюхо, и на плеча класть рука с молитвою, еже бы тѣло слышало, и, умомъ внимая о сих тайнах, крестися. Тайны тайнам в руке перъсты образуютъ, сице разумѣй. По преданию святых отецъ подобаетъ сложите три перъста, великий, и мизинец, и третий, подлѣ мизинаго, всѣхъ трехъ концы вкупе, – се являет триипостасное Божество, Отца, и Сына, и Святаго Духа; таже указателный и великосредний, два сия, сложити и единъ от двухъ, великосредний, мало наклоните, – се являетъ Христово смотрение Божества и человѣчества. Таже вознести на главу, – являетъ Умъ нерожденный: Отецъ роди Сына, превѣчнаго Бога, прежде вѣкъ вѣчныхъ. Таже на пупъ положите, – являет воплощение Христа, Сына Божия, от святыя Богоотроковицы Марии. Таже вознести на правое плечо, – являетъ Христово вознесение и одесную отца сѣдѣние и праведных стояние. Таже на лѣвое плечо положити, – являет грѣшных от праведных отлучение, и в муки прогнание, и вѣчное осуждение258.
Тако научиша нас перъсты слагати святии отцы, Мелетий, архиепископъ Антиохийский, и Феодоритъ блаженый, епископъ Киринѣйский, и Петръ Дамаскинъ, и Максим Грекъ259. Писано о семъ во многих книгах: во Псалтырях, и в Кирилове, и о вѣре в Книге, и в Максимове книге, и Петра Дамаскина в книге, и в житье Мелетиеве260, – везде единако святии о тайнѣ сей по-вышереченному толкуютъ.
И ты, правовѣрнѣ, назидая себя страхом Господнимъ, прекрестяся и падъ, поклонися главою в землю, – се являетъ Адамово падение. Егда же восклонисся, – се являетъ Христовым смотрением всѣхъ нас востание, – глаголи молитву, сокрушая свое сердце: «Господи Исусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грѣшнаго». Таже твори по уставу и метание на колѣну, какъ Церковь прежде держала; опирайся руками и колѣнми, а главу до земли не доводи. Такъ Никонъ, Черныя Горы игуменъ261, повелѣваетъ в своей книге творити метания262: всякому своя плоть пометати пред Богомъ подобаетъ без лѣности и без гордыни, во церкви, и в дому, и на всяком мѣсте. Изряднее же в Великий постъ томить плоть своя по уставу, да не воюетъ на духъ. В празники же, и в суботы, и в недѣли просто молимся стояще, поклоны по уставу творим поясные, и в церк-ве, и в кѣлье, изравняюще главу противъ пояса, понеже празника ради не томим плоти метанием, а главу наклоняем в пояс без лѣности и без гордыни Господу Богу и творцу нашему. Субота бо есть упокоения день, во н же Господь почи от всѣхъ дѣлъ своих, а недѣля – всѣхъ нас востание Воскресения ради. Тако же и празники, радосно и духовно веселящеся, торжествуем.
Видишь ли, боголюбче, какъ у святых-тѣхъ положено розводно, – и спасительно, и покойно; не какъ у нынѣшних антихристова духа: и в Великой постъ метания на колѣну класть, окаянные, не захотѣли, гордыни и лѣности ради. Да что сему конецъ будетъ? Развѣ умерши станут кланятца прилѣжно; да мертвые уже на ногах не стоят и не кланяются, лежатъ всѣ и ожидаютъ общаго востания и противо дѣлъ воздаяния. А мнѣ видятся равны уже онѣ мертвецам-тѣмъ, аще и живи суть, но исполу живи, но дѣла мертвечия творят, срамно и глаголати о них.
Онѣ жо, бѣдные, мудръствуютъ трема перъсты креститца, большой, и указателный, и великосредний слагая в троицу, а не вѣдомо, в какую, – болыно в ту, что во Апокалипсисе пишет Иванъ Богословъ: змий, звѣрь, лживый пророкъ263. Толкование: змий глаголется дияволъ, а лживый пророкъ – учитель ложной, папа или патриархъ, а звѣрь – царь лукавой, любяй лесть и неправду.
Сия три перъста предал Фармос, папа римъской, – благословлял и крестилъся ими. И по нем бывый Стефанъ, седмый папа, выкопавъ, поругал ево, – перъстъ отсѣкше, бросилъ на землю. И разступилася земля, и пожре перстъ. Таже, отсѣкше, другий бросилъ, – и бысть пропасть велика. Потом и третий, отсѣкши, бросил, – и изыде из земли смрад лютъ, и начаша люди от смрада издыхати. Стефан же велѣл и тѣло Фармосово в Тиверь-рѣку кинуть, и, сложа персты своя по преданию, благословил пропасть, – и снидеся земля по-прежнему паки264. О сем писано в лѣтописце латынском, о вѣре Книга указуетъ лѣтописецъ которой265.
Но аще ревнитель Стефанъ и обличилъ сию триперъсную ересь, а однако римляне и донынѣ трема персты крестятся; потом и Польшу прельстили и вси окресныя рѣши, немец, и серби, и албанасы, и волохи, и греки, вси обольстились. А нынѣ и наша Русь ту же три перста возлюбила – предание Никона-отступника со дьяволомъ и с Фармосом.
Еще же и новой адовъ пес выскочил из безны, в греках Дамаскинъ, иподьякон-безъимянник, и предал безумным грекам тѣ же три перста, – толкует за Троицу, отсѣкая вочеловѣчение Христово266. Чему быть, – выблядок того же римскаго костела, брат Никону-патриарху!
Да там же в греках какой-то, сказываютъ, протопоп Малакса архиереомъ и ереомъ благословлять рукою повелѣвает, нѣкако и странно сложа персты, «Исус Христомъ»267. Все дико: у давешняго врага вочеловѣчения нѣтъ, а у сего Малаксы Святыя Троицы нѣтъ. Чему быть, – время то пришло: нѣкѣмъ им играть, аже не Богомъ! Да что на нихъ и сердитовать! Писаное время пришло. Ипполит святый и Ефремъ Сиринъ, издалеча уразумѣвъ о семъ времени, написали сице268: «И дастъ имъ, скверный, печать свою за знамение Спасителево». Се о трехъ перъстах реченно.
Егда сам себя волею своею печатает трема персты, таковаго умъ тѣменъ бывает и не разумѣвает правая, всегда помрачен, печати ради сея скверныя.
Еще же и другое писание: «И возложитъ им скверный и мерский образ на чело». Се писано о архиерейском благословении, еже Малакса предал; от разумѣющих толкуется: идолъ в руке слагая, на чело возлагаютъ, еже есть мерский образ. Да будутъ онѣ прокляти со своим мудрованиемъ развращеннымъ, тотъ – такъ, другой – инакъ, сами в себѣ несогласны, враги креста Христова!
Мы же держим святых отецъ предание, Мелетия и прочих, неизмѣнно. Якоже знаменуемся пятью перъсты, такоже и благословляемъ пятью перъсты, во Христа и во святую Троицу слагая по-вышереченному, какъ святии предаша. И при царѣ Иване бывый в Москвѣ помѣстный собор269 так же персты повелевает слагати, якоже Феодорит, и Мелетий, и Петръ, и Максим Грек научиша270, пятью персты креститися и благословляти. Тамо на соборѣ быша знаменосцы Гурий и Варсонофий и Филиппъ, русския чю-дотворцы