но указанный пропуск образовался в результате перераспределения известий между «переработкой 1412 г.» и Тверским сборником. Вообще, это специальная тема исследования, сейчас же достаточно заметить, что Повесть о Плаве Тверского сборника полностью однородна стилистически и идейно с Повестью о Едигеевом нашествии и другими статьями Рогожского летописца и Симеоновской летописи (та же терминология, то же восхваление «старчества» и осуждение «юных бояр», и др.), более того — краткая заметка Рогожского летописца под 1409 г. о «преже бывшем» знамении в Коломне ориентируется, очевидно, на подробный рассказ об этом событии Тверского сборника под 1408 г. [179] Если мы заполним пробел в изложении событий 1402—1408 гг. Рогожского летописца соответствующими статьями Тверского сборника, то получится цельная картина исторического развития русских княжеств в конце XIV — начале XV в., изложенная с протверских позиций. Тверской идеолог критиковал ошибки Москвы и старался оправдать политику тверского нейтралитета, проявившуюся в событиях 1407—1408 гг.
Произведение тверского идеолога отличается высокими литературными достоинствами, хотя и не достигает высот той вычурности и изящества стиля Епифания Премудрого. Тем не менее, факт соприкосновения двух литературных школ налицо: у обоих авторов заметно присутствие общих штампов, при этом тверской историк явно благоволит к Троице–Сергиеву монастырю и аккуратно отмечает участие в местных событиях «честного мужа» из Сергиева монастыря игумена Никона «Маковского»[180]. Уже сам факт посылки в Тверь Троицкой летописи, составленной Епифанием Премудрый, наводит на мысль, что автор тверской переработки принадлежал к описанному кружку интеллектуалов (Епифаний–Кирилл–Варлаам), т. е. являлся тверским его представителем — игуменом Кириллом. Xарактер летописного текста позволяет при этом уточнить сан Кирилла: в написанной им самостоятельно Повести о преставлении Михаила Александровича проявился особенный интерес к внутренней жизни Спасо–Афанасьева монастыря. Отсюда можно сделать вывод, что Кирилл являлся архимандритом тверской лавры св. Афанасия.
Поскольку тверской идеолог перерабатывал Троицкую летопись в определенном духе, следовательно, перед ним стояла задача дать разъяснение тверской политики какому–то лицу. Спрашивается: кому? Ответ содержится в тексте, перемещенном в Тверской сборник: «Довлеет же зде о сем напиеати, отче боголюбивый Варламе, таковыа ради вещи: отселе убо не въсхотеша сынове тверстии помагати москвичем на Литву» [181]. Здесь и содержится обоснование политики Тверского нейтралитета и скрытая критика действий Московского правительства. Но одновременно выясняется и личность заказчика, для которого делалось разъяснение особенностей тверской политической линии: им оказался Варлаам — очевидно, третий участник интеллектуального триумвирата — Новгородский архимандрит. В такой ситуации приходится констатировать, что архимандрит Варлаам занимался в то время вопросами общерусского летописания и требовал от идеологов конфликтующих сторон разъяснения их позиций.
Но теперь мы приходим к пониманию того, что и Троицкая летопись составлялась с аналогичной целью. Во всяком случае записка Епифания под 1392 г., представляющая комментарий к очередному московско–новгородскому «розмирию», носит сугубо личный характер и адресована конкретному лицу: «Таков бо есть обычай новогородцев: часто правают ко князю великому и паки рагозятся. И не чудися тому: беша бо человеци суровы, непокориви, упрямчиви, непоставни… Кого от князь не прогневаша, или кто от князь угоди им, аще и великий Александр Ярославичь не уноровил им?.. И аще хощеши раепытовати, разгни книгу, Летописец великий русьский, и прочти от великаго Ярослава и до сего князя нынешняго»[182]. Н. М. Карамзин сократил процитированную выписку из Троицкой летописи, поэтому мы не узнаем возможное имя корреспондента, которому предназначалась записка Епифания. Однако, смысл ее заключался в обосновании московской позиции по отношению к Новгороду и, естественно, она предназначалась для новгородца. Без особых натяжек мы можем предположить, что этим новгородцем был архимандрит Варлаам.
Итак, мы пришли к выводу, что между 1412 и 1414 гг. Епифанием Премудрым была создана промосковская Троицкая летопись, а в Твери — местная ее переработка (архимандритом Кириллом). Оба летописных памятника (или их особые экземпляры) были составлены в расчете на апробацию Юрьевским архимандритом Варлаамом, занимавшимся в то время вопросами общерусского летописания [183].
Окружное послание митрополита Фотия, написанное в 1415—1416 гг. по поводу незаконного поставления киевского митрополита Григория Цамблака[184], Г. М. Прохоров приписал руке Епифания Премудрого и сделал отсюда вывод, что Епифаний служил секретарем у митрополита Фотия [185]. Исследователь указал только один признак: присутствие в тексте Послания слова «посетитель» — довольно редкого значения термина «епископ», но встречающегося в произведениях Епифания. Для атрибуции анонимного произведения одного признака, конечно, не достаточно, поэтому подкрепим высказанное предположение дополнительными наблюдениями. Фразу, заключающуюся в Послании: «Но близ вас конець веком достиже» (420), — можно сопоставить с выражением Похвального слова Сергию: «в последняа времена, на скончание века» (Тихонр. № 705. Л. 116). Слова «ищет убо Иеремия главе воду и очима источник слезам» (423) находят параллель в Житии Стефана Пермского (92): «Увы мне, кто дасть очима моима слезы и главе моей воду». Выражение «от въсток солнца даже до запада» (425) можно сопоставить с читающимися в Житии Стефана Пермского (66) «от въстока и запада» или в Похвальном слове Сергию — «востокь от запада» (Тихонр. № 705. Л. 117). Возможны еще следующие сравнения:
| Послание Фотия | Житие Стефана Пермского |
| Павел съсуд избран…, благовещенная цевница, Xристов проповедник… , вещатель благочестью и языком ловец (428—429); | Божественый же Павел апостол… велегласный проповедник вере…, сосуд избранный, многохвалный благовестник… улови, проповедаа слово Божие (11); |
| Петр… иже Симона волхва в Риме низверже (429). | да отлучится, яко Симон волхв от Петра апостола (57). |
Еще два произведения, вышедшие из окружения митрополита Фотия и касающиеся темы защиты церковных имуществ, также могут быть атрибутированы Епифанию. Первое — это искусственно разбитое в позднейшей рукописной традиции на два, но на самом деле представляющее единое Поучение митрополита Фотия великому князю Василию Дмитриевичу[186]. Послание читается на л. 521—531 сборника Вол. № 659, написано в 20–х годах XVI века и происходит из митрополичьей канцелярии: весь текст переписан рукой основного писца оригинала Никоновской летописи и только три последние строки на л. 521 об. принадлежат руке митрополичьего писца «Анонима» [187]. Поучение с известным основанием может быть датировано началом 10–х годов XV в., когда Фотий прибыл в Москву и разбирался с хозяйством митрополичьей кафедры. Ссылаясь на исторические примеры древних византийских императоров и родителя великого князя — Дмитрия Донского, автор проводит мысль, что «они от святителей поддержими и молитвами их заступаеми», что «они церковь Xристову почтоша и утвердиша и невредно соблюдоша» и, главное — «монастырьскыа вся пошлины и церковныа, яко зеницу ока, всегда соблюдаше». В тексте Почения митрополита Фотия могут быть выявлены параллели с произведениями Епифания Премудрого. Так, название Моисея «Боговидцем» (292) присутствует в Житии Стефана Пермского (46). Утверждение, что Моисей «Богу събеседник сподобися быти» (291), соответствует тексту Жития Стефана Пермского (48): «Господь Бог… древле глаголавый с Моисеем», и разобранного выше Окружного послания Фотия: «Самому Богу беседующу к ним и повелевающу и вещающу к устом усты. Таковь бо беаше… Моисий» (419). Слова «христоименитое людство» (293) присутствуют опять же в Послании Фотия (425). Выражение «преидох на повесть» (295) может быть сопоставлено с текстом Послания Фотия «приимет сию повесть» (422) и Жития Сергия Радонежского: «повем повесть», «устремихся сказаниа повести», «прикоснутиея повести», «повесть чинити», «положити начяло повести» (МДА, № 88. Л. 279, 279 об., 280 об., 281 об.). Рассуждения о «долготе слова» удивительно соответствуют высказываниям Епифания в Житии Сергия Радонежского:
| Поучение Фотия | Житие Сергия Радонежского |
| Аз же вся да отложу ради долготы слова — сытость бо словес слуху ратник; | И что подобает инаа прочаа гла–голати и длъготою слова послуша–телем слухы ленивы творити? Сытость бо и длъгота слова ратник есть слуху (МДА, № 88. Л. 290). |
| но долготы ради слова, инаа оставих; | |
| Но что ми на долготу слова под–визати? (Стлб. 297, 298, 303). |
Восходящее к Кириллу Туровскому рассуждение об иноках, как о «воинах царя Xриста» (300), имеется в Житии Стефана Пермского (107) — «воин царя небеснаго». Наконец, фраза «Сиих ради плачюся аз, яко же рече Иеремиа, и рыдаю и ищу очима моима источник слез довольных» (301) вполне соответствует тому, что написано в Послании Фотия («Ищет убо Иеремия главе воду и очима источник слезам») и Житии Стефана Пермского (см. выше).
С той же целью защиты церковных имуществ был выполнен перевод ханских ярлыков, выданных русским митрополитам. В послесловии составитель сообщает, что он собрал «в святейшии митрополии старых царей ярлыки», чтобы показать милость к «святой церкви» даже «неверных» царей, призвал «православных князей и бояр» проявить «потщение» и «благотворение» и косвенно осудил тех, кто «преобидел святыя церкви и домы их»