А Фридрих Ницше надеялся, что следующий такой сдвиг совершат художники.
Но этого не случилось.
Художники? Они живут сейчас в режиме унижения.
Жизнь в лагере — унижение. Так сказал Шаламов.
Поэтому художники больше неинтересны. Их слишком много. Они слишком нормальные. Они — слишком бессильные.
Художники — как грязная посуда. Их нужно мыть, мыть и мыть.
Нужны не художники, а новое искусство жизни. И придёт это искусство не от художников.
Я искал искусство в репродукциях, в музеях, среди художников, на берегу океана, на площадях городов, в кругу анархистов, в садах, в странствиях, нападая на художников — всего этого было мало.
Нашёл ли я новое искусство жизни, погружаясь языком в вагину Варвары?
Великое искусство жизни не сосредоточено в одном месте.
Нет ни начала, ни конца пути.
Копенгаген, или Праздник, который всегда с тобой
Стоит мне услышать или прочитать слово «Копенгаген», и мне делается смешно. Никогда и нигде мы с Барбарой так не веселились, как в этом Копенгагене. И ничего, что веселье было прервано уже через месяц после нашего туда прибытия. Всё равно хорошо повеселились.
Дело же было так.
Смывшись из Вены и проведя смутное лето в Риге, мы сели на баржу и прибыли в Стокгольм. Контраст был разителен: Рига — бедная, растерянная, пустынная, а Стокгольм — жирный, расслабленный, наслаждающийся.
Цены здесь, однако, были для нас непомерные.
Ночь мы провели на скамейке в парке, и было довольно свежо. Я простудился. Утром, к счастью, к нам на лавочку подсел местный доктор. Он курил сигару и читал книжку Пауля Шеербарта.
Мы разговорились. Он посоветовал мне лечиться шалфеем, а потом пригласил к себе домой — пожить недельку.
Такое редко случается. Спасибо, доктор!
Жил он в центре Стокгольма, в маленьком домике, помещавшемся в уютном дворике, сплошь заросшем растениями. Нам была выделена гостевая комната с циновками на полу. Доктор слушал итальянские оперы, готовил вегетарианские блюда, а ещё у него была большая философская библиотека. Я нашёл на полке две книги Агамбена по-английски и проводил время в чтении. Здоровье вскоре поправилось.
Да и вообще было здорово!
Но вот неделя прошла. Мы не хотели обременять нашего хозяина. Стали укладывать вещички.
— Куда вы собираетесь? — спросил доктор за завтраком.
— Может, в Мальмё? — заколебались мы.
— В Мальмё скучно. Поезжайте лучше в Копенгаген, у меня там друзья, а у них — свободная квартира.
Мы, разумеется, обрадовались.
По длинному-длинному мосту мы на поезде пересекли воду и очутились в просторном оживлённом городе, где на велосипедах катались улыбчивые нимфы. Это и был Копенгаген. Здесь жизнь не так лоснилась, как в Стокгольме, зато легко дышалось.
Мы встретились с друзьями доктора — парой иллюстраторов средних лет. Они оказались ужасно дружелюбными и без долгих разговоров вручили нам ключ от своей квартиры.
Чёрт возьми, это было чудесно! Две комнаты в старом доме, увитом плющом. Дом стоял на тихой мощёной улочке, в двух шагах от канала с медленной зелёной водой. Хороша была спаленка: громадная железная кровать, занимавшая почти всю комнату, зелёные обои. И постельное бельё, кстати, тоже зелёное. И зелёные рамки с эстампами!
Мы в такой приятной обстановке никогда не жили, да и не надеялись.
В первый же день в Копенгагене мы обнаружили, что это — город искусств. Вокруг было множество больших и малых галерей, выставочных залов, музеев и музейчиков, всяких кунсткамер и кунстхалле. И везде толпились кучи зрителей — на вернисажах, приёмах, концертах, докладах и презентациях.
Мы этого совершенно не ожидали, особенно после Риги. Там вместо искусства были узбекские дыни на рынке.
Больше того: на копенгагенских выставках обязательно давали бесплатные напитки и закуски. В зале с произведениями искусства непременно стоял накрытый стол с бутылками-тарелками. Браво! Мы решили, что попали в сказку: в какой-то Изумрудный город, в страну Оз. Здесь всё выглядело весело и бесплатно. Немножко странно, точно во сне.
Нам тоже захотелось вести себя по-сказочному, то есть беспечно и невесомо, забыть обо всех условностях, которые так удручали нас в Риге и прочих местах.
Вот мы и стали так себя вести.
День мы провели в нашей зелёной комнатке — в кроватке. Прыгали на пружинах, дремали, ели какие-то сладости, найденные в холодильнике, смотрели в окно и на обои. А к вечеру мы изрядно проголодались и решили пойти на выставку.
Копенгаген не обманул: примерно через две улицы мы обнаружили пышный дом с кариатидами. В доме сияла витрина. В витрине висело искусство. Там был вернисаж.
Мы зашли и сразу наткнулись на стол со сладкими и солёными пирожками и напитками. Был и бармен, делавший синие и красные коктейли. Мы вкусно поели, выпили и пришли в блаженное настроение.
На этой выставке были какие-то готические объекты и картинки. Готические — не в смысле средневековой готики, а в смысле нынешней субкультурной готики. При этом, однако, никакой маргинальностью тут и не пахло: и закуски, и объекты были из области современной галерейной кулинарии.
Поэтому мы решили внести сюда собственный средневековый элемент из области низовой культуры. Как сказано у Кирши Данилова: «бездырые бегут — попёрдывают, безносые бегут — понюхивают»… Очень даже неплохо сказано.
Недолго думая, я встал в углу галереи, спустил штаны и выставил голую жопу прямо на публику. При этом я растопырил ягодицы обеими руками, чтобы явственнее был виден мой анус. А поскольку у меня нешуточный геморрой, то мой анус — самый настоящий аленький цветочек с детский кулак. И я стал шевелить этим цветочком, как только мог.
Реакция посетителей была самая поразительная. Они не схватили меня и не выкинули на улицу, как случилось бы в Вене. Они не дали мне пинка, как наверняка произошло бы в Лондоне. И не вызвали полицию, как это сделали бы люди в Берлине. Нет, в волшебном городе Копенгагене всё оказалось иначе: публика сама вышла из галереи на улицу! Ни одного человека не осталось в помещении — только я да моя милая подруга. Вот так сюрприз!
Был ли это протест местного художественного сообщества?
Или искреннее отвращение при виде моей омерзительной анальной розы?
Или смущение?
Или они решили, что тут — сумасшедший?
Или копенгагенцы по-настоящему человечны и деликатны?
А может, слабонервны?
Или произошла комбинация всех этих факторов?
Трудно сказать с определённостью.
Во всяком случае, я постоял так, загнувшись, ещё немножко, помыкал и надел штаны. Мы взяли со стола по последнему пирожку и тоже вышли на воздух.
Публика помаленьку стала возвращаться на выставку.
На следующее утро мы обсудили случившееся и пришли к выводу, что Копенгаген — это рай. А в раю нужно быть как в раю.
Мы пообедали в маленькой лавочке, где подавали бублики с маслом и ломтики вкусной копчёной рыбы. Мы съели по два таких бублика, а потом выскользнули из лавочки, не расплатившись. В раю — как в раю.
Вечером мы попали на какой-то симпозиум. Здесь тоже стоял стол с закусками и красным вином. Мы поужинали и решили послушать докладчиков.
Речь шла о связи новейшей поэзии с изобразительным искусством. Звучали имена дадаистов, леттристов, говорилось о конкретной поэзии.
И тут нам пришло в голову выкрикивать отдельные слова со своих мест, словно мы в настоящем раю. Ведь там ещё не было языков, а только звуки и блаженные слова — для радости их произношения.
— Сиракузы! — крикнул я.
— Пантикопея! — отозвалась ты эхом.
— Фармакопея!
— Андромеда!
— Кулебяка!
— Эллада!
— Итака!
— Макака!
— Прозерпина!
— Мандолина!
— Агриппина!
— Ниналина!
— Вазилина!
— Тарантина!
— Карантина!
— Семолина!
Таким образом, доклад был прерван. Публика слушала теперь только нас — посланников из рая.
— Рокамболь!
— Карамболь!
— Парамболь!
— Калигари!
— Калахари!
— Шаривари!
— Шаровары!
— Бонадея!
— Эмамэя!
— Фея!
— Рея!
— Гонорея!
— Эпопея!
— Портупея!
Некоторые слушатели явно наслаждались нашими возгласами. Другие же скорее недоумевали…
— Тора-бора!
— Помидора!
— Коридора!
— Полидора!
— Исидора!
— Макарора!
— Гугу-мугу!
— Бугу-вугу!
— Угадугу!
— Будубуду!
— Додидака!
— Титикака!
— Дидобака!
— Кулебяка!
Ну и так далее.
Оказалось, что произносить блаженные слова не так-то просто. Они возникали в голове, но тут же лопались, как пузыри. А ведь нам хотелось нащупать истинно райский ритм, найти подлинно эдемские словечки, созвучия, цезуры. Хотелось обнаружить самый счастливый и беззаботный анжамбеман.
Мы полностью погрузились в эту игру, и публика нам не препятствовала.
Так продолжалось минут семь. Затем ко мне приблизилась какая-то красивая дама. У неё были седые волосы и голубые глаза.
Наклонившись к моему уху, она сказала:
— Мы вам очень благодарны. Это было великолепно. Как раз то, чего нам не хватало.
С этими словами она взяла мою ладонь и целую минуту сжимала её в своих тёплых мягких руках — и улыбалась, глядя мне в глаза. На меня эта улыбка и жест подействовали как божий лик в раю. Мне стало очень и очень приятно. Странно, удивительно.
Потом, повинуясь какому-то внутреннему импульсу, мы встали и ушли с симпозиума.
Так протекало наше время в Копенгагене — в играх, прогулках и детских наслаждениях. Мы забыли обо всех заботах и тяготах, о прошлой и будущей жизни, забыли о деньгах и прочей белиберде — и просто резвились.
Упомяну ещё такой случай.
Однажды в дождь мы пришли на очередное художественное открытие. Там были раскрашенные скульптуры разных зверей, как в райском саду. И как всегда, стоял стол с угощениями. Я мгновенно влез на стол, взял в руки две бутылки кока-колы и начал ими жонглировать.