44 в протопопы. И тут пожил немного – только восемь недель. Дьявол научил попов и мужиков с бабами: пришли к патриаршему приказу, где я духовные дела делал, и, сообща вытащив меня из приказа, – человек с тысячу и с полторы их было, – среди улицы били батожьём и топтали. И бабы были с ухватами, по грехам моим убили было замертво и бросили под избной угол. Воевода с пушкарями прибежал и, схватив меня, на лошади умчал в моё дворишко и пушкарей около двора поставил. Люди же ко двору приступают, и по городу крик великий. Больше же всего попы и бабы, коих унимал от блудни, вопят: «Убить вора, блядина сына, да и тело собакам в ров кинем!»
Я же, переведя дух, спустя три дня, ночью, оставив жену и детей, ушёл по Волге с двумя спутниками в Москву. На Кострому прибежал – ан и тут протопопа Даниила тоже изгнали45. Ох, горе! Везде от дьявола житья нет!
Приехал в Москву, духовнику показался. А он, (глядя) на меня, опечалился: «На что-де церковь соборную покинул?» Опять мне другое горе! Потом царь пришёл ночью к духовнику благословиться, меня увидал – тут опять кручина: «На что-де город покинул?» А жена, и дети, и домочадцы, человек с двадцать, в Юрьевце остались, неведомо – живы, неведомо – прибиты. Тут снова горе!
Потом Никон, друг наш, привёз из Соловков Филиппа митрополита46. А прежде его приезда духовник Стефан молил Бога, постясь седмицу с братией – и я с ними тут же – о патриархе, чтоб дал Бог пастыря для спасения душ наших47. Мы с митрополитом Корнилием Казанским48, собственноручно написав и подписав челобитную49, подали её царю и царице – о духовнике Стефане, чтобы ему быть в патриархах. Он же не захотел сам и указал на Никона митрополита. Царь его и послушал. И пишет ему послание навстречу: «Преосвященному Никону, митрополиту Новгородскому и Великолукскому и всея Руси, радоватися», и прочее.
Когда же тот приехал, с нами – как лис: челом да здорово, ведает, что быть ему в патриархах, и чтоб откуда какова помешка не учинилась. Что о тех кознях и говорить! Царь его на патриаршество зовёт, а он будто не хочет. Морочил царя и людей, а с Анною по ночам прикидывают50, как чему быть; и, вдоволь наломавшись, с дьяволом, взошёл на патриаршество, Божьим попущением, опутав царя своими кознями и лживою клятвою.
Как сделался патриархом, так нас и в Крестовую51 не стал пускать. А тут и яд изрыгнул: в Пост великий прислал память52 казанскому протопопу Ивану Неронову, а мне он был отец духовный, я всё у него и жил в церкви53, когда куда отлучится – ан я ведаю церковью. И место мне предлагали, на дворец ко Спасу54, да я не порадел, или Бог не изволил. Народу много приходило к Казанской, так мне любо – поучения читал беспрестанно. Лишь о братьях родных с духовником поговорил, и он их, (одного) – в Верху у царевны, а другого при себе жить устроил, попом в церкви55. А сам я, где люди соберутся, там слово Божие проповедал, да по благословенью духовникову и Неронова Ивана тешил над книгами свою грешную душу о Христе Исусе. Так вот, Никон в памяти пишет: год и число, «по преданию-де святых отцов и апостолов, не подобает творить коленопреклонных метаний, но в пояс бы вам класть поклоны, ещё же и тремя перстами бы крестились».
Мы, сошедшись с отцами, задумались: видим, что зима хочет быть, сердце озябло и ноги задрожали. Неронов мне поручил церковь, а сам скрылся в Чудов56, седмицу один в келье молился. И там ему от образа глас был во время молитвы: «Время пришло страдания, предстоит вам непрестанно страдать!» Он мне, плача, (это) рассказал, потом и епископу Коломенскому Павлу, которого Никон напоследок в новгородских пределах огнём сжёг57; потом и Даниилу, Костромскому протопопу, и всей сказал братии. Мы же с Даниилом, из книг сделав выписки о сложении перстов и о поклонах, подали их государю58, много писано было. Он же, не знаю где, их скрыл, мнится мне – Никону отдал.
После того вскоре схватил Никон Даниила и расстриг его при царе за Тверскими воротами59; и, содрав однорядку60, надругавшись, отвёл в Чудов, в хлебню, и, промучив долго, сослал в Астрахань. Возложив там на главу ему венец терновый, в земляной тюрьме и уморили. Потом другого, Темниковского протопопа Даниила61 посадил у Спаса на Новом62. Потом – Неронова Ивана: в церкви скуфью снял и посадил в Симонове монастыре и после сослал на Вологду в Спасов Каменный монастырь, а позже – в Кольский острог63.
Потом меня взяли от всенощного Борис Нелединский со стрельцами; человек со мною с шестьдесят взяли64; их в тюрьму отвели, а меня на патриаршем дворе на цепь ночью посадили. Когда же стало рассветать, в день воскресный, посадили меня на телегу, растянув руки, и везли от патриаршего двора до Андроньева монастыря65 и тут на цепи кинули в тёмную каморку, ушла вся в землю. И сидел я три дня, не ел, не пил, во тьме сидя, кланялся на цепи, не знаю – на восток, не знаю – на запад. Никто ко мне не приходил, только мыши и тараканы, и сверчки кричат, и блох много.
Затем на исходе третьих суток захотелось мне есть, и после вечерни стал предо мною, не ведаю – человек, не ведаю – ангел, и по сие время не знаю, только в потёмках, сотворив молитву и взяв меня за плечо, с цепью к лавке меня привёл и посадил, и ложку дал в руки, и хлебца немножко, и щец дал похлебать, – зело превкусны, хороши, – и сказал мне: «Полно, довольно с тебя для укрепления!» И не стало его. Двери не отворялись, а его не стало. Чюднотолько – если человек, а ангелу-то нигде не загорожено.
Наутро архимандрит с братией вывели меня и пеняют мне: «Что патриарху не покоришься?» А я от Писания его браню. Сняли большую цепь и малую наложили. Отдали меня чернецу под надзор и велели в церковь волочить. У церкви за волосы дерут, и под бока толкают, и за цепь дёргают, и в глаза плюют. Бог их простит в сей век и в будущий, не их то дело, но дьявольское.
Тут же в церкви у них был наш брат поднадзорный из Хамовников, одержимый по пьянству бесами, и гораздо бесился, томимый бесами. Я же, грешный, сжалился над ним: в обедню, стоя на цепи, помолил Христа-света и Пречистую Богородицу, чтоб его избавили от бесов. Господь же его, бедного, и простил: прогнал бесов. И он целоумен стал, заплакал и поклонился мне до земли; я ему наказал, чтоб про меня не говорил никому; люди же о том не догадались, начали звонить и молебен петь.
Сидел я тут четыре недели. После меня взяли Логгина, протопопа Муромского66. В соборной церкви расстриг его при царе овцеобразный волк в обедню во время переноса (Святых Даров), когда снял у архидьякона с головы дискос и поставил на престоле Тело Христово. А с чашею чудовский архимандрит Ферапонт вне алтаря у царских дверей стоял. Увы, как рассекается ими Тело и Кровь Владыки Христа! Пуще жидовского действа сия игрушка! Остригши, содрали с Логгина однорядку и кафтан. Он же разжёгся ревностию Божественного огня, Никона порицая, и через порог алтарный в глаза ему плевал, и, распоясавшись, сдернул с себя рубашку и в алтарь Никону в глаза её бросил. Чудо! Растопырясь, рубашка покрыла престол и дискос с Телом Христовым. А в то время и царица в церкви была.
И возложив на Логгина цепь, потащили его из церкви и били мётлами и кнутами до Богоявленского монастыря67, и тут кинули его нагого в (тюремную) каморку и стрельцов на крепкий караул поставили. Ему же Бог дал в ту ночь новую шубу да шапку. И наутро об этом Никону сказали. Он же рассмеялся и говорит: «Знаю-де я пустосвятов тех!» И шапку у него отнял, а шубу ему оставил.
Потом снова меня водили пешего из монастыря на патриарший двор, по-прежнему растянув руки. И проспорив со мною долго, отвели меня назад так же. После того (был) в Никитин день68 крестный ход, а меня снова везли супротив крестов на телеге. И привезли к соборной церкви стричь меня так же, и держали на пороге в обедню долго. Государь сошёл с места и, приступив к патриарху, упросил его. И, не расстригши, отвели меня в Сибирский приказ69 и отдали дьяку Третьяку Башмаку, что ныне тоже за православную веру вместе с нами страждет, – Савватий старец70, сидит в земляной тюрьме у Спаса на Новом. Спаси его, Господи, и тогда мне добро делал.
Потом послали меня в Сибирь в ссылку с женою и детьми71. И сколько было нужды дорогою, обо всём том говорить долго, разве что малое помянуть. Протопопица родила младенца, больную в телеге и потащили; до Тобольска три тысячи вёрст, недель с тринадцать волокли телегами и водою, и на санях половину пути.
Архиепископ Симеон Сибирский – тогда был добр, а ныне сделался отступником – устроил меня в Тобольске к месту72. Тут, живучи у церкви, великие беды меня постигли. Пять раз «слова государевы» сказывали на меня73 за полтора года. А один, архиепископского двора дьяк Иван Струна, тот и душою моей потряс; вот как. Владыка отъехал в Москву, а он без него, по наущению бесовскому и по его козням, напал на меня, – церкви моей дьяка Антония захотел мучить напрасно74. Тот же Антон убежал от него и прибежал ко мне в церковь. И Иван Струна на другой день, собравшись с людьми, пришёл ко мне в церковь – а я вечерню пою – и, вскочив в церковь, ухватил Антона на крылосе за бороду. А я в то время затворил двери и замкнул их, никого не пустил в церковь. Один тот Струна вертится, что бес, в церкви. И я, оставив вечерню, с Антоном посадил его на полу и за мятеж церковный постегал его ремнём изрядно-та-ки. А прочие, человек с двадцать, побежали все, гонимые духом. И я, приняв покаяние от Струны, отпустил его к себе снова. Сродники же его, попы и чернецы, весь город взбаламутили, как бы им погубить меня. И в полночь привезли к моему двору сани, ломились в избу, хотели меня схватить и в воду бросить. И Божиим страхом были прогнаны и вспять побежали.
Мучился я, от них бегая, с месяц. Иной раз тайно в церкви ночую, иной раз уйду к воеводе