Тёмный викторианский приходский флигель непостижимо и неузнаваемо переменился. Пахло свежей краской, большей частью лимонно-жёлтого да белого цвета. Испарились некоторые внутренние перегородки, не стало части маленьких, душных, уединённых комнаток. Прежняя гостиная и прежняя столовая теперь соединялись большой аркой, и дом просвечивался естественным светом насквозь — от дорожки к переднему крыльцу до садика на заднем дворе, — так что в целом всё это почему-то напоминало крытую детскую игровую площадку. Появились новые круглые стулья — отчётливых ярких цветов (синий таусинный, гераниевый красный, лимонный), на тонких чёрных металлических ножках. Турецких ковров не стало, полы застелены бледными тростниковыми циновками; исчезли многочисленные шкафчики полированного красного дерева со стеклянными дверцами, вместо них — голый сосновый трапезный стол, длинные скамьи, такой же простой сосновый буфет с финскими стеклянными стопками и керамической посудой английской фабрики «Денби» (тарелки, плошки, чашки и блюдца, снаружи матово-белые, изнутри хвойно-зелёные, с орнаментом в виде пшеничных колосьев). По стенам развешены репродукции картин: «Девочка с голубем» Пикассо, один из шагаловских петухов, какие-то красочные игривости Жоана Миро[106]. На окнах — белые льняные занавески в хаотичном узоре мелких и крупных золотистых и серебристых дисков. Сами окна, впрочем, остались теми же, тяжёлыми, северными, почти бойничными, с подозрением глядящими на мир. Возможно, как раз из-за этих окошек смещался масштаб нового интерьера: чудилось, что в пригородный дом втиснули шведский амбар. При мистере Элленби комнаты, хоть и тесно заставленные мебелью, казались более пропорциональными, имели воздух вверху. Стефани задумалась о склонности человека подспудно противиться изменениям, держаться за старый порядок вещей. Былая загромождённость комнат несколько угнетала, но новая «просторность» раздражала сильнее.
Клеменс Фаррар, как и её супруг, имела исключительно приятную внешность и гордилась впечатлением, которое производила. Её шёлково-чёрные волосы, гладко прилизанные по бокам, были взбиты в пышный волнистый начёс над алебастровым лбом. Короткая обтягивающая жгуче-алая кофточка, дополненная чёрными и алыми фарфоровыми бусами, подчёркивала талию; юбка была под стать, чёрная с красной отделкой. К гостям выступили, наподобие «балетных», четверо детей, картинно и изящно пожимая всем руки: Джереми, Таня, Дейзи и Доминик. Как и Клеменс, Джереми неширок в кости, с волосами цвета воронова крыла, зато рот у него как у Гидеона и те же широко поставленные глаза. У Тани длинные чёрные косички и темноватая кожа, глаза и рот определённо китайские. Дейзи совсем чёрненькая: её чёрная как сажа, матово-шершавая кожа не отражает свет; нос плоский восточноафриканский, волосы — тугие чёрные пружинки без малейшего отлива. Доминик скорее напоминал мулата. Все эти дети одеты в похожие брюки с нагрудничками и джемперы с воротничком, так что напоминают некую команду; все очень чистенькие. Возрастом они не сильно отличались друг от друга, двоим лет по десять, другим двоим — одиннадцать или двенадцать.
Клеменс протянула руки, приветствуя Уильяма: «Ой-ой-ой, какой же красавчик!» Гидеон отыскал кресло для миссис Ортон и восхитился её шляпкой. Появились девочки-подростки в кухонных фартуках, обеих представили как учениц блесфордской частной женской школы, которые мечтали познакомиться с молодым человеком, как его там зовут, Маркус? Маркус. Маркус, будь так добр, помоги Руфи и Жаклин подать на стол кушанья. У нас все всегда помогают на наших семейных обедах.
— Главное, смотрите, чтоб он там тарелки не поронял, — сказала миссис Ортон.
Гидеон засмеялся.
Расположившись за длинным столом, приступили к еде. Гидеон и Клеменс сочли нужным высказаться и о еде, и о присутствующих. Стефани ощутила себя читательницей романа, в котором всякая деталь и подробность неспроста, а имеет особый смысл. В центре стола помещался деревянный ангел, в высшей степени условно-абстрактный: на правильно-коническом теле — полированная сферка головы с позолоченным нимбом, крылышки из двух столярных «печений» (такими скрепляют дерево) заделаны в спину, напоминая два полулуния. (От привычных ангелов он, пожалуй, отличался так же, как «концептуальный» танец ребёнка — от обычного детского танца.)
На первое был морковно-чечевичный суп со свежевыпеченными цельнозерновыми булочками.
— Здоровая пища, — объявил Гидеон. — Земная пища! Хлеб я пеку сам. Конечно, это Клеменс меня научила. Но я себя нахваливаю, что у меня получается лучше. Тесто, оно ведь такое, любит сильное, мужское обращение. Его прежде отбиваешь, а уже потом оно расстаивается, подходит. Дрожжами можно разжиться в местной пекарне.
— Да, у пекаря, — сказала Стефани, которая и сама пекла хороший хлеб.
Был на столе и глиняный коричневый кувшин с вином. На наших семейных трапезах, объяснила Клеменс, всегда подаётся хлеб и вино, это в обычном порядке вещей. Детям налили немного вина в воду.
На второе был запечённый окорок, с румяными ломтиками картошки, с запотевшими от жара, специями посыпанными дольками яблок и зелёные листья салата. По множеству ободков тарелок — стилизованные пшеничные колосья. Маркус отказался от окорока.
— Молодой человек вегетарианец? — поинтересовался Гидеон, ловко орудуя ножом, нарезая для всех ломтики мяса.
— Нет, — ответил Маркус, — просто мне мясо не нравится.
— Случаются дни, — тут же отозвался Гидеон, — когда мне открывается жизнь сущего, и я тоже задумываюсь, быть ли мясоедом. А вы, миссис Ортон, вы не против мяса?
— Я без фокусов, — ответила та.
— Но бывают и другие дни… — продолжал Гидеон, продолжая тонко кромсать окорок, — когда я желаю быть заодно с большинством рода человеческого и думаю, что у Господа, верно, были веские причины создать нас плотоядными. Люди с незапамятных времён собирались вместе и ели мясо…
— Мясо ещё раздобыть нужно, — ввернула миссис Ортон, принимая от Гидеона розовые ломтики с медовой глазурью по бокам, нашпигованные чесноком.
Гидеон положил нож, придвинул к себе кубок с вином и со значительным видом преломил булочку. Девочки-подростки задумчиво жевали хлеб. Хлеб был и впрямь хорош. Маркус осторожно-пытливо повращал на тарелке вилкой свою картофелину, потом покрутил и яблоко. Картофелина — неправильная сфера, овального сечения, да и яблоко не лучше — сфера сплющенная и проколотая. Кроме того, изготовители посуды, создавая орнамент, не сумели точно соположить рыжеватый тон с зелёным, отчего пшеничные колосья не создавали должной иллюзии трёхмерности, а казались двумерно-избыточными… Маркус загородил яблоком неудачный узор и срезал у картошки один из концов, подкругляя эллипсоид. Миссис Ортон между тем заталкивала в рот свинину, морща лоб от усердия. Гидеон отнёсся лично к ней:
— Я верю, истово верю, что надо пестовать расширенную семью, объединяющую людей нескольких поколений! Для нас честь видеть в гостях всю семью Ортонов, в которую входит не только маленький Уильям, но и вы, миссис Ортон. Это замечательно, миссис Ортон, что вы — среди ваших чад, на вашем собственном месте — продолжаете вносить вклад в общую семейную жизнь. Сегодня, увы, очень многие родители становятся ненужными для своих детей, после определённого возраста их попросту перестают считать полезными. Это огромная ошибка, от которой редеет ткань нашего общества.
— Ох, и не говорите, — поддакнула миссис Ортон.
Маркус подумал: ну вот в чём её полезность? Не хочет она приносить пользу. Лишь желает набить утробу. Только и ждёт, чтоб ей ещё предложили окорока. Это пробуждение в Маркусе обычной человеческой злости показывало, что миссис Ортон кое-каким воздействием обладает, и Гидеон, имея достаточно проницательности, сумел бы это умозаключить и использовать — если бы на лице Маркуса отразилась хотя бы тень этих мыслей; но лицо Маркуса было намеренно бесстрастно.
Клеменс между тем рассказывала Стефани о своей семье:
— У моих родителей я была единственным ребёнком и знаю не понаслышке, что такое любовь и забота. По роду занятий я семейный консультант, прошла курсы социальных работников, перед тем как соединить судьбу с Гидеоном. Мы так радуемся нашей семье, дружной ячейке общества.
Стефани не могла сообразить, как бы потактичней осведомиться о расовом происхождении юных Фарраров, но Клеменс сама всё поведала:
— После рождения Джереми мы с Гидеоном обсудили проблему перенаселения планеты и решили, что неверно было бы давать жизнь новым детям, когда столько детишек уже родились и страдают. Таня приехала к нам из христианской миссии в Малайзии, в этой стране к китайцам — а она китаянка — не слишком хорошо относятся. Мама Дейзи после рождения Дейзи уехала в Африку, потому что ей сделал предложение её соотечественник, а Дейзи она оставила в Англии со своими родственниками, которые не смогли должным образом содержать ребёнка. В этом случае расширенная семья — в нашей стране, в нашем закрытом обществе — не смогла совладать с задачей, с которой легко бы справилась у себя на родине. А родители Доминика в одно прекрасное Рождество оставили его в церкви, они его одели в красивые ползунки, завернули в тёплую шаль, но заботиться о нём явно не могли. И вот мы все объединились и можем помогать друг другу, радовать друг друга! У Тани обнаружились совершенно невероятные гимнастические способности. Дейзи чрезвычайно музыкальна, играет на двух инструментах. А Доминик — наш семейный комик, у него природный актёрский дар, говорят его учителя. Нам хотелось бы устроить нечто грандиозное! По-моему, это очень правильное дело — семейные представления в церкви, чтобы дети могли собраться вместе и показать друг другу свои достижения. Вы делаете подобные вещи в этом приходе, Стефани?
— Да, рождественское действо, — сказала Стефани.
— Давайте организуем какое-нибудь удивительное представление в честь Праздника урожая. Уильям, конечно, ещё слишком мал, он вряд ли сможет принять участие, но всё равно, обязательно его приносите, он посмотрит и послушает. А Маркус, наверное, уже слишком взрослый. Но у нас есть организаци