пустил Послание против имяславия, которое читали по всем монастырям. Текст был составлен архиепископом Сергием (Страгородским) – членом Синода и учеником Антония (Храповицкого). Постановлением Синода имяславцы отлучались от Церкви. Но никто, конечно, не думал сдаваться.
Задним числом нам видно, что, в преддверии 1917 года, имяславцы были нужнее в России, чем на Афоне. Со времен раскола XVII века в России не бывало подобной сплоченной массы убежденных верующих людей, да еще и в монашеском статусе и с высоким иммунитетом к государственным репрессиям. Если даже советская власть не сумеет с ними справиться, то куда уж было дореволюционным синодалам…
Пути имяславцев
Имяславцев в Москве встречал Новоселов: он издал в серии «Издания “Религиозно-философской библиотеки”» (это серия-спутник к основной серии) книгу их главного богослова, иеросхимонаха Антония (Булатовича) «Апология веры во Имя Божие и во Имя Иисус» (1913). Анонимное сочувственное предисловие к книге написал Флоренский.
С помощью Новоселова и Елисаветы Феодоровны имяславцы переходят в контрнаступление и берут частичный реванш. Николай II только сейчас вникает в ситуацию лично и получает консенсус авторитетных для него советников в пользу имяславия. С одной стороны, это Елисавета Феодоровна, с другой стороны – императрица и Распутин, который увидел тут шанс вмешаться в дела синодальных архиереев и тем самым расширить собственное влияние. Царь в Царском Селе дает аудиенцию четырем монахам-имяславцам, которые передают ему личное послание Антония Булатовича; для синодальных архиереев это совершенно недостижимая честь. Синоду «выкручивают руки», но его никто не жалеет, так как это орган неканоничный и неавторитетный. Царь требует от Синода отмены осуждения имяславцев, и уже в 1914 году Синод делает вид, что подчиняется. При этом на самом деле принимаются, но оставляются в секрете до лучших времен такие постановления, которые потом позволят сказать, что решения 1913 года оставлены в силе. Тем не менее монахов-имяславцев допускают к причастию и, если они в священном сане, к сослужению.
С началом войны многие иеромонахи-имяславцы уходят священниками на фронт. Сам Антоний (Булатович), в прошлом гусар и исследователь Африки, получает еще один Георгиевский крест за то, что, будучи вооружен только крестом (священники на войне не имели права носить оружие), поднял полк в атаку.
На официальный запрос Синода о его мнении старец Герман Зосимовский в начале 1914 года ответил: «Молитва Иисусова есть дело сокровенное, а потому возникшие разногласия следовало бы покрыть любовью». В противоположность этому, Варсонофий Оптинский, когда вышло синодальное Послание 1913 года, стал писать своим духовным чадам с просьбой вернуть подаренную им книгу «На горах Кавказа», так как она «оказалась» неправильной. Такое поведение главного на тот момент Оптинского старца шокировало Елисавету Феодоровну, но, пожалуй, оно обнаружило правильность интуиции многих современников и ее в том числе: место Оптиной пустыни еще в 1900-е годы заняла Зосимова пустынь.
Колокольня Зосимовой пустыни. Фото А. Савина
Человек, привыкший к Иисусовой молитве, мог не понимать догматики, но он не мог отрешиться от своего собственного опыта познания имени Божия. А старец Варсонофий – несомненно, имевший подобный опыт, – выходит, отрешился. Какая сила могла заставить его это сделать? Светским аналогом этой ситуации является та проблема, которой был посвящен «Николай Палкин», но в отношении аскетического опыта все это было глубже и страшнее.
По вопросу об имяславии разделились и члены новоселовского кружка. Послание Синода понравилось только одному из них, но из числа учредителей и близких друзей Новоселова с давних времен – Федору Дмитриевичу Самарину (родному брату антираспутинского обер-прокурора Синода А.Д. Самарина и родному племяннику ученика Хомякова Ю.Ф. Самарина). Тот даже сказал Новоселову, что после публикации Булатовича при «Религиозно-философской библиотеке» кружок распадается. Новоселову пришлось в ответ занять формальную позицию: «Религиозно-философская библиотека» – его личное дело и кружку не подчиняется.
Почти сразу после выхода «Апологии» в глухую оппозицию имяславцам перейдет П.А. Флоренский: в личной переписке с Антонием (Булатовичем) он убедится, что его собственные идеи об особой силе, присущей словам (как мы помним, оккультного происхождения), вызывают у имяславцев отторжение, а ссылки имяславцев на византийских исихастов и учение святого Григория Паламы (XIV век) ему не близки. Письмо Флоренского другу и также члену новоселовского кружка И.П. Щербову от 13 мая 1913 года показывает чувства человека, ощутившего, что его втянули в чужую игру, – причем он выражает досаду не только в адрес Антония (Булатовича), но и Новоселова: «Признаться, в душе я много виню имяславцев, и даже М. А[лександрови]ча [Новоселова]. Когда летом [1912 г.] он вознамерился вступиться в этот спор, я ему решительно сказал, что при современном позитивизме и это дело будет заведомо проигранным». Далее он развивает, на примере имяславия, свое понимание имяславия как эзотерического учения – вполне в духе господствовавшей моды на оккультные тайные знания, но в явном противоречии с церковным преданием: «Мне невыносимо больно, что Имяславие, – древняя священная тайна церкви, – вынесено на торжище и брошено в руки тех, кому не должно касаться его и кои, по всему складу своему, не могут сего постигнуть». – В этом и подобных рассуждениях Флоренский явно путает православную Церковь с какой-нибудь гностической. И тогда становится понятным странное для православного человека, но зато типичное для гностиков (а также многих других нехристиан) отношение к исповедничеству за веру: «Я так устал и от дел и от дрязг из-за Имени, что, кажется, готов согласиться на что угодно, лишь бы оставили меня в покое, – т. е. согласиться внешне, что, вероятно, только и требуется». В традиционном христианстве такое «внешнее» согласие с еретиками всегда считалось отпадением от Церкви. Иногда мучители сами предлагали исповедникам оставаться при своей вере, но согласиться с ними лишь внешне, – а исповедники (как, например, дорогие сердцу Новоселова и охотно приводившиеся им в пример Максим Исповедник или Феодор Студит, IX век) все-таки не соглашались и терпели мучения. Это письмо Щербову хорошо объясняет и то, почему Флоренский останется с сергианами, хотя лучшие его друзья, как Новоселов и Феодор Андреев, пойдут с исповедниками: его эзотерической вере не могло угрожать и сергианство, как не угрожало ей имяборчество.
Имяславие Антония (Булатовича) повлияет на Флоренского амбивалентно: в части догматики оно будет им отвергнуто. Впоследствии идеи Флоренского об имяславии будут развивать С.Н. Булгаков и А.Ф. Лосев, каждый по-своему; Лосев будет стремиться выразить в формах имяславия некий синтез наследия Флоренского и учения Григория Паламы. Все это будет очень далеко от Антония (Булатовича), который предпочитал Паламу без Флоренского.Что делать с патриархом
Ситуация с имяславцами особо не менялась до начала Поместного собора 1917 года. На соборе вопрос об имяславии был поставлен на обсуждение. Начала заседать специальная соборная комиссия, на которой прозвучали голоса «против» и «за». Позиция имяборцев была теперь усилена аргументом, что имяславие было проявлением в Церкви гнета царизма. Но комиссия не успела подготовить свой доклад собору, и вопрос остался нерешенным. После разгона собора, осенью 1918 года имяборцы взяли реванш явочным порядком. Имяславцев опять запретили в священнослужении и отлучили от причастия. Вскоре за этим последовало новое постановление Синода – только теперь уже не дореволюционного и неканоничного, а каноничного (избранного собором) и под председательством патриарха Тихона. В постановлении необходимость рассмотреть вопрос об имяславии на соборе когда-нибудь в будущем была продекларирована, но и только. В остальном возвращалось в силу постановление 1913 года, причем были обнародованы и секретные документы 1914 года, которые сохраняли в силе все обвинения против имяславцев. Имяславцы, в свою очередь, вернулись к положению 1913 года, заявив о разрыве церковного общения с патриархом Тихоном и всем тихоновским епископатом (при этом они остались без епископов в своей среде).
Впрочем, даже и вполне каноничные церковные власти, да хоть бы и целый собор не смогли бы переубедить Новоселова одним лишь авторитетом. Вопреки распространенному среди православных и тогда, и сейчас заблуждению, соборы, даже вселенские, не являются в православии непогрешимыми коллективными аналогами Римских пап. Все внешние средства для выражения церковного учения, в принципе, погрешимы. Зато «…вселенскость, непогрешимость, соборность имеются везде, в каждом подлинном, тождественном с церковною верою свидетельстве, даваемом по участию в Святой Церкви кем бы то ни было: Собором, великим или малым, или отдельным лицом, хотя бы даже юродивым или ребенком. И отсюда вытекает церковный тезис полной, абсолютной отрешенности соборного начала от каких бы то ни было формально-юридических правил его проявления. Дух свидетельствует о Себе в Христовой Церкви когда хочет, где хочет и как хочет, потому что не мы является мерою для Духа, а Дух является мерою для нас» (Новоселов, 11-е письмо к друзьям, 29 февраля 1924).
Прещения на имяславцев Новоселов воспринял как эпитафию бесславно завершившемуся поместному собору. Это и стало непосредственным поводом к его уже цитировавшемуся «письму к друзьям номер ноль». Он вспоминает там ощущения весны 1918 года, – патриаршей службы в первое воскресенье Великого поста, когда совершается чин Торжества Православия и провозглашаются анафематизмы. В том году патриарх анафематствовал «разоряющих церкви Божии» и тому подобных кощунников, под которыми все понимали большевиков:
И какой бутафорией является в наши дни “ Торжество Православия ”