В 23.00 на местах, выбранных еще днем, заработали минеры. В ночной тишине слышны всплески воды о берег, заглушающие тихий, необходимый при разминировании разговор. И вдруг — ухнул взрыв мины, сопровождаемый оранжевой, быстрой, как молния, вспышкой. На том берегу затарахтело пехотное оружие, — пугливый стал немец, настороженный. Наш берег притаился, боясь обнаружить будущую переправу.
Взрыв мины и последовавшая за ним стрельба застали командира минеров майора Губенко в тот момент, когда он шел вдоль берега к месту, выбранному для главной переправы. Он с горечью подумал, что за этим взрывом последует еще одна похоронка, которую ему придется подписать на пока что не известного минера из его батальона. Но эти размышления прервала вдруг выпорхнувшая у него из-под ног кряква. Майор чертыхнулся: какая только что была стрельба, но она, проклятая, сидела молча, — вот теперь дернуло ее взлететь, закрякать, захлопать крыльями, поднять шум, который конечно же засекли немцы.
К местам, выбранным для переправ, саперы-понтонеры подтянули все, что не тонет: рыбацкие лодки, разрозненные понтоны, резиновые трофейные лодки, пустые баки из-под горючего, подтянулись и подразделения пехоты. Через проходы, сделанные минерами, быстро и бесшумно спускались на воду плавсредства, на них размещалась пехота. Минеры находились «на носах»: ведь это им, минерам, первым предстоит ступить на вражеский берег, при необходимости разминировать проходы для пехоты и вместе с пехотой идти в первую атаку.
«Флотилия» не доплыла и до середины реки, как снова повис «фонарь» ракеты и снова стало видно, как днем. Немец затараторил пехотным оружием, в ответ довольно успешно заработала наша артиллерия из глубины передовой, а затем в бой вступила и немецкая артиллерия. Но «флотилия» уже на том берегу с громким «ура» вела скоротечный прибрежный бой, которого так боялись немцы. Понтоны на канатах сновали от берега к берегу, доставляя подкрепление нашему десанту. Немцы яростно отбивались, но безуспешно: вот уже кипит бой за передовые линии немецких траншей, враг отходит на вторую линию. На рассвете первая линия была нашей, но бой продолжался, накапливались силы на захваченном плацдарме, переправа работала с большим напряжением. Случалось, что на переправе раздавались взрывы оставшихся необнаруженными вражеских мин, на которые натыкались десантные группы при причаливании к берегу. И тогда от взрыва взлетал вверх водяной султан, увлекая с собой обломки понтонов и то, что осталось от разметанных в клочья человеческих тел. Бой за плацдарм был тяжелым, в шуме боя слышались и страдальческие крики боли, и предсмертный стон, и ругань, и проклятия.
В разгаре боя к майору Губенко подошел командир стрелкового полка, поблагодарил:
— Молодцы, минеры! Очень удачно выбрали и подготовили места для переправы. Но вот уже светает, и немец наверняка с рассветом постарается сбросить нас в воду, а людей у меня мало, да и боеприпасы только те, что у людей на руках. А если у него еще и танки есть, то будет совсем плохо: ведь у нас — ни одного противотанкового орудия. Так что вся надежда — на минеров. Поставьте на этих двух бугорках хотя бы в один ряд противотанковые мины. Не дай бог, попрут танки — подавят десант гусеницами.
Губенко распорядился немедленно доставить на плацдарм противотанковые мины и поставить их на танкоопасном направлении, указанном командиром полка.
С началом дня разгорелся бой за плацдарм. Теперь уже наступление повели немцы, введя в действие все резервы, однако их атаки успешно отражались нашей обороной. Но вот издали послышался едва уловимый звук моторов. Значит, скоро здесь будут и их танки.
Губенко и командир полка стояли рядом и думали об одном и том же: пройдут ли танки в глубь плацдарма? Вот уже гул танков стал нарастать, солдаты приготовились к схватке со стальными чудовищами, бой подходил к своей драматической кульминации. Командир полка спросил у Губенко:
— Как Вы думаете: успели минеры на тех бугорках или нет?
Губенко вместо ответа указал ему на солдата, как-то странно размахивавшего руками.
— Что он там машет? — спросил комполка.
— Это сигнальщик, он передает, что мины поставлены.
Между тем танки, еще невидимые, взбирались на бугор, и звук их моторов перешел в оглушительный натужный рев, от которого даже у Губенко, бывалого боевого офицера, невольно забегали мурашки по спине — ничего с этим не поделаешь: танк есть танк. И вот показался один, чуть позади справа — второй, значит, будет и третий. Так и есть — уже три. Идут как на параде: нашей артиллерии на плацдарме еще нет, а из-за реки бьют пока мимо. Вот уже и бугор, где должны работать минеры, но танки спускаются с бугра, казалось, идут прямо на НП, где находились комбат и комполка.
— Что же это такое, где мины? — кричит комполка.
В ответ ему — взрыв, первый танк завертелся на месте, второй пытался его обойти, но — еще взрыв, и он встал как вкопанный, сверкнув пламенем в клубах черного дыма. Третий танк без разворота попятился назад, и в этот момент на сопровождавшую танки пехоту пошел в рукопашную наш десант. После яростной схватки немцы дрогнули и побежали. Под ударами наших войск они отходили на запад, в сторону Одессы…
В ночь на 9 апреля 1944 года с наших позиций стали видны пожары в Одессе. В кромешной тьме они были заметнее, и казалось, что горит сплошным пожаром вся Одесса. Солдаты роптали, что начальство медлит с наступлением: мол, так он, гад, до последней головешки спалит город. Особенно переживали одесситы. У Губенко был зам по тылу капитан Каптур, оборонявший Одессу, Севастополь, Сталинград. От Волги весь путь прошагал в батальоне минеров. Его семья оказалась в оккупированной Одессе, и чем ближе мы подходили к этому городу, тем более настойчивым было его желание идти впереди наступающих. Так было и при форсировании реки Южный Буг, когда он добился разрешения пойти на тот берег в первом эшелоне переправы. Но его лодка наткнулась на мину и разлетелась на куски. К счастью, Каптур отделался легким ранением и не выбыл из строя. Это он впоследствии обеспечил доставку на плацдарм и установку противотанковых мин, решивших исход боя. И вот — томительное ожидание последнего боя за освобождение Одессы и встречи с семьей.
В тот памятный день Губенко вызвали на КП дивизии, к комдиву, который сразу приступил к постановке задачи:
— Видишь, справа — лиман, слева — Черное море. Между ними — перешеек суши. Это замок, запирающий вход в Одессу. Наверняка там немец укрепления построил. Укрепления разгромим артиллерией и авиацией, а вот проходы, очищенные от мин, — за тобой. Ясно?
— Куда уж ясней. Когда начинать?
— Мы должны быть в Одессе ночью.
— Сейчас 13.00. Когда же успеем?
— Да ты хотя бы щели чистые от мин дай. В них проскочим, а там расширяй дорогу для большого наступления.
Губенко вскочил на коня и помчался в расположение своих рот, поставил им боевые задачи. Солдаты расходились на разминирование, чертыхаясь от усталости. Они давно забыли о ночном отдыхе, а днем спали буквально на ходу, ловили любую возможность, чтобы вздремнуть. Приказ лишал их и этой возможности. Им предстояла очередная бессменная ночная игра в «орел-решку» с минными невидимками. Но они видели, как накапливались войска, гусеничная техника, артиллерия, готовясь к освобождению Одессы. Казалось, зашевелилась вся причерноморская степь. И комбат Губенко, и его минеры словно бы ощущали дыхание себе в затылок этой могучей машины наступления, изготовившейся в ожидании «щелей» в минных полях.
…Прохладным утром следующего дня майор Губенко и капитан Каптур присели на скамейку одесского бульвара. Рядом в сквере хоронили погибших при взятии города. В утренней свежести наступающего дня плыла скорбная музыка.
Звуки похоронной музыки бередили не только боль утраты павших воинов-освободителей Одессы. Каптур только что узнал от соседей, что его семья была замучена фашистами в одесском гетто, и сейчас, продолжая плакать, мысленно прощался с ней. А сидевший с ним рядом Губенко думал о своей семье, оставшейся в оккупированном Мариуполе…
К офицерам подошел вестовой комбата солдат Дубровин, из донских казаков. Нерешительно потоптавшись, сказал:
— Товарищ комбат, дайте я вашу шинель починю, а то немец за ночь в ней дыр понаделал. Или возьмите пока мою. — Потом, еще смущенно потоптавшись, добавил: — И санврач велел капитану Каптуру явиться на перевязку.
Губенко взял друга под руку, повел к рядом стоящим лошадям.
— Горе можно убавить только Победой. Давай заедем на перевязку, а потом — догоним свою часть…
Теперь минеров ждала новая водная преграда — река Днестр. Широченная, быстрая, глубокая, с тремя паводками в году.
Виталий Корионов. Спустя три года
1
26 марта 1944 года. Шел 1009-й по счету день Великой Отечественной. Обычный день войны: непролазная грязь, отчаянное сопротивление врага, форсирование нашими частями под обстрелом бурно разлившейся пограничной реки. И все же день тот был необычный: ударная группировка войск 2-го Украинского фронта на 85-километровой полосе вырвалась на реку Прут — Государственную границу Союза Советских Социалистических Республик. А 8 апреля войска 1-го Украинского фронта вышли на государственную границу с Чехословакией и Румынией. В тот же день Государственный Комитет Обороны принял постановление о восстановлении охраны Государственной границы СССР.
«К ним!», — так коротко, но емко назвал в те дни свою статью в «Красной звезде» Илья Оренбург. «Для Красной Армии нет рубежей, — писал он. — Ее рубежи — это Победа, это — Берлин».
Очистить от фашистских захватчиков всю нашу землю и восстановить государственные границы Советского Союза по всей линии, от Черного до Баренцева моря. Преследовать раненого немецкого зверя по пятам и добить его в собственной берлоге — таков был приказ Родины своим Вооруженным Силам на 1944 год.
Второй составной его частью было принципиальной важности положение: освободить народы Европы от фашистских захватчиков и оказать им содействие в воссоздании своих национальных государств, расчлененных фашистскими поработителями; народы, подпавшие под фашистское иго, вновь должны стать свободными и самостоятельными, обрести полное право самим решать вопрос о государственном устройстве.
Эти цели легли в основу планирования Ставкой летне-осенней кампании 1944 года.
То уже не были военные операции обычного типа. Фашизм своими злодеяниями породил у народов такую ненависть, что даже одни названия освобождаемых советских городов передавались из уст в уста как символ победы, превращаясь во взрывчатку огромной силы. Далекий от симпатий к коммунизму, министр внутренних дел США Гарольд Икес, выступая в июне 1944 года, констатировал: «Своей героической защитой родины русские не только доказали всему миру, что можно разгромить нацизм, но и вдохновили на борьбу, зажгли мужеством те народы Объединенных Наций, которые давно находятся на грани отчаяния. Миф о непобедимости фашизма был развеян на полях Советской России решительной стойкостью народов России».
Подобные оценки важны тем, что они изобличают лживость измышлений наших недругов относительно процессов, которые развертывались в то время в странах оккупированной Европы.
В последнее время началась зачастую ничем не оправданная переоценка ценностей, а по существу, самая настоящая фальсификация истории. Стало модным выдавать «белое» за «черное», и наоборот. Поэтому на мгновение прерывая рассказ, касающийся событий сорок четвертого года, я попытаюсь заглянуть почти на полвека вперед, когда начал утверждаться провокационный миф о том, что народно-демократические режимы в странах Восточной и Юго-Восточной Европы, пришедшие здесь к власти в 1944-45 годах, были будто бы посажены силой штыков.
Как же, однако, в действительности обстояло дело? Чем большие поражения нес на советско-германском фронте гитлеризм, чем скорее Красная Армия-освободительница приближалась к измученным странам, тем явственнее складывалась качественно новая политическая обстановка в Европе. В ходе освободительных битв начинал становиться явью боевой союз сражавшихся с гитлеризмом европейских народов и спешившей им на помощь Красной Армией.
В Югославии осенью 1943 года в рядах Народно-освободительной армии сражалось уже до 300 тысяч бойцов. В Греции весной 1943 года было освобождено две трети материковой части страны. Во Франции к началу 1944 года партизанские отряды и группы, объединенные в единые французские внутренние силы, насчитывали до 500 тысяч бойцов. В Словакии к августу 1944 года народным восстанием было охвачено две трети страны. Антифашистские движения явно перерастали в национальные восстания, в народно-демократические революции.
В едином боевом союзе объединялись все патриоты — от коммунистов до анархистов. Несомненно, однако, и то, что в авангардную силу сопротивления оккупантам постепенно превращались стойкие патриоты-коммунисты. Наиболее ярко роль коммунистов в народном антифашистском движении проявилась в Италии и во Франции. В Северной и Центральной Италии к осени 1944 года существовало 15 освобожденных районов, были освобождены Милан и Турин, а затем под ударом народного восстания рухнул режим Муссолини. Силами восставших был освобожден и Париж.
Весьма заметную роль в движении Сопротивления играли советские граждане, по тем или иным причинам оказавшиеся на территориях, занятых гитлеровцами. В зарубежных странах против фашистских оккупантов сражалось более 40 тысяч советских граждан.
Европу все сильнее охватывало пламя народных освободительных революций. И как бы ни изощрялись сейчас фальсификаторы событий второй мировой войны, они бессильны изменить зафиксированный историей факт: в порабощенных гитлеровцами странах еще до прихода Красной Армии совершались народные демократические революции. Эти процессы были подготовлены самим ходом освободительной антифашистской борьбы народов. В странах же, где для переустройства общественной жизни соответствующие внутренние условия не созрели, народно-демократические революции не могли состояться. Так, например, обстояло дело в Австрии, Норвегии, Дании, хотя на территориях этих стран находились советские войска. «Норвежский народ, — говорил король Норвегии Хокон VII, — принял Красную Армию как освободительницу».
Что касается роли Красной Армии в освобожденных ею странах, то она на этом новом этапе фактически сводилась к прикрытию их народов от посягательств новых внешних «покровителей». Генерал Ш. де Голль имел полное основание констатировать в декабре 1944 года: «Французы знают, что сделала для них Советская Россия, и знают, что именно Советская Россия сыграла важную роль в их освобождении».
С восстановлением Государственной границы СССР наступала новая фаза войны: непосредственное освобождение Европы от фашизма. Основной театр военных действий переместился на территорию союзников Германии по антикоминтерновскому пакту. История вернула перчатку тем, кто ее бросил человечеству. Однако дамоклов меч германского вторжения продолжал висеть над Британскими островами, дополняемый налетами ракет «ФАУ-2». Американцы увязли в войне с Японией, и Вашингтону становилось все очевиднее, что без помощи СССР Соединенные Штаты из этой трясины не вылезут. К тому же продолжалась подготовка немцами плацдармов в Бразилии для обстрелов с территории этой страны ракетами «ФАУ-2» самих Соединенных Штатов.
Дело спасения миллионов человеческих жизней, судьбы мировой цивилизации упирались, таким образом, в мобилизацию и концентрацию всех сил, способных поскорее сломить агрессора.
Во время пребывания наркома иностранных дел СССР В. М. Молотова в Лондоне в июне 1942 года в принятом англосоветском коммюнике отмечалось, что сторонами была достигнута полная договоренность в отношении неотложных задач создания второго фронта в Европе в 1942 году, то есть о высадке англо-американских войск в Северную Францию. Однако соглашение было нарушено. При этом задержку с высадкой своих войск на континент наши союзники объясняли то неготовностью плавсредств, то опасением понести большие потери, а то и просто непогодой.
Пришлось принимать новое решение, для чего была проведена в августе 1943 года в Квебеке конференция президента США Ф. Рузвельта и премьер-министра Великобритании У. Черчилля. «Квадранта» — таково было кодовое название сей конференции — свелась к принятию договоренности об открытии второго фронта в Европе 1 мая 1944 года (операция «Оверлорд»), а также разработки контуров создания Организации Объединенных Наций и об ответственности четырех великих держав за сохранение мира после окончания войны.
Для конкретного решения насущных вопросов было намечено созвать совещание «большой тройки». Где именно? Черчилль предложил оригинальный вариант: провести встречу в персидской пустыне «Эатбания», где разбить «три лагеря и жить комфортабельно в полном уединении и безопасности». Рузвельт отметил, что по конституционным причинам «он не может покинуть страну надолго». Не мог оторваться от повседневного руководства Ставкой и Сталин. Сошлись на Тегеране, где с первых же минут в повестку дня «большой тройки» самой жизнью был поставлен центральный вопрос: намереваются ли западные державы выполнять принятое Рузвельтом и Черчиллем в Квебеке решение об открытии второго фронта в Европе?
Позиция советского руководства была ясна: в выполнении Соединенными Штатами и Англией своих обязательств оно видело не только осуществление союзнического долга, но и способ приковать войска противника к месту их нахождения, лишив врага возможности маневрировать резервами, перебрасывать их в разных направлениях, в частности, для подавления народных выступлений. При этом силы антигитлеровской коалиции получали больше возможностей решать свои стратегические и тактические задачи, одновременно облегчая силам движения Сопротивления осуществление их задач.
Ф. Рузвельт в письме к Черчиллю 3 апреля 1942 года писал: «Ваш народ и мой требуют создания фронта, который ослабил бы давление на русских, а эти народы достаточно мудры, чтобы понимать, что русские убивают сегодня больше немцев и уничтожают больше техники, чем вы и я, вместе взятые».
Но именно этого-то меньше всего хотел Уинстон Черчилль. Если очистить речи и послания Черчилля от словесной шелухи, обнажая главное в его позиции, то это — любыми средствами, тайными и явными, оттянуть открытие второго фронта в Северной Франции, максимально обескровить Красную Армию, подорвать позиции Советского Союза при решении послевоенных вопросов.
В этой связи заслуживают внимания признания представителей командования вооруженных сил США. Подсчитывая соотношение военных сил, они были далеки от политики. Их занимала чисто военная сторона вопроса. Тем характернее их выводы. Комитет начальников штабов еще летом 1942 года пришел к выводу: армия и флот США, равно как и другие союзники США, уже в период между 15 июля и 1 августа 1942 года располагали реальными возможностями для того, чтобы осуществить высадку в Северо-Западной Франции…
К наступлению лета 1944 года западные союзники имели превосходство по личному составу в три раза, по орудиям и минометам — в два, по танкам — в шесть, а по боевым самолетам — в 13 раз. Такое превосходство могло создаться лишь по одной причине: основные силы германской армии были скованы на советско-германском фронте. Как заметил американский историк С. Патрик, Германия проиграла вторую мировую войну на полях России, а не в живых изгородях Нормандии.
Черчилль же продолжал тратить энергию на то, чтобы убедить американцев перенести центр тяжести военных усилий в Южную Италию, Южную Францию, на Балканы. Черчиллю хотелось любой ценой не допустить выхода в эти районы Красной Армии, соединения ее действий с нарастающей волной освободительного движения народов, стремившихся взять свои судьбы в собственные руки.
Да и позиция Рузвельта не так уж разнилась от намерений Черчилля. Он также выступал за совместную с Англией оккупацию большей части Европы, в частности, занятие Северо-Западной Германии, а также портов Дании и Норвегии. Более того, президент США заглядывался на Берлин. «…Мы должны дойти до Берлина, — заметил он. — Тогда пусть Советы занимают территорию к востоку от него. Но Берлин должны взять Соединенные Штаты». Хотя справедливости ради надо сказать, что подобной одержимости, как у Черчилля, комплекса антисоветизма у Рузвельта не было. Будучи более реалистичным политиком, Рузвельт видел, что Красная Армия, поддерживаемая антифашистским движением народов, обладает всеми возможностями добить фашистского зверя самостоятельно, даже без помощи второго фронта. Уже после сражения на Курской дуге президент США вынужден был констатировать: «Если дела в России пойдут и дальше так, как сейчас, то, возможно, будущей весной второй фронт и не потребуется». В момент наибольшего накала обстановки на Тегеранской конференции, когда еще раз предпринималась попытка сорвать намеченные сроки открытия второго фронта, американский президент твердо заявил: «Я возражаю против отсрочки операции „Оверлорд“, в то время как г-н Черчилль больше подчеркивает важность операции в Средиземном море».
Для западных государственных деятелей первостепенное значение приобретало в ту пору стремление воспрепятствовать дальнейшему росту политического влияния СССР в мире, повернуть вспять рост демократических сил, завладеть выгодными позициями для осуществления своей гегемонистской политики в послевоенный период. Изменить положение могло лишь немедленное открытие Западом второго фронта.
2
Рано утром 6 июня 1944 года развернулась наконец давно обещанная операция по открытию второго фронта, начавшаяся, как писал фельдмаршал Монтгомери, в обстановке отсутствия со стороны противника какой-либо реакции, «и это было настолько необъяснимо, что все движение казалось окруженным атмосферой нереальности».
С большим опозданием, за 11 месяцев до безоговорочной капитуляции Германии, правящие круги США и Америки открыли второй фронт. Он был открыт, когда становой хребет немецко-фашистской армии был уже сломлен Красной Армией. Английский историк А. Кларк в своей книге «Барбаросса» констатирует: «Русские могли бы самостоятельно выиграть войну или, по крайней мере, загнать немцев в тупик без какой-либо помощи Запада. Помощь, которую они извлекли из нашего участия… была явлением побочного, а не решающего порядка. Она повлияла, так сказать, на продолжительность борьбы, но не на ее конечный результат».
Между тем гитлеровское командование, продолжая верить в созданный им миф о неизбежности столкновения Красной Армии и вооруженных сил союзников, решило предпринять контрудар в Арденнах. Расчет на внезапность удара не был беспочвенным. «75 тысяч американских солдат на фронте от Эхтернаха до Моншоу, — писал американский историк Дж. Толэнд, — в ночь на 16 декабря легли спать как обычно… В этот вечер ни один из американских командующих всерьез не предполагал крупного немецкого наступления». А утром в расположение американских войск ворвался отряд из нескольких сотен гитлеровцев, переодетых в форму союзников, вооруженных американским оружием, и начал сеять панику в тылу противника. Пришедшие в замешательство американские войска не смогли оказать серьезного сопротивления. Беспорядочное отступление на ряде участков превратилось в паническое бегство. Как писал американский военный корреспондент Р. Ингерсолл в своей книге «Совершенно секретно», немецкие войска «…прорвали нашу линию обороны на фронте в пятьдесят миль и хлынули в этот прорыв, как вода во взорванную плотину. А от них по всем дорогам, ведущим на запад, бежали сломя голову американцы». Командующий 3-й американской армией генерал Д. Патон записал в своем дневнике 4 января 1945 года: «Мы еще можем проиграть эту войну».
Союзное командование сделало единственно возможный шаг: 6 января Черчилль направил личное послание Сталину с просьбой о помощи. 7 января глава Советского правительства заверил, что, несмотря на трудные погодные условия, Ставка приняла решение не позднее второй половины января открыть широкие наступательные действия против немцев по всему центральному фронту. Эйзенхауэр назвал эту новость «наиболее ободряющей» и констатировал, что весть о переходе русских в наступление встречена в войсках с энтузиазмом. В свою очередь Черчилль 16 января заявил членам английского парламента, что «сейчас немцам нужны войска для того, чтобы заполнить ужасающие бреши, созданные на их Восточном фронте в результате великолепного натиска основных сил русских армий по всему фронту — от Балтики до Будапешта. Маршал Сталин весьма пунктуален…». Военный обозреватель «Нью-Йорк таймс» X. Болдуин писал в этой газете 21 января 1945 года: «Колоссальное зимнее наступление русских в одно мгновение изменило весь стратегический облик войны». Это и было проявлением настоящего братства в великой битве.
3
В Декларации трех держав, подписанной в Тегеране Рузвельтом, Сталиным и Черчиллем, была выражена решимость в том, что «наши страны будут работать совместно как во время войны, так и в последующее мирное время». «Что касается мирного времени, — говорилось в Декларации, — то мы уверены, что существующее между нами согласие обеспечит прочный мир. Мы полностью признаем высокую ответственность, лежащую на нас и на всех Объединенных Нациях за осуществление такого мира, который получит одобрение подавляющей массы народов земного шара и который устранит бедствия и ужасы войны на многие поколения».
Естественно, что в ходе конференции поднимались вопросы, имевшие для судеб народов послевоенной Европы существенное значение.
Рузвельт, например, выдвинул план расчленения Германии на пять государств. Идею расчленения Германии поддержала и английская делегация. Однако подобный подход был встречен отрицательно советской стороной. Как засвидетельствовал присутствовавший при обсуждении этого вопроса Гопкинс, Сталин «отнесся без восторга» к предложениям Рузвельта и Черчилля о разделе Германии. «Нет никаких мер, — заявил глава советской делегации, — которые могли бы исключить возможность объединения Германии». Как видим, Сталин смотрел вперед более проницательно. При рассмотрении некоторых других вопросов, касающихся судеб послевоенной Европы, также выявилось стремление правящих кругов Англии и США направить ход событий таким образом, чтобы народно-освободительные движения не обрели «слишком большой свободы».
Подобные стремления маскировались «заботой» о судьбах оккупированных стран, а фактически — о сохранении прежних прогнивших режимов, отвергаемых освобождающимися народами. Особенно отчетливо проявилась такая линия в польском вопросе. Запад беспокоился о будущем польского эмигрантского правительства в Лондоне. Мы порвали отношения с этим правительством не из-за каких-либо наших капризов, а потому, что польское правительство присоединилось к Гитлеру в его клевете на Советский Союз.
Тегеранская встреча была предтечей двух следующих встреч «большой тройки». На ней закладывались основы дальнейшего сотрудничества стран с различным социальным строем. Советский Союз последовательно отстаивал принципы коллективной безопасности в предвоенный период, что подготовило условия для создания в годы второй мировой войны антигитлеровской коалиции. Он отстаивал этот принцип и в Тегеране, и в Ялте, и в Потсдаме, что сыграло большую роль в создании Организации Объединенных Наций.
4
Итак, одним из важнейших итогов 1944 года был исторический успех: государственная граница СССР была восстановлена. Лютый враг свободы и независимости народов — германский фашизм получил возмездие: его вышвырнули из пределов нашей страны, создались возможности для сокрушения логова палачей.
Авторитет Советского Союза возрос необычайно. Полуразрушенная, кровоточащая страна нашла в себе силы для подготовки уже в ходе войны необходимых условий к тому, чтобы сразу после ее окончания ликвидировать монополию США на ядерное оружие, заложить фундамент длительного мира. Наша страна становилась одним из важнейших устоев миропорядка на планете…
А ликвидация СССР означала исчезновение важнейшего фактора стабилизации в мире, который все еще полон конфликтами, в том числе вооруженными, насыщен миазмами не только недоверия и вражды между странами, но и угрозой третьей мировой войны. Наглядный пример тому — Югославия.
Положение нашей страны на международной арене резко изменилось. Россия не только сжалась в размерах — она оказалась в принципиально новом окружении с запада и юга. Некоторые из бывших союзных республик конфликтуют не только друг с другом, но и с бывшей «метрополией». Перед Россией стала угроза раздробления на «удельные княжества».
У России наиболее вытянутые пространственные границы в мире, а в наследство ей достались трудные отношения с соседями. Все это требует особого внимания к безопасности границ.
Одной из целей наших внешних недругов всегда было ослабление России. Подтверждение тому — появившаяся в последние годы на Западе программа создания «пылающих границ» России, стремление порушить те естественные границы, к которым с великим трудом и большими жертвами выходили в течение веков наши предки.
Могут сказать: а надо ли драматизировать ситуацию? Ведь уверяют, что врагов у России больше нет, а ее бывшие противники стали «партнерами».
Например, Германия. Но послушайте многоопытную «Нью-Йорк таймс». Она предостерегающе пишет: «Западные руководители говорят, что не надо беспокоиться, что объединенная Германия будет привязана к НАТО и что ее будут сдерживать рамки западной экономической системы. Неужели кто-нибудь действительно верит в эту чушь — что через десять или двенадцать лет, если немцы захотят встать на путь политического или экономического экспансионизма, они подчинятся связям или что их будут сдерживать западные экономисты, которые к тому времени будут зависеть от нового объединенного рейха?» По-видимому, у редакторов «Нью-Йорк таймс» более хорошая память: они не забыли напомнить, что после окончания первой мировой войны Германии потребовался всего 21 год для того, чтобы развязать новую мировую войну…
Более чем тысячелетняя история России — это история непрерывной, часто тяжелой борьбы за свое существование как единого великого государства. Не счесть любителей, пытавшихся поживиться русским добром — их бесконечный ряд тянется от татаро-монгольских степняков до тех, кто сегодня усердно напяливает на себя личину «партнеров». На границы и территории России совершалось столь много набегов и нашествий, что на Западе сочинена даже некая «концепция»: Россия — это «историческая клякса», дающая внешним силам некое «право» на установление над ней не то внешнего контроля, не то просто расчленения этого «незаконного» государства на куски. Исследователи приводят заявление одного из французских Людовиков: «Ввергнуть Россию во мрак хаоса, анархии и невежества — вот чего бы я хотел лично как король Франции». И как бы продолжение этой цепочки слышится в наши дни призыв из-за океана Збигнева Бжезинского «обкусать русский пирог по краям».
Но в истории России много и других — славных страниц. Когда над Родиной нависала смертельная опасность, из глубин ее поднималась великая патриотическая сила, вытаскивавшая Россию из, казалось бы, бездонной пропасти. Напутствием звучат нам слова генерала Брусилова: «Правительства меняются, а Россия остается, и все мы должны служить только ей».
Мы могли временно терять свои границы, но неизменно восстанавливали их. Тяжкое положение сложилось у нашей Родины в середине 90-х годов. Кое-кому кажется, что все потеряно. Нет! Патриотические, созидательные силы великой страны не иссякли. Да, временно разрушен Союз народов. Но все яснее становится, что дальше так, в искусственном разделении, жить нельзя. Все настойчивее проявляется стремление народов к дружбе и согласию.
Надеемся, что будет крепиться содружество братских народов. Такова и основная тенденция мирового развития — ведь не дробятся же, например, Соединенные Штаты Америки на 15–16 государств. Возможно, пройдут годы, полные испытаний, но так будет. Таково веление истории.