«И все же я ищу его». – Она шептала это, не делая каких-либо выводов, которые всегда – от ума. А сердце чаще всего живет наперекор всем выводам. Потому даже великие теории устаревают, а истории любви волнуют и через тысячу лет.
Ей все хотелось представить, каким был город, когда они жили вместе… Замечала ли она тогда, как смешно проседают от тепла сугробы, выпячивая подбородки? Арни не мог пройти мимо такого… Кате так мучительно хотелось вспомнить, что она, забываясь, сжимала пальцами голову, будто внешнее усилие могло помочь.
Обернувшись на ходу, Катя увидела желтые стены Политехнического института и попыталась догадаться: «Это Наташа мне сказала, что он там учился? Или я вспомнила?»
Сверкающая коробушка их магазина выросла перед ней неожиданно, будто сидевший под землей мастер-стеклодув выпустил ее на поверхность одним движением легких. Катя в растерянности остановилась и спросила себя: «А почему я иду именно к ней? Даже если это она сделала… Разве она может знать, где Арни сейчас, для меня ведь это главное… Почему так темно? Ведь еще только половина пятого. Она должна быть здесь…»
В глаза по-прежнему лезли посторонние подробности, которые неожиданным образом оказывались причастными к тому, что Катя еще никак не могла оформить в слова. Она увидела по-осеннему шелестевший среди зимы сибирский клен, не желавший расставаться с давно засохшими «парашютиками». И подумала: «Вот как надо держаться за свое прошлое». А поскользнувшись на присыпанном снегом ледяном пятне, сказала: «Каждый может оступиться». Это не звучало укоризной самой себе, тем более Катя вовсе не была уверена, что точно так же не ушла бы из жизни Арни, если б вновь не вовремя ворвалась бы в его комнату и увидела… Но она не помнила этой боли.
Тихонько зайдя в магазин, Катя удивилась тому, что никого нет в зале. Заглянув за перегородку, где флористки обычно пили кофе, она и там не обнаружила ни одной живой души. «Вот это новость! – Ее тревога обрела новый оттенок. – Куда все могли так разом исчезнуть?»
В ней остро откликнулось: так же, как Арни. Отгоняя нелепые страхи, выползшие из когда-то прочитанных романов Кинга, она чуть ли не на цыпочках подобралась к кабинету и открыла дверь. Искусно вырезанное лицо директора не выразило испуга, но что-то в нем дрогнуло, и Катя сразу поняла: она.
– Я отпустила девочек, – сказала Лилия Сергеевна. – Я чувствовала, что ты придешь.
– Вот я и пришла. – Катя с досадой подумала, что ответ был довольно глупым. Рассердившись, она выкрикнула то, о чем не собиралась спрашивать сразу: – Где Арни?
– У меня.
– У вас?!
Катя давала слово держать себя в руках, но дыхания не хватило – сердце опять провалилось, утянув его за собой. Та незаконченная, но кое-как уже сложившаяся картинка их настоящего, которую Катя наспех составила, мгновенно распалась. Теперь она даже не знала, о чем спрашивать.
– Он живет у меня, – повторила директор, не делая акцента ни на одном слове, но Катя услышала «живет».
– Понятно, – сказала она, хотя не понимала вообще ничего.
– Не думаю.
Усмешка уже не задела. Катя чувствовала себя омертвевшей настолько, что эта новая обида только безболезненно чиркнула по поверхности.
– Я могу с ним поговорить?
– Если он в состоянии…
– То есть как?
– У него запой. Не надо объяснять, что это такое?
– Понимаете, если сегодня он… Сегодня пятое. – Катя говорила так путано, что сама перестала себя понимать.
Директор встала из-за стола:
– Ах да. День вашего бракосочетания. Значит, вы передумали? – Она сдула что-то невидимое с новой икебаны.
– Да, – только и сказала она.
– Что это у вас с руками? Да что вы? Думаете, я мечтаю, чтоб вы скончались прямо у меня в кабинете? Пойдемте, – вдруг решила директор. – Конечно, вы должны поговорить.
Двигаясь тихо, как заговорщики, и не произнося больше ни слова, они везде погасили свет и проверили двери. Катя подождала у выхода, пока Лилия Сергеевна оденется, и удивилась, когда та вышла с непокрытой головой.
– Там холодно…
– Я же на машине. Ну, пойдемте.
Катя прислушалась, как подозрительно «сбоило» сердце, и взмолилась: «Держись! Не сдавайся…»
Пока прогревался мотор, Лилия Сергеевна сказала, пристально глядя перед собой через лобовое стекло:
– Не думайте, что я собираюсь держаться за него зубами. Я не буду вам всего рассказывать. Но это глубже, чем может вам показаться. С моей стороны, разумеется. С его – никак. Вообще никак. Я это чувствую.
Неожиданно она вздрогнула, словно почувствовав что-то еще, и прислушалась. Потом отрывисто бросила:
– Поехали.
Катина тревога рванулась к голове, и в глазах потемнело, как бывало, когда приходилось бежать. Снег мчался им навстречу и пытался залепить глаза, но тонкие механические лапки защищали двух женщин, не научившихся разговаривать друг с другом. Город обрастал темнотой, и Катя со страхом думала, что должна опередить эту ночь, успеть, пока она еще не поглотила все, ей принадлежавшее.
Уже у дома Лилия Сергеевна резко сказала:
– Выходите. Да скорее же! Мы не опоздали, я знаю…
«Я дойду!» – крикнула Катя своему сердцу и побежала наверх, уже чувствуя, что… Что?!
Она ударилась о дверь прежде, чем хозяйка вставила в скважину ключ, и закричала:
– Арни!
Лиля не останавливала ее, не заставляла замолчать, и крик рвался в то замкнутое пространство, где заключил себя Арни. Его имя просачивалось сквозь щели, он не мог не слышать, и то, что дверь все не открывалась изнутри, отозвалось в Кате ужасом. Она колотила по деревянному прямоугольнику, оглохнув от грохота.
Когда же дверь наконец распахнулась вовнутрь, она упала на колени, но Лиля ее не подхватила. Толкнув Катю бедром, она бросилась к другой двери.
«Сколько же их будет – этих дверей?» – Катя еще стояла на коленях, когда рваный ритм бешеной пляски у нее в груди вдруг разом стих.
Ей сразу стало спокойно и захотелось лечь. Ламинат оказался холодным и гладким, как лед. Наверное, у Арни мерзли ноги, когда он ходил по нему, ведь тапочки он, конечно, не подумал захватить с собой…
«Хорошо. – Ей даже захотелось улыбнуться. – Теперь все будет хорошо…»
Но в тишину, которая покачивала Катю, убаюкивая, осторожно влился всплеск того «вьющегося водного потока», который когда-то она только воображала, а теперь видела даже через дверь. У него было короткое глубокое имя… Она была вечной, эта река. Она могла поглотить любую боль и жить с нею, не обмелев ни на пригоршню. Движение воды было едва различимым, но живым. Оно легко толкнулось в замолчавшее Катино сердце, и раздался чей-то голос, похожий на птичий: «Не время!
Вставай…»
Катя открыла глаза, и лакированное дерево тотчас загородило реку, по которой могли уплыть они с Арни, если б кто-то не заставил их остаться. Теперь ей казалось, что там вообще нет никакой воды, а только долгий трудный ход, по которому предстоит вести к свету… То ли ей его, то ли ему ее. Не оглядываясь назад.