– Может, мы зря пришли сюда? – с сомнением спросил он. – У моря грустный запах.
Она возразила:
– Но это грусть, от которой становится легче. Как от музыки. Разве не так?
– «Печалиться давайте, давайте, давайте!»
– Тебе не нравится эта песня?
– Нравится. Хотя мне за это немного стыдно. Я как-то читал, что это одна из самых пошлых песен…
Тряхнув волосами, она убежденно проговорила:
– Это написал человек без души. Наверное, в нем ничто не дрогнуло. Не слушай его!
– Я и не слушал, я читал. Но это чушь, я и сам понимаю. Наверное, это писал какой-нибудь критик.
– Иногда мне кажется, что они считают своим святым долгом вызвать полное отвращение ко всему в мире. Ужасно, если им это удается.
– Со мной это не прошло.
Они замолчали, а вокруг все продолжало шуршать и звенеть, и вздыхать, и вскрикивать. Он подумал, что если все это и напоминает звуки оркестра, то готовившегося к концерту. Чуть откинув назад голову, она прислушалась:
– Даже не верится, что зимой здесь такие ветры с дождем, что с ног сбивают. Где-нибудь есть вечный рай?
– Если и есть, то там аборигены изводятся от желания потрогать настоящий снег.
Обдав его щеку смехом, она шепнула:
– Они нам завидуют. Есть чему, правда?
– Есть. Может, хватит сидеть? Камни уже холодные.
– Надо набрать перед отъездом, – предложила она. – Рассыплем перед входом в наше кафе.
– Растащат…
– Никто же, кроме нас, не будет знать, что они морские!
– Думаешь, не догадаются?
– Как? По запаху?
– Не знаю… Но особенное ведь сразу угадываешь. Я это знаю, я же тебя угадал.
– А я такая особенная!
– Да уж, такая…
Опять прислушавшись, она с опаской заметила:
– Так и кажется, что под камнями кто-то ползает.
Он зловещим голосом произнес:
– Это холод. Он шепчет: «Вставай немедленно!»
– Тебе нравится меня опекать?
– Когда ты меня опекаешь, мне тоже нравится.
Она улыбнулась, но уже невесело:
– На следующее лето мы сюда не приедем. Когда теперь?
– Наверное, не скоро. Но я поищу возле дома, вдруг обнаружится пиратский клад?
– Я тоже поищу. А давай, кто найдет первым, тот и выбирает маршрут.
– Я уже выбрал! Ханты-Мансийск – Норильск – Мурманск. А потом – на Колыму-у!
Камни захрустели, вторя ее смеху.
– Пойдем, – позвал он. – Я и сам уже замерз.
– Уже уходим?
Он повторил про себя со страхом: «Уже уходим…»
Глава 7
На стекле пронзительно светился абрис отвесных скал. Ледяная слюда прилипла чешуйками, и каждая из них с жадностью вбирала солнце, хотя оно могло ее уничтожить.
«Это еще никого не остановило. – Арсений смотрел на окно не отрываясь, превозмогая резь в глазах. – Даже если знаешь, что это убьет тебя, разве откажешься от солнца? У нее волосы как золотые нити… Почему мне чудится, что в них скрыто напряжение, способное ударить так, что парализует? У нее ведь такое спокойное лицо…»
Он вспомнил, как странно вела себя Наташа. Странно, даже учитывая, что она выпила больше обычного. Раза три она произнесла странную производную от его имени – Арни. Сперва Арсений даже не понял, что обращаются к нему, потом рассердился: «Что еще за Арни? Что ты придумываешь?» У нее стало такое несчастное лицо…
В утешение Арсений налил ей выпить и следом пожалел об этом, потому что Наташа понесла полный бред. Заговорила о сказке, которую, конечно, помнила лучше всех, ведь у нее были дети. Арсений не перечитывал ее с тех пор, когда сам был мальчишкой, и все равно у него возникли сильные сомнения в том, что в сказке все именно так и было.
Обращаясь как бы к себе самой, Наташа обиженно, хотя и довольно разборчиво бормотала:
– Маленькая Герда была такой гордячкой! Она не простила того, что Кай предпочел Снежную королеву. Она не стала его спасать… И у него вымерзла душа… Но она! Она тоже не убереглась. Она стала похожа на Снежную королеву еще больше, чем сама Королева. И даже не заметила этого!
Пока она говорила все это, Арсений краем глаза следил за Катей и понял, к кому относятся эти выуженные из сказки намеки. Катино лицо и впрямь казалось высеченным изо льда, может, потому что все линии были такими тонкими и четкими. Оно не было холодным и недобрым, и в нем был свой свет, но теперь, когда Арсений смотрел на оледеневшее оконное стекло, ему казалось, что в Кате он видел то же: отражение солнца ото льда.
Его всегда смешили откровения неких чудаков о загадочных видениях, явившихся им, и о пророческих снах. Ему самому никогда ничего не мерещилось. До той минуты, когда он нажал на звонок возле Катиной двери и она подошла к ней с обратной стороны… Он так и не смог понять, что это было… Сон наяву? Галлюцинация? Катя сразу открыла дверь, значит, все это длилось не дольше пары секунд и вошло в его память в сжатом состоянии. А уже попав на нужную почву, развернулось и заняло надлежащий временной объем – именно так программисты поступают с большим количеством информации. Теперь Арсений чувствовал себя заполненным до краев.
Детали увиденной сцены, имена и лица затушевались мгновенно, теперь Арсений помнил только ощущение. Оно тоже уворачивалось от какого бы то ни было словесного ярлыка. Счастье? Любовь? Это было слишком определенно. Он же чувствовал чудесную зыбкость, живое дыхание, тонкую пульсацию, которые не умещались в одном слове. Определенно Арсений мог сказать только одно: «Я отдал бы всю свою дурацкую жизнь за то, чтоб пережить это».
Может, такое бывает у многих: вдруг привидится происходившее неизвестно когда, неизвестно с кем… Арсений догадывался: его беспокоит почти неуловимое ощущение, что почудившееся каким-то образом связано не только с ним самим, но и с той женщиной, которую он увидел секунду спустя.
«Я ее увидел, – подтвердил он очевидное. – А вот она меня, пожалуй, нет».
Почувствовав, как проголодался от копаний внутри себя самого, Арсений отправился на кухню, подумав, что неплохо бы подловить там Светку, безотказно утолявшую его голод любого вида. Она оказалась на месте, и он вздохнул с облегчением: «Ну, хоть здесь никаких неожиданностей».
По утрам она всегда обряжалась в летний сарафанчик, хотя за окном строжился декабрь. Но в кухне было жарко, и у Светки всегда поблескивал, как сосулька, белый длинный нос. Иногда Арсений прикусывал его кончик и ловил себя на желании сжать зубы посильнее, чтоб она закричала от боли. У него возникало ощущение, будто так он расквитался бы с ней за что-то, хотя от Светки ему была сплошная польза…
Громко сдунув прилипавшие ко лбу желтоватые волосы, она улыбнулась и быстро сунула в духовку очередную порцию пирожков.
– С чем? – спросил Арсений и стал подкрадываться к ней, ступая мягко, как молодой тигр.
– С клубничным повидлом.
Заложив руки за спину, она прислонилась к столу, с которого еще не стерла муку, и ждала Арсения, глядя исподлобья. Он был уверен, что на ней нет нижнего белья, ведь так бывало всегда, но не знал, догадывается ли об этом кто-то еще. Чуть нагнувшись, Арсений нырнул рукой под ситцевый подол и сразу нашел все то мягкое и горячее, что притягивало его, не спрашивая, хочет он этого или нет. Он не хотел. Не мог не помнить, что она – жена его брата, но все равно приходил к ней снова и снова.
Глубоко погрузившись в затягивающую влагу, он наконец почувствовал облегчение, которое не давалось ему все утро: «Что еще надо…» Он слышал ее дыхание и свое, и оба казались одинаково чужими, словно Арсений со стороны прислушивался к тому, что делали два незнакомых ему человека. Светкина голова лежала на его согнутой руке, а верхняя губа мелко подергивалась, как бывало всегда, когда она получала удовольствие. Порой – если она просто смотрела на Арсения… Даже при всех. Он догадывался, о чем она думает, и тоже начинал волноваться. Какое-то время Арсений растягивал это запретное волнение, которого никто не должен был заметить. Потом находил повод поскорее уйти к себе, наверняка зная, что Светка прибежит следом.
Ему чудилось, будто он слышит ее громкое дыхание еще до того, как она проскальзывала в его комнату. Жадность до его тела не могла казаться ему противоестественной, как не могло быть таковым и само тело. Никто не виноват в том, что природа создала мужчину и женщину. И Арсений не собирался расплачиваться за нее угрызениями совести, которая вообще была здесь ни при чем. До тех пор, пока он не вспоминал, кем приходится ему Светка…
Когда в их распоряжении был диван, ей нравилось изображать лихую наездницу, и тогда ее ловкие коленки давили ему в ребра, но Арсению и это было приятно. Но еще лучше было просто подловить ее на кухне, в кладовой и заставить нагнуться. Арсений чувствовал, что может сломать ее пополам и тогда испытает главный восторг.
Подозревают ли остальные об их связи, наверняка он не знал. Светка фыркала: «Еще бы!» Она считала себя вправе дополучить ту радость, которую не давал ей муж. Жестокой она не была, и когда кто-нибудь заболевал, первой начинала крутиться возле постели, просто у нее были собственные представления о нравственности, и она следовала только им.
Никто не заговаривал с Арсением об этом, и он мог делать вид, что ничего и не совершает. Лишь иногда становилось тошно – он будто кусками воровал чужую жизнь…
Выскользнув из ее тела, Арсений достал из нижнего ящика чистую тряпку, которая всегда была у Светки наготове. Это ему в ней и нравилось: все всегда наготове… Она стояла расставив ноги и не шевелясь и с хищной радостью разглядывала белую лужицу, накапавшую на пол.
Отвернувшись, он заглянул в духовку:
– Не подгорели? Беги в ванную, я покараулю.
– Заботливый такой!