Потом генштабисты, в том числе и сам свидетель Паулюс, разъезжали, по его словам, по странам Европы, вербовали будущих союзников по разбою, втягивали в подготовку к войне против Советского Союза Румынию, Финляндию, а потом и более осторожный венгерский генштаб.
Паулюс говорит по-солдатски коротко, лаконично. Четко формулирует фразы, которые он, вероятно, хорошо продумал за три года своего пленения. Повествуя о преступной деятельности немецкого генштаба, он иногда поднимает глаза и смотрит на подсудимых, и те, на ком он останавливает взгляд, отворачиваются, начинают нервно барабанить пальцами по барьеру. Корреспонденты же пишут и пишут, ломая от торопливости карандаши…
Запоминается переданная Паулюсом фраза Иодля, которой тот заключил сообщение о плане «Барбаросса»:
— Вы увидите, господа, как через три недели после начала нашего наступления этот карточный домик рухнет.
Смотрю на Иодля. Он сосредоточенно катает по пюпитру карандаш и будто бы весь ушел в это занятие.
Как только свидетель закончил свои показания, западные корреспонденты сорвались с мест и бросились из зала. И напрасно. Драматизм событий не ослаб. Защита сейчас же перешла в контратаку. Первым у трибуны оказался Заутер. Генштабисты, собственно, не его клиентура, но он по обыкновению старается совать свой длинный нос во все дела, и более солидные адвокаты обычно выдвигают его для каких-нибудь сомнительных и не сулящих им славы комбинаций.
— Кого из сидящих здесь подсудимых вы, господин фельдмаршал, назвали бы как главных виновников развязывания войны?
Цель вопроса ясна. Сбить свидетеля, поставить его в неловкое положение, опорочить перед судом, перед прессой, перед историей, наконец. Этот человечек предполагает, что тут, перед лицом своих бывших сослуживцев, Паулюс стушуется, начнет увертываться, уйдет от прямого ответа, и тогда его легко будет дискредитировать, пользуясь юридической казуистикой, на которую Заутер великий мастер.
Паулюс поднимает глаза на скамью подсудимых и, как бы касаясь взглядом называемых им лиц, четко говорит:
— Из присутствующих здесь — Герман Геринг, Вильгельм Кейтель, Альфред Иодль.
Пауза. Чувствуя поражение, Заутер соскакивает с трибуны, но тут в атаку идет его коллега, обычно молчаливый адвокат, имени которого я не знаю.
— Правда ли, господин фельдмаршал, что сейчас вы преподаете в Военной академии имени Фрунзе и обучаете высших офицеров неприятельской армии?
Паулюс усмехается.
— Это ложь! Никаким образом и никого я не обучаю.
Вторая атака отбита. Среди защитников приглушенная, вежливая перебранка. Подсудимые шлют им записки.
— Свидетель Фридрих Паулюс, благодарю вас за показания. Можете покинуть зал, — объявляет председательствующий.
В дверях новое столпотворение. Часовые отброшены в сторону. Начинается гонка по пути к телеграфу. Бегут, толкая друг друга, как джек-лондоновские золотоискатели, торопящиеся «застолбить» свой участок.
Итак, все мы записали в блокнотах: «1 октября 1946 года. 14 часов 50 минут по среднеевропейскому времени. Начато последнее, четыреста седьмое заседание».
Скамья подсудимых на этот раз пустует, и как-то очень странно видеть эту голую скамью. Наш старый знакомый, комендант Трибунала полковник Эндрюс, хорошо знающий цену тому, что американцы зовут «паблисити», перед сегодняшним заседанием не раз появлялся в пресс-руме. Впрочем, его белую лакированную каску, чеховское пенсне, румяное лицо можно было, казалось, видеть одновременно и в пресс-руме, и в баре, и в коридоре — везде, где появлялись журналисты. Он очень оживлен, общителен и многозначительно таинствен. Он ни слова не говорит о будущем приговоре, хотя, вполне вероятно, и знает его. Он только намекает, что на этом последнем заседании нам предстоит увидеть нечто необычайное.
И вот мы ждем, вытянув шеи и раскрыв блокноты. Суд идет. Все поднимаются, не выпуская блокнота из рук. Лорд Лоренс оглядывает зал через очки. Слегка кивает. Это, вероятно, сигнал. Дверь позади пустующей скамьи подсудимых вдруг бесшумно раздвигается, будто тонет в стене, и оттуда появляется Герман Геринг, конвоируемый военными полицейскими в белых сверкающих касках. Он бледен, лицо его кажется напудренным, а может быть, он и действительно напудрился.
— Ишь, как за сутки сдал, будто высушили, — говорит кто-то сзади меня.
Геринг надевает наушники. В них звучит такой нам всем знакомый голос лорда Лоренса. Он читает приговор привычно спокойным тоном, но сегодня его слова поражают, как гром: «Геринг. Смерть через повешение». На мгновение «второй наци» Германии вперяет свои светлые, оловянные глаза в зал, губы его по привычке начинают кривиться, но он спохватывается, усилием воли сгоняет с лица гримасу и, сдернув наушники, уходит. Дверь за ним столь же бесшумно задвигается. Очевидно, в этом-то и заключается особый эффект, обещанный полковником Эндрюсом.
Гесс хорошо знает английский язык. Недаром войну он провел на Британских островах, под крылышком герцога Гамильтонского, заботившегося об этом гитлеровском посланце, не очень удачно спикировавшем с неба на территорию его поместья. Гесс, как мы убедились, человек железной воли. Услышав: «Пожизненное заключение», — он не дрогнул ни одним мускулом, и только глаза на его худом лице сверкнули в глубине черных впадин. Он круто, почти по-военному — налево кругом — повернулся и твердым шагом скрылся в дверном проеме.
Риббентроп сейчас похож на резиновую куклу, из которой выпустили воздух. Он весь вялый, поникший, черты лица заострились, глаза полузакрыты. Узнав, что ему тоже уготована петля, он делает неверное движение, хватается за пюпитр и, поддерживаемый конвоиром, волоча ноги, удаляется.
Кейтель тоже напоминает куклу. Но куклу деревянную, негнущуюся. Шагает подчеркнуто твердо, точно марширует, четко переставляя ноги в ярко начищенных сапогах. Что там говорить, держаться он умеет… «Казнь через повешение…» Он еле заметно кивает головой, точно бы в подтверждение своих мыслей, и уходит такой же прямой, сосредоточенный, как бы углубленный в себя. Плохим, очень плохим он был солдатом и на процессе держался дрянно, а вот в последние часы сумел-таки вести себя пристойно. Что там ни говори — рейхсверовская школа. А вот его сосед по скамье — Иодль, — прослушав смертный приговор, срывает с себя наушники и уходит, злобно бормоча что-то в сторону суда.
Зато гитлеровские политики и идеологи в решающую минуту оказываются совершенной мразью. Розенберг едва стоит на ногах. Ганс Франк, обещавший фюреру освободить Польшу от поляков во имя пользы динамичных и сильных народов и сделать из подведомственного ему населения котлетный фарш, возникает в дверном проеме, пошатываясь. Он идет, как сомнамбула, натыкаясь на углы пюпитров, и, выслушав все то же — «Смерть через повешение», драматически всплескивает руками. Уже позднее мы узнаем, что он со страху обмарался.
Юлиус Штрейхер — тот самый мракобес, который бросал озверелой толпе обритых наголо девушек, этот главный герой и организатор нюрнбергских шабашей, кажется вовсе помешанным. Глаза его дико вращаются, вены на висках вздулись, с губ течет слюна. Омерзительно!
Итак, приговор прочитан. Вот его финал. Геринг, Риббентроп, Кейтель, Розенберг, Кальтенбруннер, Фрик, Франк, Штрейхер, Заукель, Иодль, Зейсс-Инкварт, а заодно отсутствующий на процессе и предположительно где-то скрывающийся Мартин Борман приговорены к смертной казни через повешение. Гесс, Функ и Редер — к пожизненному заключению. Фон Ширах и Шпеер — к двадцати годам тюрьмы, Нейрат — к пятнадцати, Дениц — к десяти.
Таков итог. Но главное не в них, в этих подручных Гитлера, главное в нацизме, в его идеях. Он обнажен, он предстал перед миром во всем своем страшном безобразии. Люди действительно лишались сна и аппетита, как обещал им Главный Американский Обвинитель Джексон, слушая в течение девяти месяцев страшную повесть о тринадцатилетнем господстве нацизма в большой культурной европейской стране. Повесть эта через прессу и радио стала широко известной народам мира. Но приговорен ли нацизм как идеология к смертной казни или лишь к временному заключению — на этот важный вопрос пока еще не дано ответа. На него ответит будущее.
А пока что надо записать дату, которая, несомненно, при любом повороте истории останется исторической. Первый в мире международный процесс над главными военными преступниками вынес свой приговор 1 октября 1946 года в 15 часов 40 минут по среднеевропейскому времени.
Утром мы узнали, что контрольный совет союзнических армий по Германии, работающий в Берлине, рассмотрел просьбу осужденных о помиловании и отклонил ее.
ГДЕ ЖЕ ВЫ ТЕПЕРЬ, ДРУЗЬЯ-ОДНОПОЛЧАНЕ?
Нина Кондакова. У войны не женское лицо…
«Малютка»
Еще до войны в среде танкистов бытовала поговорка: «Броня слабых не любит». Еще бы! На танках «БТ» и «Т-34» выжим одного из двух рычагов бортового сцепления требовал усилия в 15 килограммов, а выжим педали главного сцепления — 25! Сложная, тяжелая работа — по плечу сильным мужчинам. И все же досталась она и представительницам «слабого пола».
Их было 19 — непосредственно на передовых рубежах битв. Сражались они с фашистами так, что оставили о себе добрую память не только в своем роде войск, но и на величальных страницах истории Великой Отечественной войны. Одна из девятнадцати — Екатерина Алексеевна Петлюк. Та самая Катюша — механик-водитель танка «Малютка», мужеством, находчивостью и душевностью которой восхищались товарищи, бывалые воины, командиры, журналисты на Сталинградском фронте, на Курской дуге, при форсировании Днепра. Ее фотография 1943 года — миловидной девушки с волевым взглядом — висит на стендах многих школьных музеев, показывающих ратные подвиги танкистов. Не совру: и ныне можно залюбоваться ею. Невеличка, проворна, с ясной цепкой памятью, образной речью. И глаза еще сияют по-молодому: то ли синевой неба, то ли морской гладью… Как-никак одесситка! Случается, вздыхает: «Не та, что в молодости, бабушкой зовут…»
Да, прожитые годы изменили внешность ветеранов, не скрыть морщин и седин. Но сердце пока стучит (зачастую с перебоями), страдает, радуется, напоминает. Юленька Друнина имела в виду всех нас, фронтовичек, когда писала:
Да, в гимнастерке — не в капронах
И не на танцах, а в бою,
В снегах, войною опаленных,
Ты юность встретила свою.
Екатерина Алексеевна поразила меня начитанностью, житейской мудростью, живой памятью. Когда я пригласила ее в гости (отговорив от гостиницы), увлеклись беседой так, что спохватились далеко за полночь. А утром гостья и говорит:
— Ты всегда с самопиской в руках? Что ж, сочиняй, только покажешь мне — вернее будет…
Каждая новая встреча дополняла мои записи с ее поправками. Я узнала так много интересного и важного. С чего же начать? С того, что Катя, работница Одесского завода имени Октябрьской революции, вовсе не помышляла стать танкисткой, а хотела летать? В свободное время она посещала аэроклуб. Тогда ведь многие юноши и девушки занимались в различных клубах, школах, кружках. Осоавиахимовское обучение кто-то умело продумал: пригодились специальности на фронте. Катя умела летать! Она совершила десять прыжков с самолета. В день выпуска посадила «К-2» на аэродроме так, что начальник аэроклуба воскликнул: «Не хуже меня! Учитесь у комсомолки Кати Петлюк!»
Девушка уверенно шла поступать в летную школу. На экзаменах председатель приемной комиссии похвалил: «Молодец, девушка! Ты и пилот, и медсестра, и парашютистка, и меткий стрелок… Но по нашим правилам принять не можем — ростом не вышла — всего-то 5 сантиметров недобрала. Подожди, может, и подрастешь…»
Катя убежала куда глаза глядят. Очутилась в поле, шла по зеленому ковру трав, глотая слезы: «Будто невесту выбирали… Я же не в командующие просилась, а в обыкновенные летчики». Окинула взглядом голубое небо, будто прощалась: «Ну что ж, и на земле пригожусь… Говорят же: „Мал золотник, да дорог“».
На второй день войны она подала в военкомат заявление — примите добровольцем в Красную Армию. По счастливой случайности попала в учебный танковый полк. Отнеслись к ней сначала с недоверием, старались разубедить — служба танкиста сугубо мужская, лучше бы пошла на курсы медиков… Ответила: «Такой уж у меня характер — возьмусь за дело, довожу до конца. И агитировать сумею… личным примером».
Через месяц, изучив материальную часть, вооружение и вождение, сдала экзамены на отлично. Присвоили звание старшего сержанта, специальность — механик-водитель. Вызвал командир. Когда явилась, он говорил с кем-то по телефону, докладывал: «Доставили с завода две больших коробки, три малютки…» Догадалась о чем речь, решила — возьму малютку. Так и сказала командиру. Он улыбнулся: «Вот и окрестили твой танк».
Она любовалась новой машиной. На броне «Т-60» вывела краской ее имя «Малютка». Товарищи подтрунивали: «Ничего себе малютка — 7,5 тонн! Посмотри, какие названия придумали другие — „Грозный“, „Орел“, „Смелый“… Ну ничего, „Малютка“ тебе под стать — сама малютка, крошка…»
Был конец января 1943 года. На своей «Малютке» Катя направилась к Сталинграду. Оглушил жуткий грохот, столбы огня и дыма, стоны, вопли, команды… С ходу в первый бой… Экипаж уничтожил вражеский орудийный расчет вместе с орудием. Открыл счет благодарностям. Катю радовало и другое — доказала себе и другим: девушки механики-водители могут воевать по всем правилам.
И снова танк в кромешном аду… За бои под Сталинградом Екатерину Петлюк наградили орденом Красной Звезды. Эту радость омрачила новость — придется расстаться с «Малюткой». На память о ней взяла часы, которые ныне экспонируются в Музее обороны Сталинграда.
Ждали новые машины и направлялись в новую часть — 91-ю отдельную танковую бригаду. Готовились к битве на Курской дуге. Пришлось Кате пересесть на более мощный танк — «Т-70», на нем и состоялось боевое крещение на пути к Орлу.
Гитлеровцы старались удержаться здесь всеми силами. Рота танкистов ворвалась в село Собакино.
— Я, — вспоминает Екатерина Алексеевна, — управляла машиной, командир, лейтенант Михаил Колов, не отрывал глаз от прицела, вел огонь, ориентируясь по вспышкам выстрелов противника. Снаряды точно попадали в цель. Но и вокруг танка рвались вражеские снаряды. Откуда стреляли? Я заметила повозку с лошадью. Животное то и дело шарахалось в сторону. Как дернется, так вскоре рядом с танком падает снаряд. Смекнула: где-то поблизости от повозки замаскированное орудие. Его обнаружил и лейтенант — первым же выстрелом уничтожил это гнездо. Помчались по дороге, поливая свинцом отступающих гитлеровцев. По земле стелился едкий дым. Дышать стало трудно.
На следующее утро нагрянула вражеская авиация. Разорвавшаяся поблизости бомба пробила кормовую броню, повредила радиатор. Командир приказал: «Товарищ Петлюк, пересядьте к младшему лейтенанту Петру Федоренко: его механика-водителя тяжело ранило, но машина на ходу», Федоренко не очень обрадовался мне:
— Ты пойми, малютка, я тебе доверяю… Но учти — за три дня третьего водителя на мой танк сажают… Невезучая машина… Но торговаться некогда — вперед!
Предстоял жаркий бой за село Философово. Саперы за ночь расчистили проходы на минных полях. Навели переправу. К утру 29 июля 1943 года все было готово к наступлению. Принесла в котелках завтрак и положенные на двоих 200 граммов водки.
— Я пить не буду, — твердо заявил Петр. — Перед боем нужна свежая голова, а храбрости хватит…
Танк стоял у дома. Неожиданно раздался тупой звук: в угол дома угодил снаряд, посыпались осколки. Схватила котелки, кинула в машину. Почувствовала ожог в левой ноге. А командир расстегивал гимнастерку.
— В грудь что-то ударило, — объяснил он и скомандовал: — В машину, заводи, вперед!
Танк вывели к переправе. Опять рядом разорвался снаряд. Управляя правой ногой и руками, свернула машину в сторону. Вели огонь вправо, влево, гасили огневые точки. После дождя хлюпала грязь. Танк одной гусеницей попал в кювет и сел на днище.
— Сами не выберемся, — сокрушалась я. — Товарищ командир, разрешите заглушить мотор, надо поберечь горючее…
— Я же предупреждал, машина невезучая… Будем вести бой с места.
Глянула в щель, крикнула:
— Перед танком — немцы!
— Не вижу цели, — ответил Федоренко. — Опущу пушку и шандарахну… Бачу, Катя!
Снаряд догнал вражеских солдат у блиндажа. Полетели бревна, фашистские лохмотья, комья земли…
— Командир, смотри, слева от дороги, во ржи остановился «Т-34», к нему двигается что-то черное… Коляска!
Мы знали, что немцы применили новое оружие с дистанционным управлением — похожую на коляску мотоцикла самоходку со взрывчаткой. Ее направлял к цели диспетчер.
Петр Федоренко прицелился: выстрел — и коляска уничтожена, танк «Т-34» спасен! Оттуда, из приоткрытого люка, донеслось: «Помогите выбраться». В тот же миг рядом раздался лязг металла, и я увидела в лучах солнца черное от копоти, искаженное гримасой боли лицо своего командира. На его руки, на комбинезон капала кровь. Сжимая пальцами пугающе красный ком, он медленно опускался вниз…
— Петя, ты ранен? Что у тебя в руках? Что это?!
— Не пугайся, — слабо улыбнулся младший лейтенант. — Это мой индивидуальный пакет…
— Подожди, не умирай, сделаю перевязку, протру раны водкой…
— Только не завязывай правый глаз, я еще постреляю…
Бой продолжался до сумерек. Кончились снаряды, иссякли патроны, последние из моего личного оружия достались четырем фрицам… Подумала: «Вот и конец…» Командир, потерявший много крови, был без сознания. Измученная, расстроенная, я не сразу поняла, кто меня зовет:
— Эй, малютка! Что случилось?
Узнала голос командира «тридцатьчетверки» лейтенанта Николая Мищенко. Приоткрыла чуть-чуть люк, крикнула:
— Вытащите нас из этой проклятой ямы! Мы оба ранены.
Товарищи набросили трос на крючок, стронули с места. Управляя танком одной ногой, благополучно прибыла в расположение части. Младшего лейтенанта отправили в тыловой госпиталь. А я после оказания медицинской помощи вернулась в строй. Написала матери Пети Федоренко письмо, рассказала ей все, что знала о ее сыне, об остальном сам доскажет… Получила ответ: не вернется Петя ни в родительский дом, ни в часть — умер от ран…
Спустя много лет Екатерина Алексеевна Петлюк посетила места сражений на Курской дуге. Встретилась с семьей Пети Федоренко — он уроженец здешних мест, воевал за родную землю. Собрались почти все жители Ольховатки, простые труженики, поговорить с нею. Отец Пети пропал без вести. Состарившаяся жена со слезами на глазах вопрошала: «Как так — пропал без вести? Разве он воевал один, где же его боевые товарищи, неужто погибли все? Не может быть того, чтобы никто не знал о судьбе моего мужа…»
Война унесла многих односельчан. Показали Екатерине Алексеевне осиротевшие хаты.
— Вот здесь жил Ваня Сычев…
— Сычев? Знала одного, форсировали вместе Днепр…
А вечером двое парней — один совершеннолетний, другой школьник — принесли большой портрет. Глянула — он, Ваня Сычев! Погиб?!
— Наш дядя…
— Как ты похож на него, — сказала младшему.
— Посмотрите на меня… У меня больше сходства, — отозвался старший.
— Оба, оба похожи, возьмите в наследство и нашу солдатскую верность Родине…
«Возьмите в наследство нашу солдатскую верность Родине» — своего рода наказ Екатерины Алексеевны Петлюк, с которым она обращается к детям на уроках мужества, к молодежи в студенческих аудиториях, в пунктах допризывников, на встречах ветеранов с жителями родной Одессы и других городов и сел бывших советских республик. «Надо, — говорит она, — чтобы новые поколения знали правду о войне, о победе нашего мужественного народа».
Нежданно-негаданно получила телеграмму из далекого Омска, подивилась: приглашали на праздник города, но она же там никогда не была, ни с кем не знакома… И все же собралась, отправилась самолетом. Ее встретили молодые ребята, повезли во Дворец спорта, где состоялось театрализованное представление — страницы истории омичей, одна из них — военной поры. На экране появилось увеличенное письмо, написанное детской рукой, в «Омскую правду». Диктор прочитал его сидящим в зале: «Я Ада Занегина. Мне 6 лет. Гитлер выгнал меня из дома, города Сычевки Смоленской области. Маленькая я, пишу по-печатному, по-другому не умею. Хочу домой. Но раньше надо разбить Гитлера. Мама внесла деньги на танк. Дядя редактор, у меня тоже есть 122 рубля 25 копеек. С папой до войны на куклу собирала. Я их хочу отдать на танк. Но их мало. Напишите в своей газете, пусть и другие дети внесут свои деньги и на них построят танк и назовут его „Малютка“. Пусть „Малютка“ поможет разбить фашистов, чтобы мы быстрее вернулись домой. Моя мама — врач, отец — танкист».
Диктор далее сообщил, что был открыт счет 350035. Поступило 179 тысяч рублей на танк «Малютка».
Прожектор осветил входную дверь на сцену. Вышла красивая женщина. Диктор представил ее — Ада Занегина, точнее — Адель Александровна Занегина (Воронец), врач из подмосковного города Электросталь.
— Танк «Малютка» был вручен комсомолке с Украины Кате, точнее Екатерине Алексеевне Петлюк… Просим ее на сцену, — продолжал диктор, — запомните этих двух женщин. Много лет мы их разыскивали. Не зная того сами, они вместе проходят в омской истории волнующей страницей…
Обе женщины обнялись на виду у всех, под гром аплодисментов омичей. С тех пор продолжается их дружба. Екатерина Алексеевна запомнила наизусть письмо маленькой девочки, бережно хранит врученный ей омской молодежью подарок — макет танка «Малютка». Ада Занегина увезла на память большую красивую куклу, о которой мечтала в детстве.
Однако история «Малютки» на этом не закончилась. Ее пересказала молодежная газета Смоленщины. На публикацию первыми откликнулись школьники. Они обратились через газету к ребятам всей области — давайте собирать металлолом, лекарственные травы, а вырученные деньги сдадим на трактор, назовем его, как наша землячка Ада танк, — «Малюткой», пусть работает на мирной земле, пашет хлебные нивы…
Вся смоленская детвора через год собрала столько денег, что на них Минский тракторный завод смог выпустить 15 тракторов «МТЗ-80», из них первый и последний были вручены девушкам-трактористкам. Торжественная церемония вручения состоялась на Кургане бессмертия в присутствии большой массы людей. На следующий год сделали еще 14, потом 21, а всего 100 тракторов «Малютка». Вот так!
Война убивала людей, выжигала землю, рушила города и села, а душу — ни детскую, ни взрослую, ни народную — погубить не смогла. Душа воистину бессмертна — в красоте деяний наших.
В дни 50-летия битвы на Курской дуге в Москву приехали представители зарубежной телекомпании с… Екатериной Алексеевной Петлюк. Забежала она в Московский городской Совет ветеранов. Кинулись мы к ней с объятиями:
— Катюша, ты не меняешься! Молодец, что приехала, теперь ведь из «ближнего зарубежья» добираться трудно и дорого…
— Не беспокойтесь, все расходы взяли на себя иноземцы. Как узнали мой одесский адрес — не ведаю. Поедем к памятным местам боев, на Курскую дугу, снимут фильм…
Я подумала: еще раз вернется к ней то знойное лето 1943 года, когда танковая колонна ждала сигнала к бою…
И будто вновь слышала рассказ Екатерины Алексеевны:
— Командир роты оставил свою машину, бежит к моей… Он быстро поменялся местами с моим командиром танка, на ходу объяснив: «Вместе с тобой поведем колонну…» Я поднялась из люка во весь рост, чтобы меня увидели все товарищи. Вскинула руку, как Долорес Ибаррури. Слышу команду: «Вперед!» Тронула машину, следом двинулась вся колонна…
— Ты у нас и свой парень, и своя девушка, тянутся к тебе с личными тайнами и заботами, читают письма из дому, советуются… Одно твое присутствие облагораживает нас, мужчин, помогает верить в нравственную чистоту жен, невест, сестер… А в боевых качествах убедились — на равных.
Согласитесь, такое доверие сравнимо с высокой наградой.
«Я встретил вас…»
Теплоход плыл по матушке-реке Волге. Пассажиры любовались русской природой, радовались хорошей погоде, тому, что вырвались из городской духоты, сбросили груз нелегких повседневных забот. Люди знакомились, шутили, смеялись. «Слава Богу, не разучились», — подумала Галина Васильевна. Она старалась отвлечься от внезапного беспокойства: на палубе прозвучала знакомая фамилия. Она не успела заметить, кого окликали. Может, того моложавого, с военной выправкой мужчину?.. Поймала на себе его пристальный взгляд…
А теплоход плыл и плыл по спокойной, величавой реке. Пассажиры готовились к вечеру отдыха. В салоне репетировала оказавшаяся среди туристов небольшая группа из Московского хора ветеранов Великой Отечественной войны. Слушателей набралось с избытком, импровизированный концерт начался. И вдруг солист — тот самый, с военной выправкой, объявил, что исполнит романс для присутствующей в зале женщины. Первые же слова: «Я встретил вас…» — трепетно отозвались в сердце Галины Васильевны. Обладатель бархатного баритона протянул руки… к ней. На миг песня задрожала, притихла, затем снова зазвенела, расцвела… По лицу Галины Васильевны потекли слезы… Он подошел к ней.
— Я не ошибся! Это вы… Галина Васильевна Мельникова…
— А вы, вы — мой раненый?
— Нет… Я — вами спасенный… Христофоров Алексей…
— Как же, в ту пору такой высокий худенький офицер, балагур и певун, каких не знал наш госпиталь!
— Э, не все вы знаете, Галина Васильевна. Сорок восемь лет берегу в памяти ваш образ, невысказанные чувства: все были в вас влюблены… Хрупкая девушка, мужественный хирург. Скольких же раненых спасли ваши маленькие умелые руки?!
— Не считала, очень много…
— И каждый, я уверен, помнит вас. Сама судьба подарила мне эту встречу… Мы постарели, изменились, но узнали же друг друга! А вы все такая же, с теми же глазами чистой голубизны… Только русые волосы поседели…
А теплоход плыл и плыл. Пассажиров взбудоражила встреча двух ветеранов войны. Растроганная поэтесса Дина Ивановна Перфильевская пообещала посвятить Галине Васильевне стихотворение и подарила ей на память сложенные стихи о женщинах-фронтовичках. Сыпались вопросы. Кто-то назвал ее героиней.
Галина Васильевна вовсе смутилась.
— Никакая я не героиня, — уверяла она. — Как все медицинские работники, выполняла свои обязанности, старалась возвращать раненых к жизни, в строй. Не всегда получалось… Тем дороже всяких наград выжившие, победившие и ныне еще живущие… Один из них перед вами — Алексей Константинович Христофоров…
Ответить людям так — одно. Другое — справиться самой с нахлынувшими воспоминаниями. Мне повезло: Галина Васильевна поделилась со мною тем, что не только помнится очень долго, но порою и спать не дает.
Теперь мы частенько общаемся по «бесплатной работе» в Российском Совете ветеранов, встречаемся на разных «культурных мероприятиях», и я все больше открываю для себя, сколько в этой скромной, тихой женщине таится душевной красоты и силы, убежденности в свою веру!
Ее военная биография началась с 1943 года, когда Галя закончила Московский медицинский институт вместе с подругой Тамарой Мариной. Обе девушки с привлекательной внешностью (Галя — голубоглазая блондинка, Тамара — темноокая брюнетка) сошлись характерами и взглядами на свое предназначение. Обе попросились на фронт. Обе собрали чемоданы, в которые уложили учебники и томики сочинений Шекспира и Шиллера. Обе поклялись не разлучаться. Обе дали зарок — сохранить девичью честь и достоинство для настоящей любви и замужества.
Девушки прибыли по назначению в полевой подвижной госпиталь 1-го Белорусского фронта. Госпиталь двигался следом за наступающими войсками, а нетранспортабельные, тяжелораненые оставались в Барановичах на попечении трех врачей. Молодые хирурги — Галина и Тамара — воочию столкнулись с ужасами войны. Вшивость, кровотечения, столбняк, гангрены, инфекции и… безумные (правда, среди них попадались и притворщики — их распознавали под наркозом). В смятение повергли ранения в верхнем позвонке: в течение часа образуются пролежни и вскоре оголяются все кости. Раздирали душу крики гибнущих: «Спасите!», «Дайте умереть!..». Раненные в голову срывали от боли бинты. Приходилось из открытых мозгов вынимать пинцетом привнесенный мусор… Тяжелее всего было медработникам еще и потому, что к личным переживаниям прибавлялись переживания раненых.
Не пожалели подруги, что взяли с собой учебники, предварительно практиковали операции на трупах. От потрясений, усталости, недоедания падали в обморок. Галина Васильевна с подругой отважились написать письмо в наркомат обороны: погибают раненые, нет антибиотиков и других лекарств, нет крови для переливания, нет перевязочных материалов, нет продуктов питания… К счастью, на письмо отреагировали быстро. Прислали хирурга — Юрия Федоровича Лося, он взял на себя часть самых сложных операций. Поступили и нужные лекарства, кровь для переливания. Местные жители и священнослужители на четырех телегах привезли хлеб, молоко, овощи. За ранеными помогали ухаживать выздоровевшие югославы, воевавшие с немецкими фашистами на нашей стороне. Нашим друзьям-славянам некуда было эвакуироваться — родные края далече. Чувство благодарности к ним у Галины Васильевны сохранилось на всю жизнь.
После Барановичей был Брест: неразлучных подруг и главного хирурга перевели в госпиталь командного состава. Тут-то и «достался» Галине Васильевне раненый в ногу Алексей Константинович Христофоров. Он умолял: «Только не отрезайте… На свадьбе танцевать хочу…»
После успешной операции и поправки он отбыл в свою часть, а Галине пришлось расстаться на время со своей подругой Тамарой — в блиндаж, где она оперировала, угодила бомба. Ее, тяжелораненую, отправили в другой госпиталь… Потом снова трудная работа на маршрутах войны — Польша, Германия. Остались тому вечные свидетели — боевые награды. А любовь? Кто знает, сколько светлых чувств пробудили обе красавицы в мужских сердцах, опаленных войной.
— Вы счастливы? — спросила я Галину Васильевну.
— Да. После войны я вышла замуж за славного парня — Бориса, с которым познакомилась случайно, в поезде, направляясь на шахматный турнир. Я ведь с одиннадцати лет занимала в школе первенство по шахматам, в пятнадцать сыграла вничью с чемпионом страны… В спокойные от обстрелов часы устраивала в госпитале сеансы одновременной игры. Эти сеансы оказались успешной терапией… Есть у меня наследница — дочь Таня, специалист по медоборудованию. Семья моя — семья единомышленников. Общая вера — составляющая подлинного счастья.
— А как сложилась жизнь у Тамары? — поинтересовалась я.
— Ей довелось испытать муку невысказанной любви, — вздохнула Галина Васильевна. — Полюбила она моего брата Александра. Догадывался ли он — не знаю. Но когда я спросила, как он относится к Тамаре, ответил: «Предложил бы руку и сердце, если бы не был женат». Тамара — однолюб, отдалась всецело врачеванию, заботе о детях своих родственников, сейчас тоже на пенсии.
Тоже на пенсии… Это состояние люди принимают по-разному. Галина Васильевна осталась человеком действия. Мало кто знает, что она с благословения своей семьи, по зову своей веры совершила три рейса в Приднестровье, лично сопровождала три вагона раненых к месту назначения. Готова поехать и в другие «горячие» точки, но лучше бы они поутихли насовсем, навсегда!
Снова и снова удивляюсь: где только берутся силы и мужество у таких людей! Как-никак Галине Васильевне Мельниковой (по мужу Васановой) за семьдесят! Пусть кто-то вспомнит ее прежнюю, а кто-то узнает настоящую. Ведь добро — незабываемо!
Об этом напомнила и вторая встреча с Алексеем Константиновичем Христофоровым. Пригласил он Галину Васильевну вместе с подругой Тамарой на концерт своего хора в ЦДРИ. Представил их своим друзьям: «Мои спасительницы… Ноги сберегли, видите — на своих, не спотыкаюсь…» А рядом с ним стояла и улыбалась…
— Вероника! Медсестра нашего госпиталя! — обрадованно воскликнула Галина Васильевна.
— И моя жена, — уточнил солист хора. И со свойственной ему шутливостью продолжил: — Приезжал за вами, Галиночка, не застал, увезли куда-то раненую… Что делать? Прихватил Веронику с собой, так вместе и кочуем по жизни, к сожалению, без детей…
— Благодарим за сюрприз! Оказывается, не все тайны я узнала на теплоходе…
Вот так еще раз встретились фронтовики. Надеются, не последний. Ведь впереди — 50-летие Победы!
«А до смерти — четыре шага?..»
Мы познакомились в Российском комитете ветеранов войны. Небольшого роста, пухленькая (что не мешает ее легкой походке), с улыбчивыми глазами, миловидным лицом. Но прежде всего покоряет ее добродушие, а также прямота и достоинство в суждениях — ни тени угодничества!.. Увидела на приеме в Кремле Президента России, пробилась к нему, замолвила словечко о женщинах-фронтовичках. Спасибо, мол, что привечаете и одариваете нас, ветеранов, по праздникам, но жизнь наша больше будничная, трудная. Особенно тяжко дается она женщинам-фронтовичкам, осталось их уже так мало, здоровье потеряли смолоду, на войне, теперь нуждаются в помощи и защите.
Верит Мария Зиновьевна Богомолова, как и мы все, что защитниц Родины не забудут в суете политических баталий и страстей…
А жизнь идет своим чередом. Эту женщину многие знают как активную общественницу, члена Совета ветеранов 21-й армии и чемпионку Москвы по радиоспорту — два года подряд она была первой. Как-никак радист 1-го класса. Откуда это у нее? Отвечает:
— С войны… Набралась ума и набивала руку в каждом бою… Помню…
«Помню…» Так начинают свою фронтовую исповедь многие ветераны. Мария Зиновьевна Богомолова поведала мне о своем первом боевом крещении.
— Началось оно зимой 1943 года, когда все части нашей дивизии пошли в наступление на новгородской земле. Меня донимали мысли: «Что будет со мною? Сумею ли справиться со своими обязанностями в первом бою? А вдруг убьют или тяжело ранят? Хуже всего попасть в плен — наслышалась о зверствах фашистов».
Впервые развернула свою рацию под небольшой елочкой, наверху которой успела прикрепить антенну, разгребла снег. Вышла на связь с радистом наблюдательного пункта:
— «Волга», «Волга», я — «Береза», как слышите? Прием.
— Слышу хорошо, жди команды.
Пристроилась около рации, на промерзлую землю постелила хвойный лапник и загородилась бугорком снега. Послышалась команда с НП: «Орудия приготовить к бою! Цель… Уровень… Беглый…» Я точно передала данные. Все орудия взвода настроились на принятый прицел. Последовала вторая команда: «По фашистским гадам — огонь!»
Вскоре пошла в атаку пехота. Противник открыл ураганный огонь. Рвались снаряды, обдавая нас ледяными осколками и землей. У меня задрожали руки и ноги. Вместо того, чтобы еще ниже прижаться к земле, я встала и хотела куда-то бежать. Начальник радиостанции старшина Тимошенко, крепко ухватив меня за шинель, крикнул:
— А связь? Работай! Вызывай начальника штаба… Связь должна быть, пока мы живы!
А снаряды падают, рвутся. Осколки долетают до нас. Сорвана антенна рации. Отлетел каблук от моих новых сапог. Старшина все ниже пригибается и загораживает меня собой. О Боже, я не могу прийти в себя: руки и ноги еще больше дрожат, нутро мутит.
Возобновилась атака нашей пехоты. Послышались по рации новые команды. А я сразу ответить не могу — сорвало антенну. Подключила штыревую, слышно хуже, но принимать и понимать команды можно. Беру микрофон, а руки «пляшут», и все же нажимаю на клапан, повторяю команды.
На огневой появились раненые и убитые. Ранило командира 2-го дивизиона капитана В. С. Бойкова. На носилках все больше и больше приносят раненых. Убитых накладывают на сани и увозят в братские могилы. Многие из них успели замерзнуть в жутких позах. Не могу смотреть на них. Принесли на носилках молодого солдата с автоматом в поднятой руке, с искаженным лицом…
Бой затихал. Вокруг гарь, густая дымка, стоны раненых… Старшина привез в термосе обед. Есть и пить я не могла — продолжалась тошнота и покалывание внутри. Не могла смириться с гибелью бойцов, которые лежали на огневой позиции.
Несколько дней я не могла прийти в себя. Успокаивало то, что хотя и с большим трудом, но справилась со своими обязанностями радиста и с «крещением» в первом бою. С искренним пониманием обстрелянные пожилые бойцы говорили: «Мы-то повидали жизнь. Но за что такие испытания выпали нашим детям? Совсем девчушечка, а пришла воевать за Отечество. Вот истинная русская душа!»
В весну 1943 года мне исполнилось 18 лет. Только-только начала набираться житейского опыта, наивная, не искушенная в любви. Я не испытывала еще никакой сердечной привязанности. Среди нас было много красивых молодых ребят, они относились к нам, девушкам, внимательно и нежно.
Пошли новые бои по всей Новгородской области. То пехота наступала, то отходила. Не забыть такое: из деревни Медведь не успели вывезти раненых. Немцы захватили их в землянке вместе с девушкой-санинструктором. Через несколько часов наша пехота освободила деревню. И то, что мы увидели, потрясло. Фашисты вырезали на лбу санинструктора звезду, отрезали груди и надели их на карабин. Все раненые бойцы были убиты, превращены в месиво из человеческих тел… Таков фашизм. В моем сознании крепла вера в наше правое дело, в необходимость моей солдатской работы. Впереди ждали трудные версты войны…
В памяти Марии Зиновьевны Богомоловой хранится многое пережитое, выстраданное. Чтобы знать истинную цену Победы, надо напомнить хотя бы о фронтовом быте, особенно тяжком для женщины.
— Нам приходилось, — рассказывает она, — и по земле ползать, и пережидать бомбежку среди руин. Шли в пыли, в дыму. А хотелось быть опрятными. Прополоскаешь где-нибудь на привале гимнастерку и, не успев посушить, натягиваешь ее на себя. А как приходилось мыться? Вдвоем с подругой разведем костер, отгородимся плащ-палатками, согреем воды в котелках и поливаем друг друга. На войне на каждом шагу были такие трудности, которые и представить невозможно в мирной жизни.
А история ее первой награды и самой, пожалуй, дорогой — ордена Славы 3-й степени — трогает сердце, дорисовывает облик солдата-победителя.
Мария Зиновьевна стала радисткой штаба дивизиона. Ее направили со взводом лейтенанта Б. Глазунова на танковое направление, откуда должна была вестись стрельба прямой наводкой.
Девушка поддерживала связь штаба с огневой позицией до тех пор, пока не разбило рацию. Убитым оказался санинструктор. Тогда она стала перевязывать раненых, переправляя их в подвал полусожженного дома. Наконец, вышло из строя последнее орудие, и все оставшиеся в живых артиллеристы собрались в подвале. Фашисты начали обыск дома, понимая, что русские далеко уйти не могли.
Маша с помощью Глазунова подняла раненых и расположила их вдоль стен. Понимали: надежды на спасение мало. Немцы запросто могли забросать подвал гранатами. К счастью, они ограничились несколькими беспорядочными автоматными очередями. Пули никого не задели. Глазунов поднял большой палец: молодец, Богомолова, здорово придумала!
Решили пробиваться к своим под покровом сумерек. Но как быть с ранеными?
И Глазунов принял единственно правильное решение. Он собрал в один вещмешок документы, награды воинов, вручил его Маше и приказал во что бы то ни стало добраться до штаба полка. Объяснил: от того, насколько быстро она сумеет это сделать, зависит не только жизнь оставшихся в подвале воинов, но и жизнь многих других, — ведь помимо прочих документов в вещмешке находилась карта с нанесенными на ней нашими и вражескими огневыми точками.
В сопровождающие Глазунов дал Богомоловой одного из легкораненых. Идти тот как следует не мог, поэтому с самого начала им пришлось ползти. Да и к лучшему — незаметнее так было.
— С сопровождающим я договорилась сразу: если нарвемся на немцев, он должен кинуть в мою сторону гранату. Другого выхода не было: живой отдаваться в руки палачей не хотела, — вспоминает радистка. — У самого леса немцы все-таки заметили нас. Вдогонку нам затрещали очереди. Теперь раненой была и я… Неожиданно мы наскочили на вражеский пост. И немцы опешили — это-то и спасло меня. Шедший за мной раненый артиллерист, как договорились, крикнул: «Беги!»
Кинулась в сторону и тут же упала на землю. За спиной раздался взрыв гранаты…
Как перебралась через нейтральную полосу, не помню. Узнала потом, что сразу после возвращения в штаб в сторону дома, где оставались товарищи, ушли танки. Взвод лейтенанта Глазунова был спасен. Пригодилась и доставленная мною карта…
Да мало ли было таких эпизодов, когда до смерти — одно мгновение, а не «четыре шага»… И огонь она на себя вызывала, и под интенсивным артиллерийским и минометным обстрелом держала связь, и в обвалившемся блиндаже была заживо похоронена. На судьбу не сетовала. Жалела об одном — не довелось ей в поверженном Берлине побывать: в мае 1945-го их дивизию повернули на Прагу.
«Она, наша Маша, прошла по дорогам войны вместе с нами», — пишет в своем письме В. Щетинкин. — «И мы гордились ею, уважали. До сих пор сохранили добрые чувства к ней. Она прежде всего думала о долге и только потом — о себе!»
Помнит, ценит и Мария Зиновьевна своих фронтовых друзей. Нахлынуло, взбудоражило былое — написала стихотворение «Вспомни», обращенное к ним. Пусть строчки не совсем в ладах с законами стихосложения, написаны они от чистого сердца…
Я воспроизвела воспоминания трех знакомых мне женщин. Разные обязанности они выполняли на войне, а роднит их общее — не жалели юной жизни ради одной для всех любимой Родины и ее Победы. Они из нашего фронтового братства.