идется заняться этим снова, – подумал Виктор, – постараться докончить то, что начал больше десяти лет назад. Клара поможет мне, Клара привыкла лечить. А пока что нужно войти в этот дом, поэтому нужно достать ключ из-под этой… твари. Черепахи – прошептал он, – черепахи».
Верхняя губа начала подергиваться. Виктор попытался удержать ее рукой. Потом представил себе, что его палец – чешуйчатая лапа, прижатая ко рту, и по всему его телу прошла дрожь. «Если коснусь ее, то упаду в обморок, – подумал он. – Может, зайти к соседям, попросить Дженни или ее мужа передвинуть ее?» Но он тут же представил, с чем столкнется. Они захотят узнать зачем. Потом, когда он откроет дверь, кто-то из них может войти вместе с ним, а этого ему не нужно. Виктор опустился на колени и закрыл глаза. Почему он внезапно подумал о последних минутах в том доме на Солент-гарденз, о Дэвиде, который повернулся к нему спиной, чтобы отвести девушку на первый этаж? Из-за этой гравюры на стене, где были изображены руки молящегося? Возможно. Теперь он стоял на коленях, закрыв глаза, в нелепой позе, как будто собирался молиться.
Виктор приказал себе думать о чем угодно, но не о том, что собирался сделать. Ему было нужно коснуться рукой каменной фигурки, но он никак не мог это сделать, это было выше его сил. Думай о Дэвиде, думай о тех последних минутах, о пистолетном выстреле. Это было страшно, неприятно, доставляло так много боли, но, несмотря на это, это было предпочтительнее того, что ему нужно было сделать сейчас. Он подался вперед, протянул руки, обхватил эту тварь, ощущая каменные пластины на ее панцире. Она была удивительно тяжелой, и это помогло ему. Настоящая тварь не могла столько весить. Задержав дыхание, Виктор спустил ее на траву, поискал на ощупь ключ и нашел. Вернуть эту тварь на место было свыше его сил. Он встал, сжимая ключ, его чуть не вырвало, горькая слюна заполнила рот. К счастью, желудок был пуст: денег на еду не осталось. Его била дрожь, он покрылся испариной. Несколько раз глубоко вздохнув и сплюнув вязкую слюну, он почувствовал, как ему стало немного легче. На ум пришло, что вся улица, должно быть, наблюдает за ним. Виктору казалось, что он провел в саду целую вечность, но, когда взглянул на часы, увидел, что его страдания длились чуть больше минуты.
Отперев парадную дверь, он вошел. Мюриель тут же проснулась или, может, уже не спала еще до того, как он вставил в замок ключ. Окликнула:
– Джо, это ты?
Виктор подумал, что мог бы избавить себя от многих страданий. Вошел в гостиную. В доме было жарко, как он и представлял, пахло горелой пылью. На волосах у старухи была коричневая сетка, одета она была в травчатое шелковое платье, чулки были спущены на отороченные мехом шлепанцы. Она скривилась, опершись рукой на спинку кресла, ее нос неприятно подергивался. Склонив голову набок и уставившись на племянника, она спросила:
– Что тебе нужно?
Виктор ощутил гнев, захлестывающий его с головой и не намеревающийся уходить. Он забурлил, словно игристое вино, проникнув в поры, руки, глаза, сделав мир ярче, а Виктора сильнее. Что она сделала с собой, подумал Дженнер, чтобы так походить на мою мать? Раньше он почти не замечал этого сходства. Будь мать жива, выглядела бы она теперь так же? Эта мысль была почти непереносимой. В лице старухи что-то изменилось. Линия челюсти стала более твердой. Насколько он знал, искусственных зубов у нее не было, но и собственных оставалось немного. Должно быть, у нее была вставная челюсть, которую следовало носить постоянно, но она сделала это для Джаппа, чтобы выглядеть более привлекательно и молодо. Виктор вспомнил, зачем пришел.
– Не буду вдаваться в подробности, – заговорил он, – но я сказал этой женщине, что моя фамилия Фарадей, и она дала мне чек, выписанный на эту фамилию. Я прошу тебя, чтобы ты подписала его на обороте.
– Сюда снова приходила полиция, – сообщила Мюриель, словно не слыша его просьбы.
– Что это значит? – спросил он. – Когда они приходили?
– Когда шел дождь? Когда Джо был здесь.
– Откуда мне знать? В понедельник? Во вторник?
До той ночи в лесу, подумал он и смог снова дышать.
– Они приходили к тебе, – продолжила старуха, – но дома тебя не застали. Сказали – в связи с изнасилованием. Я вся похолодела, меня стошнило. Они ищут Рыжего Лиса и сказали, что, возможно, это ты.
Хертфордширский насильник. Так вот почему они были у миссис Гриффитс!
– Бедная твоя мать, – сказала Мюриель.
– Оставь мою мать в покое. Она мертва.
На Виктора смотрело лицо его матери, старое, искаженное, мутноглазое, с подергивающимся, как у мыши, носом, но все-таки ее лицо. У дрожащего от гнева Виктора возникло странное чувство, что Мюриель – коварная мучительница, посланная какой-то высшей силой, чтобы истязать его самыми утонченными, изощренными способами, изобретенными специально для него, словно данные о его самых уязвимых местах были введены в компьютер и распечатку результата дали Мюриель как руководство. Старуха была не его тетей, а искусно замаскированным мстящим ангелом или дьяволом. Почему они не ввели в компьютер самое худшее? Или они это сделали? Не откроет ли она сейчас шкаф и не покажет ему…
Словно услышав его мысли, Мюриель отошла от кресла. Взяв чашку с блюдцем в левую руку, запустила два пальца правой в рот и вытащила вставную нижнюю челюсть с семью или восемью зубами. Виктор, не в силах отвести от нее взгляда, лишь глухо вскрикнул, услышав глухой стук пластмассы о дно чашки.
– Так лучше, – сказала она. Лицо ее больше не походило на лицо его матери, но глаза внезапно стали голубыми, сверкающими. Виктор зажмурился.
– Так чего ты хотел? – спросила она. Он снова попытался объяснить, что ему требуется, но внезапно запнулся, гнев сдавил ему горло.
– Говори внятно, – потребовала Мюриель, из чашки в ее руке усмехалась челюсть. – Зачем ты назвал мое имя?
Он не мог ответить.
– Двести фунтов. Полагаю, здесь какое-то мошенничество. Раз это ты, то это дело обязательно связано с какой-нибудь аферой. – Старуха подошла к племяннику вплотную, изогнула шею, уставилась снизу вверх. – Что помешало тебе подделать мою подпись?
В самом деле, что? Виктору это не приходило в голову. Он схватил ее за плечи, чтобы оттолкнуть, и Мюриель съежилась от его прикосновения.
– Не вздумай! – выкрикнула она. – Не надо… О нет…
Виктор тут же с ужасом понял, что Мюриель имела в виду. Она боялась, что он ее изнасилует? Ветхая старуха, его одряхлевшая мать, она боялась, что он ее изнасилует, и, несмотря на страх, глаза ее сияли. Она дрожала, напряженная и зачарованная. Вгляделась в его лицо, отвела его руки, неуверенно сделала шаг назад, чашка с искусственной челюстью упала на пол и покатилась по ковру.
Виктор впервые с тех пор, как вошел в дом, вспомнил об оттягивающем карман пистолете. Выхватив его, ударил им Мюриель. Удар пришелся по виску, она зашаталась и пронзительно закричала. Виктор бил снова и снова, будто пил залпом из бездонной чаши гнева, черпая в ней силы. Он чувствовал ее, наслаждался ею, сейчас ему казалось, что это не его рука наносит все более безжалостные удары. Они обрушивались на его мать и на всех женщин, на Полин и на Клару, на Джуди и миссис Гриффитс. Он бил вслепую, полагаясь лишь на гнев, бушевавший в нем как пламя, и, пытаясь заглушить его, все бил и бил, не осознавая, что делает.
Вопли старухи сменились стонами, затем всхлипами, а потом наступила тишина. И только тогда Виктор открыл глаза. Он стоял на коленях, продолжая колотить пистолетом, уже не понимая, куда бьет, лишь ощущая, что плоть поддалась, превратившись в кровавое месиво, покрывая его руки и плечи чем-то теплым. Он покатился по полу, прочь от нее, обе его руки сжимали влажный, скользкий пистолет.
Прежде всего Виктор прикрыл тело. Зрелище было жутким, невыносимым. Схватив потертый старый ковер, лежавший перед электрическим камином, Виктор набросил его на то, что когда-то было Мюриель. Теперь даже нельзя было представить, что это когда-то было человеком. Когда это скрылось из виду, ощущение конца света у него ослабло, он снова стал способен дышать. Но, стоя там, держась за спинку кресла Мюриель, он не мог понять: как это возможно, чтобы люди, совершив убийство, не умирали и не сходили с ума, а продолжали жить, продумывали побег, заметали следы, отрицая, забывая… Заставив себя перестать думать об этом, он выключил электрокамин, закрыл дверь и поднялся на второй этаж.
Когда в зеркале в спальне Мюриель Виктор увидел свое отражение, то невольно вскрикнул. Он знал, что руки у него в крови, и хотел немедленно умыться, но такого не ожидал. Собственный вид испугал его. Он был забрызган кровью, пропитан кровью, словно он весь день провел на бойне. Хлопчатобумажная стеганая куртка и рубашка потемнели от крови, на джинсах расплылось огромное пятно, словно он сам был ранен. Это было так ужасно и невыносимо, что он начал раздеваться, в панике пытаясь расстегнуть рубашку, но не смог – пальцы скользили, и тогда он начал рвать непослушную ткань, пытаясь избавиться от этих пятен, красных потеков, стыда и страха.
Немного придя в себя, он понял, что умыться под краном – пустая затея, и он начал наполнять ванну, стоя на полу на коленях и прижавшись головой к холодной эмали. Он так и не нашел бойлер, нагревающий воду, и вынужден был залезть в холодную воду. Вытираясь тонким грязноватым полотенцем, он подумал, что нужно найти хоть какую-нибудь одежду.
Окровавленная куча тряпья в спальне на полу вновь вызвала у него тошноту. Казалось, там лежит второе мертвое тело. Виктор стал выдвигать ящики комода, находя только женское белье, розовые, растянувшиеся от старости корсеты, коричневые фильдеперсовые чулки и рыжевато-коричневые шелковые, трикотажные панталоны, серые нижние юбки. Собственная нагота была отвратительна ему. Он двигался неуклюже, понимая, что ни разу в жизни не бывал обнаженным дольше минуты-другой, не считая тех часов с Кларой. Мысль о ней заставила его зажмуриться и ухватиться за жесткий край комода.