Сребролюбие
Эта страсть подразумевает стремление не обязательно к деньгам, но и ко всему лишнему. Тема была, разумеется, очень актуальна для монашества времен Нила Сорского, в разгар споров о монастырских имениях. Понятно, что позиция Нила была последовательна и радикальна: не иметь ни имения, ни даже желания его стяжать, так как без этого не будет душевной чистоты. Причина сребролюбия – неверие, то есть неверие в промысел Божий о нас, и иллюзия, будто сами себя мы обеспечим лучше, чем нас обеспечит Бог.
Гнев
Гнев совершенно отравляет наши помыслы, и поэтому хотя бы из чувства самосохранения мы должны стремиться все забыть и простить нашим обидчикам. Хороший для этого способ, о котором напоминает Нил, – молиться за обидевших, желая им всяческого блага. Прощение и отсутствие гнева тем не менее не мешает делать выводы, например, о деловых качествах тех или иных людей и надежности их в том или ином деле.
Печаль
Тут подразумевается не полезная печаль о грехах, без которой у нас не будет и исправления, а скорбь в разных тяжких для нас обстоятельствах, которая далее может переходить в свою крайнюю степень – отчаяние. Против этого средство – молиться, вспоминая о промысле Божием, который не оставит нигде и никогда, и понимать, что без терпения скорбей мы никогда не обучимся упованию на Бога, так как всегда на самом деле будем уповать на себя. Но любая ситуация, когда мы видим свое собственное бессилие в жизненно важном для нас деле, – крайне травматична.
Она перестанет быть такой только тогда, когда мы заранее привыкнем к мысли о своем бессилии без Бога, но всесилии – с Богом (Богом моим прейду стену, как тут кстати подсказывает Псалмопевец). Преодоление печали и отчаяния – совершенно необходимый опыт, без которого не будет никакого возрастания в вере.
Уныние
Сейчас даже православные называют этим словом печаль, что, конечно, грубая ошибка. Точно перевести этот термин на обыденный русский нельзя, но очень грубо можно передать его как «скука», взятая во всем диапазоне от рассеянного внимания при утомлении своим делом до вызывающих ужас и отчаяние помыслов о своем вероятном будущем. Отцы-подвижники еще в IV веке определили все эти мысленные состояния как единый континуум (что далеко не очевидно), дав ему общее название «уныние». Борьба с этим помыслом – самая тяжелая для монаха в течение всей его жизни. Добавим, что это и главная проблема для любого человека, который пытается делать или просто думать что-то полезное в течение более чем пяти минут. Под воздействием уныния люди бросают монашество или, в наше время, даже свои скромные попытки церковной жизни в качестве мирян. Нил Сорский особенно предупреждает, что никогда нельзя верить помыслам, внушающим, будто твое нынешнее состояние – такое плохое, какого никогда не было ни у кого. На все рисуемые от уныния картины печального будущего надо отвечать молитвенным воспоминанием всегда действующего в твоей жизни промысла Божия. Добавим (пользуясь писаниями других отцов об унынии), что устрашающие картины нашего будущего часто приходят к нам после того, как до этого мы с удовольствием предавались – под действием все того же уныния – мечтам о прекрасном будущем. Поэтому мечтать все-таки вредно (это тоже страсть уныния). Можно только строить планы, и то в пределах рациональной надобности.
Тщеславие
Это удовольствие принимать восхищение от какой-то аудитории. Тщеславию обязательно нужны зрители, хотя бы воображаемые. Средства против тщеславия – не принимать похвал внутренне (внешне тоже не надо за похвалы благодарить, а лучше молчать; это, впрочем, не из Нила Сорского, а из других отцов). Нужно вспоминать собственные реальные грехи, которые могут быть неизвестны тем, кто хвалит. Для новоначальных монахов нередко создаются такие ситуации, которые бьют именно по их тщеславию, и это правильно, так как тщеславие – стремление «выглядеть» в чьих-то глазах – обычно загрязняет добродетели новоначальных. В силу специфики аудитории Нил говорит о тщеславии кратко и больше в контексте того, как надо не принимать похвал. Очевидно, скитских монахов часто хвалили. Монашеское отвращение к человеческой похвале, даже внутри монашеской среды, проявлялось у Нила в полной мере, как мы увидим из его завещания: посмертное почитание его как святого ему было бы также противно.
Гордость
Гордость не является синонимом тщеславия, так как гордость не просто не требует, но и не терпит аудитории. Гордость радуется собственному значению в собственных глазах. Поводы для гордости могут быть самыми разными: от совсем нелепых, вроде умения красиво петь в церкви или знатного происхождения (которого, пишет Нил, скорее, подобало бы стыдиться, – это он явно про себя) до достижения добродетелей. Гордость, возникающая от внешних поводов, отсекается приблизительно теми же методами, что и тщеславие: в частности, стремлением в любой ситуации встать или сесть на последнее и наименее почетное место. Тут внешнее смирение постепенно будет воздействовать на внутреннее. Но гордость по внутренним поводам (из-за собственной исправной жизни) нельзя победить никакими внешними средствами, и это важнейшая борьба для монаха. Тут нужно понимать, что само по себе появление подобных помыслов еще не есть грех, пока мы их не приняли и не стали с ними соглашаться. Если мы при первом же появлении отбиваем такие помыслы молитвой, то мы в них и не виноваты. Если же этого не делать, то труд всей жизни будет навечно погублен.
Споры о Церкви
С 1490 года Нил Сорский и Паисий Ярославов, будучи неформальными, но общепризнанными лидерами заволжских старцев (так называли старцев монастырей в районе Белозерска и Вологды), оказываются вовлечены в обсуждение общецерковных и церковно-государственных проблем, которые при их жизни так и не разрешились: соответствующие дискуссии будут продолжаться весь XVI век, а последствия этих дискуссий отразятся и на всей последующей истории Российской церкви (поэтому они остаются актуальными до сих пор). При жизни Нила, однако, определятся два принципиально разных подхода – подход «нестяжательский», то есть церковной партии (не надо бояться этого слова) Нила и его учеников и единомышленников, и подход «иосифлянский», то есть церковной партии игумена Волоколамского монастыря Иосифа (†1515). Иосиф Волоцкий был учеником Пафнутия Боровского (†1477), а тот был «духовным внуком» Сергия Радонежского. Разрыв между иосифлянами и нестяжателями стал внутренней катастрофой русской исихастской традиции в ее четвертом поколении – поколении Нила Сорского и Иосифа Волоцкого.
С обеих сторон действовали люди верующие и убежденные. Если среди иосифлян и было много проходимцев, то можно не сомневаться, что не ими одушевлялось их церковное движение. Если бы в таком же фаворе у властей оказались нестяжатели, то и у них бы возникли аналогичные проблемы с чистотой кадров.
Мы не сможем тут говорить об истории этих движений в целом, так как для этого понадобилось бы рассматривать весь русский XVI век, а скажем лишь о том, как эти движения друг с другом разошлись, и почему благочестивая лакировка истории бессильна замазать этот продольный разлом вдоль русской духовной жизни. Мы будем говорить лишь о том, в чем успели разойтись уже сами Нил и Иосиф, а не следующие поколения их учеников.
В обострении конфликта свою роль сыграла власть московских митрополитов, а вернее, фактическое ее отсутствие. Вялотекущий конфликт между Иваном III и митрополитом Геронтием (1473–1489) обернулся ослаблением и почти исчезновением центральной церковной власти. Избранный после его смерти по протекции придворных митрополит Зосима (1490–1494) и вовсе увел авторитет церковной власти далеко «в минус». Исследователи не склонны верить Иосифу Волоцкому, который был убежден в приверженности Зосимы ереси жидовствующих, но склонны верить, в большей или меньшей степени, другим свидетельствам современников, приписывавшим Зосиме пристрастие к винопитию, мужеложеству и почему-то даже скотоложеству. Можно себе представить, как на фоне такого «святителя Московского» смотрелся сосланный в Ферапонтово аскетичный митрополит Спиридон, которого предписывалось считать раскольником. Тут не только заволжцы, но и Новгородский архиепископ Геннадий позволял себе публично высказывать уважение к Спиридону. Низложение Зосимы за аморальное поведение в 1494 году отнюдь не выбросило его на обочину церковной истории: он жил в центральных монастырях, Симоновском в Москве и потом в Троице-Сергиевом, причем еще в 1496 году служил там по чину действующего митрополита, то есть сохранял часть своего влияния в придворных кругах. Это не могло не сказываться и на авторитете следующего митрополита Симона (1495–1511), который не имел никакой самостоятельной роли в треугольнике нестяжатели – иосифляне – великий князь.
Общецерковные споры уже при жизни Нила затронули все три основных вопроса церковно-государственного устройства, по которым разошлись иосифляне и нестяжатели. Это, в хронологическом порядке: 1) дозволение Московской церкви самостоятельно менять общецерковные каноны; 2) монастырские имения; 3) допустимость казни покаявшихся еретиков.
Статус Московской церкви
С Московским собором 1503 года, в котором, по настоянию великого князя, Нил Сорский участвовал лично, связаны две важных истории – о вдовых священниках и о монастырском землевладении. (Согласно гиперкритическому мнению А.И. Плигузова, монастырское землевладение на том соборе не обсуждали, а сообщающие об этом поздние иосифлянские документы все наврали в целях переписывания истории; для нас это мало что меняет, так как, в любом случае, тема землевладения при жизни Нила обсуждалась, и его позиция была такая, какой она была, – и неважно, успел ли он заявить ее на соборе.) Теоретически на соборах все решения принимаются голосами епископов, но в 1503 году всё решали, разумеется, лишь три лидера: Нил, Иосиф и Иван III; епископам оставалась роль статистов.
Вопрос о вдовых священниках был хронической проблемой уже сто лет и оставался бы таковой хоть сто лет еще, но Иосиф перевел его в совершенно новую плоскость. По канонам, вдовый священник не имеет права на повторный брак, а если он все-таки в него вступает, то навсегда лишается священства. Если же он остается вдовцом, то нет никаких препятствий ему служить дальше. На Руси по причинам частых злоупотреблений таких священников действовал неписаный обычай запрещать вдовым священникам священнослужение, если только они не принимают монашество. В этом было сразу два нарушения церковного права: и презумпции невиновности, и запрета на какое бы то ни было принуждение к монашеству. Нестяжатели, разумеется, выступали против. Иосиф выступил не