В конце марта соединение, где служил Космодемьянский, вышло к берегам Балтийского моря. Молодой офицер стал уже командиром батареи, ему присвоили звание гвардии старший лейтенант. На его карте был уже Кенигсберг — столица Восточной Пруссии, фашистская крепость, окруженная старинными фортами и каналами.
Штурм крепости начался сильнейшей артиллерийской и авиационной подготовкой. От взрывов далеко окрест дрожала земля. В воздухе не прекращался гул самолетов. Эскадры штурмовиков и пикировщиков висели над городом, окутанным дымом и огнем.
Мне не удалось поговорить в те дни с Сашей, а после было уже поздно. Но остались документы, записи в истории части. Предельно скупо описаны в них подвиги, но и этого достаточно для того, чтобы представить, с какой беспримерной отвагой дрался с врагом в последних боях Саша.
Запись первая. «6 апреля 1945 года Космодемьянский вместе с экипажем самоходной установки, под сильным артиллерийским и минометным обстрелом с помощью саперов навел переправу через канал Ландграбен шириной в 30 метров и первым форсировал водный рубеж. Только машина перемахнула через переправу, как она рухнула, и экипаж остался один на том берегу. Немцы — у них было пять орудий — открыли огонь по советской самоходке. Но экипаж Космодемьянского сумел сманеврировать, найти укрытие и открыть ответный огонь. Ему удалось подавить вражеские орудия. Огнем пушки он уничтожил артиллерийскую батарею врага, до 60 солдат и офицеров, взорвал склад с боеприпасами».
Запись вторая. «8 апреля 1945 года батарея под командованием Космодемьянского, преодолевая минные поля и плотный заградительный огонь, выдвинулась на открытую позицию перед одним из фортов и, открыв мощный огонь, первой ворвалась в расположение противника, принудив капитулировать гарнизон форта. В результате смелых и решительных действий было взято в плен много вражеских солдат и офицеров, захвачено 9 исправных танков, 200 автомашин и склады с горючим».
Запись третья. «12 апреля 1945 года батарея преследует отступающих гитлеровцев. Горячий бой разгорелся за один из населенных пунктов на Земландском полуострове. Самоходчики под командованием Космодемьянского подбили 2 самоходных орудия противника, подавили огонь 18 дзотов и истребили 50 фашистов».
Запись четвертая. «13 апреля. Продолжая развивать наступление, батарея Космодемьянского в условиях трудно проходимой лесисто-болотной местности, взаимодействуя с пехотным полком, первой ворвалась в населенный пункт Фирбруденкруг, что северо-западнее Кенигсберга».
А через несколько часов в этот роковой день 13 апреля осколок вражеского снаряда оборвал красивую, светлую жизнь славного бойца. Он не дожил до своего 20-летия всего три месяца.
Мужеству и отваге нет забвения. Высшую степень отличия — звание Героя Советского Союза присвоила мать-Родина посмертно своему храброму сыну Александру Анатольевичу Космодемьянскому, подвиг которого, никогда не забудется нашим народом.
Невозможно вместить в строчки целую жизнь человека. Но память вмещает все. Саша Космодемьянский живет в сердцах людей, в их делах. Школа имени Зои и Александра Космодемьянских в Москве. Улица Зои и Александра…
Смерти у храбрых нет. У храбрых есть только бессмертие. Приказом министра обороны Герой Советского Союза гвардии старший лейтенант Космодемьянский Александр Анатольевич был зачислен навечно в списки 1-й танковой роты 328-го тяжелого Дновского Краснознаменного ордена Кутузова полка. «Его беззаветная преданность Родине и верность военной присяге, — говорилось в приказе министра, — должны служить примером выполнения воинского долга для всего личного состава Советской Армии и Военно-Морского Флота».
Фотографию А. Космодемьянского см. в иллюстрированной вкладке.
Юлий Крылов. Горсть родной земли
С Иваном Федоровичем Афониным мне довелось служить недолго. Но я и сейчас с чувством признательности вспоминаю этого душевного, жизнерадостного человека. Не сведи меня с ним фронтовая судьба, кто знает, возможно, и моя жизнь сложилась бы по-иному.
Познакомились мы в ноябре 1944 года. В те дни шли ожесточенные бои на подступах к Будапешту. Нас, группу младших лейтенантов, выпускников Тульского пулеметного училища, направили в распоряжение штаба 68-й гвардейской стрелковой Краснознаменной Проскуровской дивизии. Встретивший нас гвардии подполковник Наугольный в двух словах объяснил положение, сложившееся в полосе наступления дивизии, и приказал немедленно отправляться в подразделения.
— Подробнее с обстановкой познакомитесь на месте, — сказал он, пожимая нам руки.
На пути в 198-й гвардейский стрелковый полк, куда я был назначен командиром взвода, впервые услышал от пожилого бойца-связного о гвардии младшем лейтенанте Афонине.
— Три дня назад в этих местах был бой, — рассказывал боец, сопровождавший меня на передовую. — Перед четвертой ротой во время атаки ожил разрушенный немецкий дзот. Вдруг откуда ни возьмись появился Афонин. Собрал группу добровольцев — и в обход. Подобрались с тыла и забросали огневую точку гранатами. А тут и вся рота ударила…
Сержант Ткаченко показал мне, уже в сумерках, позиции, представил солдат, ввел в курс задачи. Далеко за полночь Ветров, мой ординарец, провел меня в землянку.
— Крайнее место справа — свободно, — сообщил он.
…Было еще темно, когда сквозь сон я услышал голоса и какое-то движение. С трудом проснулся, вылез из землянки и увидел такую картину: в траншее расположился старшина с термосами. К нему подходили бойцы, получали в котелки ароматную кашу и, чуть отойдя в сторонку, с аппетитом завтракали. Один из бойцов, шмыгнув носом, произнес:
— А вы, товарищ младший лейтенант, не скромничайте, заправляйтесь на весь день.
Ветров снял с цепочки на ремне ложку и котелок и подал мне:
— Ешьте, товарищ младший лейтенант.
— Спасибо, — поблагодарил я его и примостился с котелком в стрелковой ячейке. Есть особенно не хотелось.
— Ну, землячок, с таким аппетитом ты много не навоюешь, — неожиданно услышал над собой веселый голос.
Подняв голову, увидел высокого человека в кубанке и с автоматом на шее. Грудь его плотно обтягивала короткая ватная телогрейка, туго перехваченная ремнем с портупеей.
Дружелюбно улыбаясь в короткие усы, он протянул мне руку:
— Афонин… С прибытием, значит?
— Вчера вечером, — уточнил я, вставая и пожимая его жесткую, в мозолях ладонь.
— Ты что на меня уставился, землячок? Или признать никак не можешь? — спросил Афонин. — Лучше скажи, как там жизнь в тылу?
Достав из вещмешка пачку «Беломора», я предложил закурить. Афонин дотошно расспрашивал, а под конец произнес:
— Хоть бы единым глазком взглянуть на родные рязанские места… А ведь, знаешь, как упирается фашист? Хуже того барана, из басни. Не хочет понять, что его песенка уже спета.
— И откуда у него этакая сила берется? — вслух думал я.
— Откуда?.. Прижали фашиста крепко, вот он и собрал все, что осталось. Боится эти края потерять. Они ему сейчас — во как нужны. — Афонин провел ребром ладони по горлу. — А что представляет в данный момент для фашистской Германии Венгрия? Она — как подбрюшье у зверя: проткни его — и капут. Через Венгрию — прямой путь в Австрию и Южную Германию…
Многое узнал в то утро от парторга: о боевых традициях дивизии и нашего полка, о трехслойной системе укреплений вокруг Будапешта, о неудачной попытке наших войск с ходу овладеть венгерской столицей.
Уходя, Афонин посоветовал:
— В твоем взводе самые опытные сержанты, да и бойцы — кое-кто от Сталинграда воюют. Командовать ими командуй, но и учись у них. И помни, что ты не только командир…
Мне повезло: на фронте наступило затишье, и я смог основательно познакомиться с подчиненными и своими командирами. В беседах с бойцами мне часто помогал парторг. Не знаю, каким образом он узнавал про мои дела, но когда я заводил разговор с красноармейцами, Афонин оказывался рядом. Внимательно слушал, а, затем незаметно вступал в разговор. Беседовать с людьми он любил и умел, чему старался научить и других. Не раз советовал мне: старайся так объяснять суть дела, чтобы тебя не только сами понимали, но и других убеждали в том же.
Самого же Афонина можно было видеть вместе с бойцами в любое время суток. Сколько раз, обходя ночью позиции взвода, видел его мирно покуривающим с пулеметчиком или стрелком. Как правило, после таких встреч он находил меня и делился своими впечатлениями.
— Какой же у нас золотой народ! — сказал мне однажды. — Бойцу не сегодня-завтра в бой идти, и еще неизвестно, уцелеет ли, а он о делах в своей деревне рассказывает, письмо из дома читает.
Я согласился с ним, заметив:
— Ну, наш колхозник — это тебе не то, что местные крестьяне — забитые, напуганные…
Мои слова Афонину не понравились.
— А чем нехорош тебе местный крестьянин? — Он строго посмотрел на меня. — Или рабочий? Мы с ними одним миром мазаны. Венгерский пролетарий первый признал нашу революцию…
В тот раз наш разговор на этом и закончился: противник начал артобстрел. Однако Афонин вскоре вернулся к нему…
В полутора километрах от передовой, в небольшой деревеньке, располагался штаб полка и тыловые подразделения. Отправляясь однажды туда по делу, Афонин пригласил и меня. Помнится, неделю назад, когда мы взяли эту деревеньку, она была словно вымершей. И сейчас картина оставалась прежней. Жителей нет. Дома, где не располагались наши бойцы, стояли с закрытыми ставнями.
Когда мы возвращались, Афонин неожиданно свернул к одному из таких домов.
— Давай заглянем, погреемся, да заодно посмотрим, как тут народ живет.
Подошли к длинному дому. С одной его стороны тянулась терраса, куда выходило несколько дверей. Афонин направился к той из них, что вела в жилую часть дома, и постучал. Но никто не отзывался. Мы уже решили оставить нашу затею, как вдруг послышались осторожные шаги и старческий голос спросил, видимо, кто мы и что нам нужно.