— Что ты имеешь в виду, глупец? Где твоя благодарность за помощь…
— Некого благодарить, — возразил я. — Вы мне не наставник, а дьявол, который, завладев душами всех моих предков, решил заманить в тенета и меня.
— Даже если так, ты уже ничего не сможешь изменить.
Дым и огненный ветер донесли до меня короткий, но пугающий взрыв хохота, а потом тишину пронзил дикий, непонятный припев. Слова доносились до слуха, но оставались непонятными, а фигура в лохмотьях, как ни в чем не бывало, начала приплясывать вокруг уже сильно разгоревшегося костра.
— Прекратите! — потребовал я, хотя знал, что моего приказа никто не послушается. Это я здесь подчиненный, а не он. Я мог только наблюдать за тем, как долговязый, вроде бы неуклюжий силуэт с необычайной ловкостью выплясывает вокруг пламени, но смотреть на это мне совсем не хотелось, а уйти я просто никуда не мог. Если костер не потушить, то весь город вспыхнет, а как его потушишь, если пламя уже яростно взвивается к небесам и тонкой змейкой бежит к близстоящим зданиям.
Я отвернулся, чтобы не видеть безумную пляску смерти. Некто в лохмотьях теперь напоминал мне тролля, колдующего над огнем. Все происходящее и было бы похоже на сон, если бы последствия не казались столь сокрушающими. Жар от огня нестерпимо жег мне кожу. На лбу выступил пот, одежда стала слишком тяжела и мешала. Даже в самый знойный день не бывает так душно. Я, как будто, очутился в раскаленной печи, и чья-то рука уже задвинула заслон. Спасения не было.
— А как же мы сами выберемся из огня? — я только сейчас осознал до конца всю безвыходность положения. Огонь, разбегающийся по площади, даже нам самим отрезал пути к отступлению. Мы сами оказались в ловушке, а поджигатель, чувствуя мой страх, только хихикал и продолжал плясать у огня, будто был уверен, что в самый последний миг сможет распластать свои отрепья, как крылья, и улететь.
— Не волнуйся так, Батист, — послышалась очередная насмешка. — Лицо тебе, конечно, немного обожжет, но ведь для чего-то же сделаны маски, поверь уже искушенному, их носят даже в резиденции фей. Только вот они это делают развлечения ради, а тебе, как пострадавшему, маска станет на самом деле необходима. Ну, не сетуй на судьбу, пройдет пара веков и, если будешь прилежным учеником и добросовестным слугой, то я заставлю кого-нибудь тебя исцелить.
— Исцелить? — пораженно переспросил я и прикрыл лицо ладонями. Перспектива ходить с ожогами меня, как и любого нормального человека, ничуть не прельщала. В отличие от моего наставника, я пока что не стал ни демоном, ни безумцем и вовсе не хотел отпугивать от себя всех ужасающим изуродованным ликом.
— А целый город поднять из пепла вы сможете? — с сарказмом осведомился я, но он не ответил. Его круглая голова, затененная широкими полями шляпы, как ореолом тьмы, неожиданно обратилась к дворцу, к яркому золотистому свету, вспыхнувшему в одном из верхних окон. Этот свет был даже ярче, чем целая лавина огня.
Во дворце уже царил переполох. Я понял это по взволнованным крикам, долетавшим оттуда, топанью ног и бряцанью оружия. Только вот суматоха привлекала куда меньше внимания, чем ослепительный золотой силуэт, возникший по другую сторону окна. Я присмотрелся, это был крылатый силуэт. Худая, но сильная рука, откинув манжету, поднялась вверх. Мне казалось, что пальцы сейчас сожмутся в кулак или погрозят, но они всего лишь прижались к стеклу, словно этот простой жест пытался передать слова: «остановись, безумец». И пляшущий поджигатель у огромного полыхающего костра тут же остановился, надвинул свою черную широкополую шляпу пониже на лоб, как делают те, кто при встрече с давними врагами хотят остаться не узнанными.
— Проклятие! — процедил он сквозь зубы и беспомощно оглянулся на затухающие огни в конце площади.
Я тоже огляделся по сторонам и понял, что огонь перестал тянуться за новой пищей, отвоевывать территорию и лизать стены домов, будто кто-то поставил перед жадными языками пламени невидимую преграду.
Костер на площади тоже стал ощутимо меньше. Огонь, как будто лишился и пищи, и кислорода и возможности разгораться дальше. Кто-то запретил огненной стихии полыхать, и она подчинилась.
Я был так удивлен своими наблюдениями и чудесами, творившимися вокруг, что не сразу почувствовал, как чьи-то сильные руки в латных рукавицах довольно грубо схватили меня.
Стражники прибежали быстрее, чем можно было рассчитывать. Я даже не успел сообразить, в чем дело, а уже был схвачен. Можно было, конечно, крикнуть, что это не я, а тот другой, что стоит у костра, устроил пожар, но его-то как раз уже и не было. Бесполезно было искать моего, то ли наставника, то ли злоумышленника, он, как джинн, растворился в пламени, которое сам же и вызвал, оставив меня разбираться с разъяренной охраной. Единственным, кого можно было в чем-то обвинить, стал я. Было слышно, как стражники за моей спиной недоуменно переговариваются.
— Как ему только в голову такое взбрело? — удивлялся кто-то из них.
— Наверное, сумасшедший, ты только посмотри, как он одет, — ответил тот, кто держал меня крепче всех. Я только сейчас обратил внимание на то, что на мне даже нет камзола, одна тонкая сорочка. Что уж тут говорить о теплом плаще, который был бы так кстати зимой. Не мог же я объяснить, что некий безымянный, очевидно, унаследованный мною вместе с титулом дьявол вытащил меня посереди ночи из дома, не позволив даже захватить с собой накидку. Лучше было вообще ничего об этом не говорить, иначе хранители порядка только еще больше убедятся в том, что я сошел с ума.
— Наверное, решил согреться, — предположил какой-то шутник из ночного караула, и его товарищи громко захохотали.
Ну, конечно, сейчас пойдут разговоры о том, что, почувствовав холод и решив погреться, я, как и положено безумцу, не понял, что нужно попросить в каком-нибудь доме приюта на ночь, а стал разводить костер прямо на площади, чтобы всем, кто гуляет в ночи, стало тепло.
Смех за моей спиной только усилился, какие-то еще только что подоспевшие стражники присоединились к первым. Невозможно было вообще что-нибудь расслышать в таком шуме и гаме, но почему-то тихий и властный приказ, прозвучавший со стороны дворца, услышали все.
— Замолчите! — негромко, но требовательно велел кто-то, и смех стих, наступила такая тишина, что было слышно, как разламываются тлеющие головни в уже догоревшем костре.
Эта всеобъемлющая тишина так напоминала почтительное молчание всех: и людей, и природы, и даже недавно бушевавших стихий ветра и огня перед более могущественным, чем они все, существом. Я почти ощущал непобедимую, довлеющую надо всем силу, исходящую от говорившего, и она была, куда более сокрушительной, чем мощь самого жаркого огня. Даже грубоватые стражи, знающие только работу, да вино, уважительно наклонили голову, отдавая должное этому высшему могуществу. Голову наклонить заставили и меня, а когда я, наконец, поднял взгляд от земли, то с трудом смог поверить в то, что вижу. На фоне дворца, темные окна которого уже озарились ярким светом, как пламенем, стоял Эдвин и казался настолько сияющим, настолько неземным, что было трудно поверить, что это он. Как можно признать в этом светлом, обворожительном создании дракона. Может, действительно, какое-то высшее существо, жестокой шутки ради, приняло тот облик, который вызывал у меня ненависть и страх.
Лицо Эдвина было застывшим и холодным, как у изваяния, только вот в глазах затаился гнев. Если этот гнев вырвется наружу, то он будет куда страшнее любого огня.
Меня, наверняка, ждала жестокая расправа, и все равно мозг продолжал на что-то отвлекаться. Например, на то, почему Эдвин до сих пор не замерз, ведь за его спиной развевается только легкий лазоревого цвета плащ, как кусочек утреннего неба в ночи. Неужели в жилах Эдвина, действительно, течет и вскипает огненная кровь. Огонь согревает его изнутри, но внешне он всегда холоден, как статуя. Он ведь дракон, но, что самое страшное, все кругом слушаются его вместо того, чтобы пустить в ход пики и кулаки и избавить мир от проклятия. Даже королевские стражи исполнены по отношению к нему лишь безграничного почтения.
Я не ожидал, что среди такой слепой покорности, кто-то попытается заступиться за меня, но, очевидно, нашелся все-таки тот, кто считал Эдвина не идолом для поклонения, а давним знакомым. Кто-то выбежал из дворца, запыхался, остановился рядом с безмолвным, златокудрым юношей. Чья-то рука с отчаянием вцепилась в манжету Эдвина.
— Будь милостив! — прошептал неожиданный заступник едва слышно, но я уловил его слова.
Конечно же, это был Марсель, похоже, единственный, кто испытывал здесь ко мне добрые чувства. Не то, чтобы я сразу не узнал его, просто не смог поверить, что он после скоропалительного побега от смерти все еще может говорить с Эдвином, прикасаться к нему и не бояться обжечься, тянуться к нему, как растение тянется к солнцу, не опасаясь, что его лучи однажды испепелят и обратят в пустыню всю окружающую природу. Как можно после спасения от демона вновь идти на договор с ним. Я хотел предостеречь «не надо, Марсель, отойди от него, беги», но слова застыли у меня на губах.
Марсель так преданно, так просительно смотрел на Эдвина, будто щенок на хозяина. Если бы кто-то сейчас дал живописцу возможность сбежать, он бы, скорее всего, разрыдался, но никуда не побежал.
— Только не казни его, — настойчиво шептал Марсель. Я уже думал, что сейчас Эдвин достанет из кармана колючку и бумагу и потребует от художника еще одной кровавой подписи, но ничего подобного на глазах у стольких свидетелей он, конечно же, не совершил.
— А что ты предлагаешь сделать? — Эдвин вопросительно посмотрел на Марселя, и я затаил дыхание. Что может посоветовать околдованный художник?
Марсель выпустил манжету Эдвина, как будто только сейчас вспомнив, что за такое фамильярное отношение к всеобщему кумиру его могут растерзать те же стражники, которые пока что собирались отволочить на казнь только меня.
— Не забудь, он ведь поджигатель, — напомнил Эдвин. Как же быстро он обо всем узнает, наверное, сам кружил над площадью, когда разгорался костер, и не делал никаких попыток его затушить, а теперь разыгрывает из себя далекого от преступных наклонностей человек, почти что героя.