оно. Не просто сойдёт или неплохо сочетается с белой кожей и рыжими волосами, а именно — то что надо! Ткань хорошо держала форму, но была не такая плотная на ощупь, как тафта или поплин, — то есть будет красиво струиться складками. Фредерика припомнила весь богатый опыт общения с мужчинами, вспомнила, что́ Мартин-медик говорил о девушках, которые не учитывают своего телосложения. Исходя из её комплекции лиф решено было скроить по фигуре, подчеркнув худобу, со строгим круглым, в меру широким и в меру глубоким вырезом и чуть спущенными, скроенными по прямой плечами. Талия слегка занижена, так что стан вытягивается и кажется особо стройным, этакий серебряный карандашик, — ну а дальше уж идёт скроенная по косой юбка, ниспадая поверх крахмального тюля нижней. Тогда были в моде корсеты с косточками, так что Фредерика смогла не только сделать плавный переход от талии к бёдрам, но и приподнять свои маленькие груди, поместив их в аккуратных конических чашечках, скрыв под серым мерцанием всё, кроме самой верхушечки веснушчатой ложбинки. От Фредди она усвоила, что высокие гипюровые перчатки машинного кружева — не комильфо; вместо них надела маленькие белые из хлопка. От Мариуса знала, что губы ей лучше не накрашивать ярко; у актрис научилась зрительно удлинять брови, подводить глаза в уголках стрелкой, а ещё делать высокий изящный пучок на шиньоне-бублике. Перед отбытием на первый из балов, в колледже Святой Троицы, она посмотрелась в зеркало у себя в комнате и довольно вздохнула: как красиво подчёркивает её рыжие волосы графитовый цвет платья. Положила в чёрную сумочку-конверт длинный чёрный мундштук и обулась в чёрные босоножки. Это был лучший момент бала.
В последующие бесцельные часы Фредерика то и дело ловила себя на мысли, что всё это чем-то напоминает коллективное бальное действо из романов Джейн Остин: четырнадцать пар выводят одни и те же фигуры, быть отдельным просто невозможно. В танцевальных движениях Фредди сквозила нервная неуверенность, отличавшая его во всём и бывшая истинной причиной его насмешек над другими. Они с Фредерикой оказались в компании шести-восьми человек, сидели вместе под жаркими сводами шатра, за раскладными столиками, ели копчёного лосося, клубнику со сливками и пили шампанское. Здесь обсуждали только каких-то общих, ей неизвестных знакомых. «А вы были тогда у Хепа? Вот веселье было!» «А вы знали, что Мэделин, кажется, теперь сохнет по Дереку? Это же ну просто кошмар для Джулиана и для Дебби!» Ещё болтали об одежде, где её покупать. Все девушки были в платьях с открытыми плечами без бретелек и бюстиками, задрапированными мелкими складочками, все были старше Фредерики. Некто по имени Роланд наступил ей на босоножку, отчего спустилась петля на чулке. Какой-то Пол рассказал страшно смешную историю про очень шумный бачок унитаза в загородной гостинице, куда его приятель поехал покутить на выходные. Балы по-настоящему хороши, пожалуй, только для свежевлюблённых пар в состоянии телесного притяжения: Фредерика видела не однажды, как странное двухголовое существо, медленно покачиваясь, плыло, будто по собственному течению, среди общей танцевальной суразицы. Ещё балы, наверное, по сердцу профессиональным бальным танцорам, хотя на такой маленькой площадке им не развернуться во всей красе. Могут они прийтись по вкусу и некоторым писателям, которым доставляет удовольствие подмечать в разговорах одни и те же фразы из некоего ограниченного набора и ловить таким образом общественные веяния, — но Фредерика таким писателем не была и быть не намеревалась. Когда уже примерно половина вечера минула, кто-то незнакомый сзади коснулся её плеча и спросил:
— Могу я пригласить на танец?
Фредди что-то обсуждал с приятелем.
— Не знаю, — ответила Фредерика.
— Эй, Фредди, от одного танца тебя не убудет?
Она обернулась — это был Найджел Ривер, в прекрасно сидящем смокинге. Лицо его было серьёзно. Фредди повернулся к ним и с улыбкой кивнул. Фредерика встала.
Найджел танцевал отменно. С ним и Фредерика — не танцевальная душа, но и не полная бездарность — показала себя неплохо. В полном смысле он вёл её, заботливо и умело.
— Два маленьких и-и длинный шаг, заходи мне в руку, и на поворот… развернулись, чудесно. Ты молодец, вся такая независимая, а вести не пытаешься.
Придвинулся передом. Ладонь его — прохладная и крепкая — чутко касалась талии сзади.
— А сейчас резкий разворот, — предупредил он. — Отлично! Теперь поворот на месте, подхватываю, чудесно, ещё разок.
— С чего ты взял, что я независимая?
— А разве нет? К тому же я навёл про тебя справки. Ты здесь личность знаменитая.
— А ты? Чем занимаешься?
— Ну, у меня есть дом. Настоящий, в деревне. Я много сил в него вложил. Семья занимается корабельными перевозками. Я работаю на подхвате у моего дяди, в основном по фрахту. Не спеши, не делай шаг покуда… вот, сейчас, длинный шаг, и-раз-и-два… интересно, кто вообще придумал танцы?
— Мне кажется, люди всегда танцевали.
— Неловкими и неестественными они, однако, стали только у англичан, — проговорил он вдруг с какой-то горячностью, странной для его — сколько она могла судить — сдержанной натуры. — Мне больше нравятся греческие танцы, народные. Ой, на ногу-то зачем? Тебе б взять несколько уроков. Но я рад, хоть в чём-то ты не ловка.
— Если честно, ловка я только экзамены сдавать.
— Ну, кто там спец в экзаменах, я не угадаю, это не моё. Зато обычно чувствую, кто хорош… в другом деле.
— В каком?
— Не бери в голову. Поживём — увидим, прав ли я.
И снова пошёл, придвигаясь, как и положено в этом танце, передом; только что вежливо отдельный, вдруг не то боднул, не то потёрся сквозь мягкую препону юбок, и внизу живота у неё взметнулась искорка возбуждения (отметила и погасила).
— Верну тебя, пожалуй, обратно Фредди, — объявил Найджел. — Увидимся.
Фредди, танцуя с ней, напрочь отваливался своей передней частью, напоминавшей мятую подушку. Преаккуратная стрижка, отполированные до блеска туфли, а вот рука — вялая и липкая. Между тем букеты в вазах на столах между серебряными чашами с пуншем завяли и поредели, расхищенные или нечаянно поломанные. Тянулась и тянулась эта долгая ночь; изредка Фредерика разбавляла скуку походами в дамскую комнату и где-то раз на пятый увидела, как за высоким окном забрезжил серый рассвет. Потом — пожалуй, поздновато для ритуальной рассветной прогулки — они с Фредди уныло прошлись по кембриджским «задворкам» вдоль реки Кем, посмотрели на ивы в первых розово-золотистых лучах, да и вернулись в комнату Фредди завтракать. Здоровая молодая зевота одолевала их за столом; завтрак был настоящий, добротный — яичница-болтунья с беконом, почки, грибы, кофе, тосты с маслом и мармеладом; эта трапеза — второе настоящее наслаждение за всю «ночь удовольствий», мрачно подумала Фредерика. А первое, конечно же, — довольное разглядывание себя в сером платье, ещё до бала, в зеркале.
На то, чтобы отойти от этого бала и подготовиться к следующему, в колледже Святого Михаила, у Фредерики было двадцать четыре часа. Двенадцать из них она проспала, словно кошка, а потом подскочила в панике — надо успеть отгладить и освежить единственное платье! Хоть в этот раз отражение в зеркале уже не так её порадовало (под глазами легли серые, в тон графитовому хлопку, тени), новый бал, напротив, удался.
В колледже Святой Троицы шатёр был зелёно-белый, а здесь — тёмно-розовый, отчего люди за столиками выглядели телесными и душевными. В сером танцевальном зале освещение тоже было розоватым: глубже становились оттенки деревянных панелей, и какой-то живой телесностью наполнялся весь сложный, призрачный веер сводов с тонкими косточками колонн. Танцевать с Аланом джайв означало учтиво и двусмысленно касаться кончиками пальцев, совершать гармоничные движения на параллельных курсах, кружиться — в мирной отдельности друг от друга. Танцевать с ним — всё равно что с прохладным веерным сводом, с невесомой костяной колоннадой, воздухом пронизанной и светом. Касался он её сухонько и легко, самым минимальным образом.
Они сидели под шатром и ели копчёного цыплёнка.
— А Рафаэль Фабер ходит на майские балы?
— Сомневаюсь. Ты представляешь себе его танцующим?
— О да, причём изысканно танцующим. Если захочет.
— Но он не захочет. Он наверняка уехал. Куда-нибудь, где тихо и спокойно. Многие преподаватели в эту пору так делают.
— Куда, например?
— К матери и сёстрам.
— Проверим?
— Конечно, больше-то нам делать нечего.
Колледж Святого Михаила был небольшой и довольно приватный. Комнаты Рафаэля располагались на верхнем этаже одного из зданий, окна которого выходили с одной стороны на мощёный дворик, с другой — на реку Кем. Поэтому отовсюду — из внутреннего дворика, с покатой лужайки, из обнесённого каменной стеной сада — виден был свет в его окне (если он был у себя). Появляясь здесь в пору репетиций, заходя к Хью, или Алану, или к Харви Органу, она всегда смотрела на верхний этаж — есть ли там этот светлый прямоугольничек. Сегодня свет горел — на серой стене, за белыми шторами, жёлтое пятнышко. Огонёк в окне учёного. Как же попасть в его жизнь?
— Поднимемся?
— А вдруг он не захочет нас видеть?
— Тогда он так и скажет.
Непонятно было, желал ли Рафаэль, как это принято в Кембридже, показать запертой наружной дверью, что его не следует беспокоить, — ибо эта дверь, массивная, деревянная, была приоткрыта лишь на самую малость. Алан отворил её пошире и постучал во вторую, внутреннюю дверь. Тишина. Постучал ещё раз и, судя по всему, услышав из комнаты какой-то ответ (неясный Фредерике), вошёл, за ним нерешительно Фредерика. Рафаэль, в сером свитере под горло и брюках, полёживал на диване. Не поворачиваясь, бросил несколько раздражённо:
— Кто там?
— Алан и Фредерика. Нам надоело веселиться, и мы решили заглянуть к вам. Прогоните нас, если заняты.
Снизу, из внутреннего дворика, сюда вихрем взлетала музыка — вернее, приглушённый ритмичный рокот.