– Я и не прошу вас бросаться мне на шею, – обиженно отозвался Арсений, хотя только этого и хотел.
– Как вам пирог?
– Очень вкусный. Правда. Поговорим о пироге?
– Вы обиделись?
– У вас прозрачная кожа.
– Не надо. Чего вы хотите? Сломать мне жизнь?
– Что я сделал такого, что вы так подумали?
Часто останавливаясь и усиливая свои слова движением головы, Катя начала перечислять:
– Вы явились ко мне в костюме Зайца… Вы хотели, чтоб я пошла с вами в подземелье, которого даже нет на самом деле… Вы подарили мне цветок… Ледяной. И, наконец…
Он смотрел на ее шею, очень длинную, слишком тонкую, совсем беззащитную… Из его памяти еще не ушли слова, которые он говорил сегодня: «Я не влюблен в нее». Еще не понимая, готов ли отречься от них, Арсений определенно знал только одно: больше всего на свете ему хочется прижаться к этой шее губами, щекой – все равно! Лишь бы убедиться, что в ней есть тепло. Что эта женщина – не иллюзия, не обман его изголодавшегося по красоте зрения…
– Все это как-то вас оскорбило? – спросил он, не заметив, что понизил голос.
Она взглянула на него растерянно:
– Нет. Но ведь обычно люди так не делают…
– Нет. Но почему у нас должно быть как у всех?
– У нас? Нет никаких нас, Арни!
– Как… – У него перехватило горло. Он попытался сглотнуть: – Как вы меня назвали?
– Никак. Я только сказала, что нет никаких нас.
Отодвинув тарелку с остатком пирога, Арсений поднялся и облизал сладкие пальцы. Он ходил у Кати за спиной, но она не оборачивалась и не перебивала.
– Может быть, с вами тоже бывает, – говорил он, то и дело останавливаясь рядом с ней, – когда вдруг долетает какой-то отзвук. Как обрывок… баллады. А за ней – так много всего! И чувствуешь, что много, а не можешь разобрать даже тот крошечный фрагмент, что долетел. Вы не произносили его, откуда же он взялся? Не мог же он витать в воздухе!
– Вы не обидитесь, если я попрошу вас уйти?
Он замер посреди кухни, уставившись на ее ровную спину.
– Сейчас?
– Да. Чем раньше, тем лучше.
– Чего вы боитесь?
У нее неуверенно шевельнулось плечо:
– Не знаю. И оттого боюсь еще больше. Вы только не обижайтесь, но мы не к добру встретились… Если хотите, можете забрать свой ледяной цветок.
От обиды Арсений заговорил грубо:
– Снеговика мне тоже прикажете забрать? Или позволите ему постоять у вашего подъезда? Что за комедия, Катя? Разве я пытаюсь вас обидеть? Или это похоже на домогательства?
– Нет. Нет. Нет! – Она сжала голову. – Не спрашивайте вы меня, я же сама ничего не понимаю! Просто уходите – и все.
Пальцы продолжали липнуть друг к другу, и Арсений, не торопясь, вымыл их под краном, удивляясь тому, как все в нем разом улеглось и затихло.
– Я могу оставить цветок вам? – спросил он, стараясь больше не смотреть на Катю.
– Если хотите…
Уже из коридора он спросил:
– А почему у вас нет елки?
– Что? – Она оглянулась.
– Елки нет. Сегодня же встречаем Новый год… А елки нет. Где она?
– В лесу. – У нее обиженно дрогнул рот. – К тому времени, когда я прихожу на рынок, их уже разбирают. Только вы не вздумайте притащить, вам же это в голову пришло?
Отлично сознавая, что использует запрещенный прием, Арсений проговорил:
– Вы собираетесь замуж за человека, который даже праздник вам не может устроить?
– Праздник? – повторила Катя и разом померкла. – А бывают они – эти праздники?
Глава 10
На границе леса воздух становился желтоватым. Катя не смогла найти этому объяснения, ведь хвоя оставалась зеленой. Наверное, все дело было в том, что деревьям удавалось не заслонять небо и его синева оседала прямо на землю, рядом с которой сливалась с зеленой, чуть размытой акварелью сосен.
Поглубже вдохнув, чтобы прочистить легкие, Катя свернула на боковую тропинку, едва угадывавшуюся между сугробами: «Надо подальше забраться, чтоб никто не увидел!» Топор, спрятанный под старой шубой, холодно толкал в ребра, распаляя ее страх и над ним же глумясь.
«Сама не верю, что делаю это!» – Катя то и дело останавливалась, прислушиваясь.
За каждым деревом ей мерещился страж порядка, на время превратившийся в лесного духа. А один раз до смерти перепугала громадная птица, может, сова, которая с шумом и треском, ударяясь о ствол и ветви, упала с верхушки сосны. Похоже было, что она задремала и чего-то испугалась во сне, но не проснулась окончательно и не успела расправить крылья. Очнулась она уже у самой земли и шумно рванулась вверх и в сторону сквозь кустарник.
Шумно выдохнув, Катя дождалась, пока сердце вернется на место – в последнее время оно все чаще проваливалось куда-то даже безо всякой причины, а сейчас она все же была. В который раз убедившись, что, кроме нее, никого поблизости нет, даже белок, Катя, балансируя на узкой тропинке, быстро пошла в глубь леса, отыскивая взглядом елочку поменьше.
Она с тоской говорила себе: «Это, конечно, преступление. Я же сама всегда была против… Откуда вообще взялся этот глупый обычай – рубить целое дерево ради сомнительной радости на одну ночь? Но раз уж так сложилось… У ребенка должен быть праздник».
В голову настойчиво лезло, что вот появился же человек, готовый сделать это за нее и для нее! Катя не очень ясно понимала, почему с такой яростью гнала от себя Арсения, хотя и не солгала, сказав про сигнал опасности. Что-то заставляло ее быть настороже.
«Не надо о нем думать! – остановила она себя. – У меня ведь только наметилось что-то стабильное… Нужное. А он… Арсений этот… Он как волна. Девятый вал. Налетит, разрушит и схлынет. И останутся одни мокрые камни… Что мне делать с этими камнями?»
Кто-то внутри – неумолкающий маленький спорщик – успел пискнуть: «Из камней можно построить дом».
Надо отвлечься, говорила она себе. Сто лет в лесу не была и еще сто не буду, надо надышаться, насмотреться… Ее то и дело настигало странное ощущение, что она приходила сюда не так уж давно: Катя с ходу узнала хоровод маленьких сосен, которые кто-то посадил так, наверное, ради смеха, и полосу кустарников со скрюченными листочками, цепляющимися за жизнь сухими черенками, и незамерзающий ручей сомнительного происхождения – от него шел густой пар и совсем не лесной дух. Но Катя помнила, что с детства и до момента, пока не появился Арсений и не разозлил ее своей издевкой над людьми, не умеющими устраивать праздники (Катя отнесла это и к себе тоже), ей и в голову не приходило отправиться в лес в одиночку.
Из-за цепко державшихся друг за друга кустов малины выглянула елочка, топорщившая иглы с непосредственностью младенца, растопырившего пальцы. У Кати ощутимо заныло в груди: «Неужели я смогу ее убить?» Потребовался совсем маленький довод – девочка восьми лет. Когда она только думала о Ксюше, то чувствовала, как ее охватывают смущение и еще нечто, очень похожее на то, что называют счастьем.
Катя прошептала:
– Мой ребенок… Доченька моя…
Сознавая, что идет против всех человеческих правил, срубая дерево с именем ребенка на губах, Катя занесла топор и изо всех сил ударила по тонкому стволу. Елочка испуганно вздрогнула, и Кате почудилось, что иголки у нее растопырились еще больше.
– Вот черт! – простонала она. – Это же так просто… Почему я из всего делаю трагедию?
Стараясь смотреть только на одну точку – белую насечку на стволе, Катя ударила топором еще раз, потом еще и еще. Елка была совсем юной, у нее оказалось не много сил, чтобы сопротивляться напору человека, жаждущего радости. Дерево надломилось, его повело вбок, и Кате удалось свалить елку одним энергичным толчком. Та упала, ломая тонкий наст дрожащими лапами, и затихла.
– Это в первый и последний раз, – жалобно проговорила Катя. – За год я уговорю ее купить искусственную елку.
Спрятав топор, Катя подняла елку, взявшись за середину ствола, и выбралась на тропинку. Оглянувшись на свои путаные следы, свежий обрубок дерева и припорошенную иглами вмятину на снегу, она мрачно подумала, что это здорово походит на место преступления. И опять вкралась запрещенная мысль: Арсений с радостью совершил бы это за нее, стоило лишь попросить… Нет, даже и просить не нужно было – всего лишь разрешить.
«Надо было что-нибудь подарить ему, – пожалела она. – Он ведь принес подарок!»
Пару раз у нее замерло, а потом глубоко провалилось сердце, когда она касалась острых граней хризантемы. Испугавшись, она сунула подарок в сумку. Держать в руках его было опасно, он слишком пропитался токами Арсения…
…Ее порадовало, что к тому времени, когда она добралась до окраины города, совсем стемнело. Катя шла быстро – елка начала раскачиваться у нее в руке и колюче тыкаться в щеку. Втягивая нежный запах, она шептала:
– Прости меня… Я неумеха. Наверное, ему, чтобы устроить праздник, хватило бы одной твоей шишки.
Что-то тревожно толкнулось в ней на последнем слове. Шишка? Но в тот же момент сердце опять провалилось в никуда, отвлекло ее: «Слишком уж часто это стало повторяться…»
Когда она вновь подумала о пока не существующих в ее жизни праздниках, мысли успели стать плоскими, они больше не проникали в ее глубину. Вспомнился снеговик, оставивший на площадке мокрое пятно… Катя кисло подумала, что, как бы ни была хороша иллюзия, от нее никогда ничего не остается. Тот след у ее двери уже высох.
Но сам снеговик был еще жив. Остановившись у подъезда, Катя уже без боязни воткнула елку в снег: «Может, я ее купила!» За тот час, что Кати не было, снежный человечек успел ослепнуть – кто-то позарился на монетки. Катя пошарила в кармане, но шуба была старой, она давно уже в ней не ходила. Катя вырвала два кусочка искусственного меха: теперь снеговик стал черноглазым и любопытным.
– Вот так. – Она поправила съехавшую набок снежную голову. – Хочешь елку? Могу устроить… По знакомству.
Катя отломила нижнюю ветку. Мягкая и упругая, она никак не желала поддаваться. Измазав в смоле руки, Катя все же справилась и воткнула ветку в сугроб рядом со снеговиком – так, чтоб было похоже, будто он держит ее.