Мы, люди, видим образы, но и образы тоже смотрят на нас, очень даже пристально смотрят — и чего-то от нас ждут, требуют. Иногда они заставляют нас совершать невообразимые, чудесные поступки, вроде тех, о которых писали Сервантес или Шекспир, Фолкнер или Борхес. Иногда мы, одержимые образами, и вовсе перестаём жить среди людей и полностью переселяемся в образный мир. Это называется безумием… Это случилось с Гёльдерлином и Батюшковым, это произошло с Ницше и Арто, и ещё со многими-многими безымянными визионерами и духовидцами…
А ещё Агамбен говорит, что возможно и «воображение без образов»! Это когда человек порывает все отношения с властью…
Лисёнок, пробежавший в Тиргартене, вызвал во мне мгновенную смуту чувств. Зачем я здесь?! Убежать бы, скрыться с этой поляны! Пойти за ним в недра парка и остаться там навсегда — с жуками и белками! Семинар по теории образа внезапно представился капканом, в который я сам же по глупости влез. И захотелось совершить то, о чём я читал у Шаламова и знал из собственного опыта: звери, угодившие лапой в капкан, иногда отгрызают себе эту лапу, чтобы вернуть свободу.
И всё-таки я не убежал тогда. Слова приковали меня к месту. Вот эти вот слова. Не Слово, что было в начале, и не образы, о которых я говорил семинарщикам, а слова, слова, слова, слова…
О, словеса! Вы — иго!
Иго-го! Го-ги! Га-га!
Ги-гу-ге!
Не окончание книги, а бесконечная колонна
Существует в мире одна замечательная скульптура — Бесконечная колонна Константина Бранкузи.
Идея этой колонны не давала покоя скульптору много лет, и он создал несколько её версий — больших и маленьких, из дерева, гипса и стали.
Самая известная Бесконечная колонна стоит в Румынии, в городе Тыргу-Жиу, и состоит из 17 чугунных ромбовидных блоков, уходящих в небо. Высота её — 29,33 метра. По мысли Бранкузи, колонна символизирует восхождение на небо душ погибших на Первой мировой войне солдат. И одновременно она поддерживает небесный свод.
Ромбовидные элементы скульптуры одинаковы и создают повторяющийся узор и ритм. Блоки поставлены друг на друга и возносятся вверх. Творя форму колонны, Бранкузи вдохновлялся народной пластикой, крестьянской архитектурой, фольклором, мифологией.
Грань каждого ромба делит его на две части — светлую и тёмную. Этот светотеневой эффект, это цветовое деление появляется в результате естественного солнечного освещения. Чем ярче солнце — тем явственнее чередование тени и света.
Когда Бранкузи возводил Бесконечную колонну — сначала в своём воображении, а потом в реальности — у него возникла серьёзная проблема: на какой высоте её остановить.
По замыслу скульптора, колонна не кончается, а уходит в небеса и там теряется.
Для Бранкузи это было чрезвычайно важно: где, в какой именно точке пространства прервать колонну — чтобы она действительно была бесконечной.
Скульптор со своей задачей справился.
Бесконечная колонна Бранкузи — это не просто шедевр модернизма, но один из самых ёмких образов связи земли и неба, материи и воображения.
Когда я нанизывал одну на другую истории этой книжки, я непроизвольно следовал принципу Бесконечной колонны.
Повторяющиеся, светло-тёмные истории-анекдоты — это, конечно, не лаконичные и древние ромбоиды Бранкузи, а скорее их низовое, плебейское подобие.
Если б я мог, то вечно рассказывал бы эти случаи, происшествия — до дурной бесконечности. У меня их много — из моего собственного житья и из житий других людей. Нелепые, ничтожные истории… Но таков уж мой опыт, ничего не поделаешь!
Я мог бы рассказать вам, например, как однажды ночью в Базеле я пытался поджечь автомобиль Маурицио Каттелана, но он всё никак не загорался…
Я мог бы рассказать вам, как плевал на Бориса Гройса в берлинской галерее, а его жена в отместку била меня сумочкой…
Я мог бы рассказать, как танцевал с Дэвидом Бирном в Лондонском концертном зале, забравшись без разрешения к нему на сцену…
Я мог бы рассказать, как оскорбил в Гайд-парке ветерана киноискусства Йонаса Мекаса, а он дал мне пощёчину…
Я мог бы рассказать, как обкакался однажды в Берлине на публичной лекции, и какую панику это вызвало…
Я мог бы рассказать, как в Милане разбил камнем окно банка — это было завершением моей лекции в Академии Брера…
Я мог бы рассказать вам, как главный редактор журнала «Флэш арт» Джанкарло Полити спрятался от меня под столом в своём офисе…
Я мог бы рассказать, как крикнул Марине Абрамович, что она — самый хуёвый художник на свете, а вовсе не глубочайшая вульва перформанса…
Я мог бы рассказать вам, как однажды в Париже Жан-Жак Лебель эвакуировал публику из музея, чтобы избавиться от нашего с Барбарой присутствия…
Я мог бы рассказать, как во время доклада знаменитого куратора Харальда Зеемана в Кёльне я выхватил с подиума конспект его лекции, и он не смог продолжить выступление…
Я мог бы рассказать вам, как довёл до истерики сэра Николаса Сироту в Тейт Модерн — просто измазав себе лицо говном…
Я мог бы рассказать вам, как Барбара вытащила из вульвы кровавый тампон и ударила им знаменитого фотографа Нобуёси Араки…
Я мог бы рассказать, как украл у венского акциониста Германа Ницша картину из его загородного замка и продал её за 3000 евро румынскому торговцу крадеными велосипедами…
Я мог бы рассказать вам, как в Кашкайше я на полгода превратился в господина Теста и ни с кем не разговаривал, не заглядывал в компьютер, а только гладил носом лобок Барбары…
Я мог бы рассказать, как однажды в мужском туалете музея Прадо я начертал красной краской итальянское граффити: «NON C’E NESSUN VIRGILIO A GUIDARCI NELL’ INFERNO».
Я мог бы рассказать, как на поэтическом чтении в Брюсселе моя голая задница вдруг заговорила и прохрипела: «Мяма… мома… дяда… дома»…
Я мог бы рассказать ещё много весёлых и поучительных историй, но мне уже надоело.
Это книжка житий, но жития ведь никогда не кончаются.
Они — обрываются, исчезают в небе воображения…