Давно тебя нет, Еремеевна, давно. И мы никогда не узнаем, как терпело, как не разорвалось твое материнское сердце. По нему, на нет испепеленному страданиями, один невыносимый удар следовал за другим. Очередной последовал в сорок пятом году. Когда пропитанная кровью земля государства российского уже была очищена от гитлеровской скверны, не стало Василия. Погиб он на территории Польши в день своего рождения — 14 января. Ему исполнилось тридцать четыре.
Нелегко досталось Петру и Константину. Многократно раненные, контуженные, они дождались салюта Победы, пусть и на какую-то долю секунды приблизив ее светлый час. Не чудо ли? Лишь одно перечисление фронтов, на которых сражался Петр — Северо-Кавказский, 2-й Украинский, 1-й Белорусский — говорит о том, сколько раз его, принявшего последний бой в поверженном Берлине, подкарауливала смерть. Константину воевать довелось в 4-й противотанковой роте стрелковой добровольческой бригады сибиряков. А кому из фронтовиков не ведомо, что истребители вражеских бронированных машин находились на самых ответственных, самых опасных участках переднего края? Потому-то мало кто из противотанкистов остался в живых. Константин остался, вместе с Петром вернулся в родное село, но Прасковьи Еремеевны к тому времени уже не было. И она не видела страданий Константина от неизлечимой раны в голову, не слышала прощальных слов Петра, преждевременно, как и Ивана, сведенного в могилу все той же войной…
Сопровождаемый Александром Ивановичем, я прошел к избе Володичкиных-старших, все еще лелея робкую надежду: ну хотя бы памятная доска на ней имеется? Нет. И тут я оказываюсь в тупике: как же так, как же? Неужто в Алексеевке и впрямь живут поголовно Иваны, не помнящие родства? Или всюду так? Отнюдь! Приведу лишь два примера.
Первый. Пятерых сыновей потеряла в огнях-пожарищах войны жительница Белоруссии Анастасия Фоминична Куприянова. И сейчас по дороге Брест — Москва у городка Жодино высится воздвигнутый ей памятник.
Второй. Шестерых сыновей лишилась кубанская Епистиния Федоровна Степанова, да еще один умер от ран после войны, кроме того, сын Александр погиб в восемнадцатом году, а в тридцать девятом сын Федор на Халкин-Голе. В городе Тимашевске Краснодарского края открыт музей семьи Степановых, куда приезжают люди из разных стран, чтобы поклониться подвигу Епистинии Федоровны, посмертно награжденной орденом Отечественной войны первой степени, чтобы в книге посетителей оставить запись, подобно той, какую оставил польский журналист Ян Цикоцкий:
«Низко кланяюсь священной памяти Русской Матери — Е. Ф. Степановой. Я потрясен услышанным и увиденным здесь».
Но разве, спрашиваю снова и снова, материнский подвиг Прасковьи Еремеевны не потрясает? Разве ее сыновья в смертельный для Отечества час не прикрыли его своей грудью, не отдали свою жизнь ради нашей жизни?..
Снова и снова вспоминаю: вот изба Володичкиных, вот с этого двора провожала Прасковья Еремеевна сыновей на войну, по этой тропке ходила на крутояр, откуда подолгу вглядывалась в синеватую даль широченной поймы реки: не спешит ли на побывку хоть один ее ясный сокол?
Но память о них жива. Администрация Самарской области постановила: к 50-летию Победы над фашистской Германией воздвигнуть семье Володичкиных монумент, для начала работы над которым, не мешкая, выделила сто двадцать миллионов рублей. Поднимется он на том самом крутояре, где, вглядываясь в безмолвные дали, Прасковья Еремеевна поджидала своих детей.
Вечная слава тебе, Прасковья Еремеевна, и твоим сыновьям!
Фотографии П. Е. Володичкиной и ее сыновей см. в иллюстрированной вкладке.
Павел Антокольский. Из поэмы «Сын»
Вова! Я не опоздал? Ты слышишь?
Мы сегодня рядом встанем в строй.
Почему ты писем нам не пишешь,
Ни отцу, ни матери с сестрой?
Вова! Ты рукой не в силах двинуть,
Слез не в силах с личика смахнуть,
Голову не в силах запрокинуть,
Глубже всеми легкими вздохнуть.
Почему в глазах твоих навеки
Только синий, синий, синий цвет?
Или сквозь обугленные веки
Не пробьется никакой рассвет?
Видишь — вот сквозь вьющуюся зелень
Светлый дом в прохладе и в тени.
Вот мосты над кручами расселин.
Ты мечтал их строить. Вот они.
Чувствуешь ли ты, что в это утро
Будешь рядом с ней, плечо к плечу,
С самой лучшей, с самой златокудрой,
С той, кого назвать я не хочу?
Слышишь, слышишь, слышишь канонаду?
Это наши к западу пошли.
Значит, наступленье. Значит, надо
Подыматься, встать с сырой земли.
И тогда из дали неоглядной,
Из далекой дали фронтовой,
Отвечает сын мой ненаглядный
С мертвою горящей головой:
«Не зови меня, отец, не трогай,
Не зови меня — о, не зови!
Мы идем нехоженной дорогой,
Мы летим в пожарах и крови.
Мы летим и бьем крылами в тучи,
Боевые павшие друзья.
Так сплотился наш отряд летучий,
Что назад вернуться нам нельзя.
Я не знаю, будет ли свиданье.
Знаю только, что не кончен бой.
Оба мы — песчинки в мирозданье.
Больше мы не встретимся с тобой».
Александр Фридлянский. Каким он парнем был…
Каждый год 13 апреля, в чудесную пору начала весны, я прихожу на Новодевичье кладбище к могиле моего фронтового товарища. И всякий раз у скромного гранитного памятника, который венчает пятиконечная звезда, вижу людей. Стоит ветеран войны, стоит школьник. Склонилась поседевшая женщина. Стоят, опустив головы. Тишина. Безмолвно кладут они к подножью букетики подснежников, пушистые ветки мимозы. Слова на памятнике: «Герой Советского Союза Александр Анатольевич Космодемьянский, родился 27 июля 1925 г., погиб за Кенигсбергом 13 апреля. 1945 г.».
Молча смотрю я на памятник и никак, вот уже почти полвека, не хочется верить, что Саши нет.
…Передо мною небольшой фронтовой блокнот, где наспех, но довольно подробно я записывал рассказы Саши о боях, о товарищах, родных, близких. Перечитываю скупые, лаконичные строки и до мельчайших деталей вспоминаю наши беседы, которые мы вели в короткие перерывы между боями. Мне слышится его спокойный, уравновешенный голос и встает передо мною Саша Космодемьянский, живой, жизнерадостный, улыбающийся, немного застенчивый, такой, каким я вижу его, глядя на фотографии военной поры. Слышится его голос из 45-го: «Мне — 20».
Для меня эти воспоминания очень нелегки. И все же я вспоминаю.
Стоял дождливый сентябрь 1943 года. Войска нашего соединения в те дни находились в лесах под Оршей. Однажды по заданию редакции нашей армейской газеты «Уничтожим врага» я отправился в стрелковый батальон, бойцы которого успешно провели ночную вылазку во вражеский тыл и захватили при этом три «языка». В пути меня настигла и стала обгонять колонна танков «КВ». Урча могучими моторами, наземные дредноуты медленно ползли по раскисшей дороге. Я молча провожал их взглядом. И вдруг на башне одной машины заметил короткую, как выстрел, надпись: «За Зою!»
Журналистское любопытство заставило меня пойти вслед за колонной и привело в большой хвойный лес. Я разыскал машину с надписью «За Зою!». Люди в черных шлемах и синих комбинезонах осматривали ходовую часть, готовили капонир, маскировочный материал.
— Где можно видеть командира экипажа? — спросил я.
— Товарищ гвардии лейтенант, вас спрашивают, — крикнул сержант.
Из башни показался коренастый юноша с выбившейся из-под танкошлема темной прядью волос. Он ловко подтянулся на руках, выбросил ноги из люка и через несколько секунд был рядом. Прямое, открытое, совсем юное лицо. Над большими, немного озорными глазами густые брови.
— Слушаю вас. Командир танка гвардии лейтенант Космодемьянский, — четко доложил он.
«Вот оно в чем дело», — подумал я и засыпал лейтенанта вопросами. Но скромный и скупой на слова Саша не сразу разговорился.
— О чем, собственно, рассказывать? В боях еще не были, с врагом не встречались. А ведь слава сестры на меня не распространяется — правда? Я только брат и не больше.
Так состоялось наше знакомство. И только значительно позже после нескольких встреч, когда мы успели подружиться, Саша иногда кое-что рассказывал о себе.
Он был младше Зои на два года. О гибели сестры Саша узнал, когда ему еще не исполнилось семнадцати. Тяжело переживал он невосполнимую потерю. Зойка, его любимая сестренка, самый близкий друг, больше уже не вернется домой. Нет, он должен что-то предпринять. Чужие люди со всех фронтов пишут им домой, что мстят за Зою, а он, ее родной брат, остается в стороне.
— На фронт, бить врага — вот где я должен быть! — не раз говорил он своим школьным друзьям Володе Юрьеву, Юре Браудо, Николаю Неделько, Володе Титову.
— И мы с тобой, Саша, — отвечали ребята.
Решение приняли дружно — в танкисты! Они побывали на приеме у генерала в главном автобронетанковом управлении наркомата обороны и вышли оттуда окрыленные.
А 1 мая 1942 года Саша и его сверстники уезжали в Ульяновское Краснознаменное танковое училище им. В. И. Ленина. Впервые покидал он родительское гнездо.
— Я буду писать каждый день… — клятвенно обещал Саша матери перед отъездом. И он писал. Рано, на рассвете, поздними ночами, после утомительных походов. Писал, ничего не скрывая, о каждом своем шаге и, конечно же, главным образом об учебе, о первых шагах армейской службы.
У Любови Тимофеевны Космодемьянской бережно хранилась большая пачка писем, полученных от сына из училища и с фронта. Вот одно из первых, которое она дала мне прочитать. «Эх, мама, — горько восклицал Саша, — ничего-то я не умею. Даже ходить в строю толком не умею; сегодня, например, отдавил товарищу пятку. Командиров приветствовать тоже не умею. И меня за это по головке не гладят…»