Они ничего для него не сделали. Они выпивали и закусывали, сидя в мягких креслах, им было тепло и удобно, – а ему, их сыну, осталась вареная морковка, хлеб, чай и валенки, пустая и застывшая земля, холод, пыль и нужда, выбитые стекла, колченогие табуреты, деревянные снеговые лопаты. Но упрекнуть – значило отменить их судьбу. А значит, и свою собственную.
Когда сыновья живут хуже отцов – это не беда. Беда, когда сыновья обвиняют отцов в том, что живут хуже.
Не суди род свой, себя осудишь.
Мама смеялась. Она пролила вино на платье, а папа рвался к ней, с салфеткой в кулаке, решительный и юный.
Денис заплакал – он чувствовал себя старше своего отца, и понимал, что обязан все ему простить. Отец жил, как мог, сын живет, как может, и, если сын не ответит за отца, он тогда не сын своему отцу.
Все было правильно. И трава, и башни в сто этажей, и «никто никому ничего не должен», и учебники абсолютного процветания, и резиноасфальт, и китайцы в Сибири. Промотали, распродали, пропили, проели, просрали, пустили с молотка собственное величие – бог с вами. Значит, так было надо. Кто я таков, чтобы вас упрекать? Я всего лишь сын ваш; рожден, где родился; имею, что есть.
Бог с вами.
На рассвете к Денису пришла женщина без возраста, принесла одежду и ботинки. Все оказалось впору. Его повели по пустым коридорам, в бесшумном лифте спустили в гараж и посадили в красную машину, огромную: в салоне уместились бы четыре электромобиля Гарри Годунова. Сопровождающих не было. Возможно, шофера тоже не было, ибо лимузин помчал с нечеловеческой скоростью, и при этом весьма плавно. Замелькал за стеклами стерильнейший, уютнейший город цвета человеческой плоти. Бесшумная техника мыла и без того чистые улицы и витринные стекла. Юноши в белых куртках деловито выносили на тротуары столики уличных кафе.
«Старый дядя Гарри был прав, – подумал Денис. – Я пробыл тут один-единственный день и уезжаю с облегчением. И вряд ли вернусь».
На аэродроме гулял ветер. Несколько широкоплечих, коротко стриженных мужчин стояли под крылом космоплана, окружив груду массивных чемоданов. Пилот грел турбины. Над колеблющимися кронами столетних кедров возвышался Купол: молочно-белый, циклопический, смотреть на него было неловко: он попирал главный, тысячелетний закон, согласно которому самые великие сооружения на планете создает все-таки природа, а никак не человек.
Трап подали сразу, как только приехал Пружинов.
– Нравится? – прокричал он, толкая Дениса в бок и показывая на космоплан.
Денис кивнул.
– Заблюешь мне кресла – будешь должен!
Он захохотал и первым полез по лестнице, споро перехватывая поручни. Его легкое пальто развевалось.
В салоне оказалось тесно, Денис несколько раз ударился головой и локтями. Коротко стриженные рассаживались в соседнем отсеке, сквозь перегородку доносились их грубые голоса и смех.
– Устраивайся, – велел Пружинов. – Слышал про суборбитальные полеты?
– Конечно.
– При разгоне будет худо, зато потом, наверху – реальный кайф. Гарантирую сорок минут невесомости. Если страшно – надень скафандр.
– А вы?
– А я свое отбоялся.
– Тогда и я не буду.
– Ну и правильно, – оценил богатейший и влиятельнейший. – У меня пилот – полковник Военно-космических сил. Боевые ордена, три раза катапультировался… Тоже ничего не боится. Кстати, давай-ка примем дозу.
– Лучше наверху, – предложил Денис.
– Наверху не получится, – с сожалением ответил Пружинов. – Глотнешь, а оно встанет где-нибудь здесь, – он ткнул себя в грудь – и будет висеть. Никакого толка нет. Бухать надо на земле…
Он достал из кармана фляжку, хлебнул. Протянул Денису. Смотрел, как тот пьет.
– Твой отец не любил это дело. А ты, я вижу, мастер.
– У моего отца была другая жизнь, – сказал Денис.
– Это да, – пробормотал Пружинов и грубым рывком ослабил узел галстука.
– Поехали.
Денис пристегнулся.
Разгон, взлет и последующие десять минут были кошмарны. Примерно на второй минуте Денис перестал видеть и слышать, на восьмой – дышать. Потом стало легче. За иллюминаторами быстро темнело.
– Сейчас тряханет, – не своим голосом прохрипел Пружинов. – Держись крепче. Отделимся от носителя, он вернется домой – а мы наверх…
– Знаю, – выдавил Денис. – Я хотел учиться на летчика. Поступал в авиационный институт. С детства мечтал летать в космос…
– Еще полетаешь, – серьезно заверил богатейший и влиятельнейший, медленно повернул прижатую к креслу голову и подмигнул. – Заберешь семечко – и пойдешь ко мне работать. Нечего тебе в Европе делать. А мне люди нужны…
Потом был рывок, грохот, несколько мгновений бешеной вибрации, и вдруг установилась тишина.
– Вот этот момент, – слабым голосом объявил Пружинов, – особенно люблю.
Улыбнулся Денису.
– Ты не на меня смотри, – посоветовал он. – Ты в окошко смотри. Там твоя родина. Вся.
Денис посмотрел. Родина была огромна и темна. Фиолетово-розовая полоса отделяла ее от бархатно-черного небесного наждака; казалось, проведи пальцем – и обдерешь кожу о густо наклеенные звезды.
– Там Европа, там Азия. – Пружинов тыкал пальцем, как в ресторанное меню. – Там север, там юг. Нравится?
– Да, – сказал Денис. – Красиво.
– Большая, сука, – удовлетворенно произнес Пружинов. – Очень большая. Даже не верится, что она такая большая.
– Кто? – спросил Денис.
– Страна. Жаль, ничего не видать. Мы уже догнали ночь. Вылетели в семь утра, прилетим в пять по московскому времени… Знаешь, почему я люблю космос? Тут людей нет. Тут им жить не по карману. Тут каждый – сам себе бог. Смотришь сверху – все видишь, а их не видишь.
– Кого? – спросил Денис.
– Людей.
Губы богатейшего и влиятельнейшего разъехались.
– Твой отец любил людей – и они его убили. А я не люблю – и вот: живой. Понимаешь?
– Да.
Пружинов помолчал и сообщил:
– Я уважаю это место. В смысле космос. Тут хорошо. Я каждый год три недели тут отдыхаю. Прилетаю и бездельничаю. Не на Луну, там тухло. Сплошные тусовки, дискотеки, золотая молодежь, блядки в условиях пониженной гравитации… Я на орбиту летаю. Прилечу – и сижу в каюте. Плаваю, смотрю и думаю. Про них.
– Про людей?
Пружинов кивнул.
– Они про меня мало думают, а я про них – все время. В этом моя сила. У них ничего для меня нет, а у меня для них – все время что-то новенькое. На орбите хорошо думается. Другой принцип кровообращения, клетки мозга снабжаются равномернее… Спускаюсь – идея готова. Беру, прикидываю – и вставляю. Прямо им в головы. Влияю, понял? Они думают, что сами по себе, а на самом деле за них все придумал Никита Пружинов.
– Нельзя все за всех придумать, – сказал Денис.
Богатейший и влиятельнейший отстегнул ремни, оттолкнулся и повис. Улегся на воздух, словно на кушетку.
– А за всех и не надо. К черту «всех». «Все» не нужны. «Все» – это абстракция. Достаточно повлиять на тех, кто принимает решения. На самых активных. Согласен?
Денис пожал плечами.
– В старых государствах, – продолжил Пружинов, – этого не понимали. Обрабатывали самых глупых и доверчивых. Потом глупые бежали на избирательные участки и голосовали как надо. Это очень архаично. В моей стране глупые и доверчивые предоставлены сами себе. Им отдали Европу, им дали бесплатный хлеб, который на самом деле ни хера не бесплатный и никогда не будет бесплатным… Они там гужуются, берегут сбереженное, башни сносят голыми руками… Самоуправление, самообслуживание… Жратва – есть, хулиганье и злодеев прижали… Молодцы! А чуть кто появляется смелый, резкий, критично настроенный, мы его – хоп! К себе берем. Под Купол. Или уничтожаем. Так мы твоего Годунова купили. Сказали: или мы тебя ликвидируем на хуй, или – милости просим, вот тебе домик, вот тебе работа, пиши что хочешь, но – под нашим контролем. И что, отказался твой Годунов? Нет! Собрал вещички и переехал. И таких, как он, было много. Мы собрали лучших, сливки, и теперь работаем с ними.
Денис смотрел на черную землю. Вдруг испугался: где люди, где свет городов? Неужели столь огромные пространства тотально пустынны? Наконец увидел жалкую горсть желто-белых огней, успокоился. Сказанное Пружиновым не умещалось в голове, здравый смысл велел не вслушиваться во фразы; иначе вся картина мира, каким его знал Денис, разваливалась, двадцать лет жизни превращались в идиотическую клоунаду.
– И знаешь, что приятно? – продолжал Пружинов, паря меж полом и потолком. – Не оскудевает русский народ! Каждый год мы забираем к себе примерно по триста человек. Умных, быстрых, нестандартно мыслящих. Цвет нации! Кстати, на Глеба Студеникина тоже была в свое время ориентировочка, хотели мы его забрать, к полезному делу пристроить, – но пропал парень, занялся какой-то ерундой уголовной… Я его помню. Спортсмен, мощага, ничего не боялся…
«А я? – хотел спросить Денис. – А как насчет меня? Разве я не умен и не быстр? А на меня не было ориентировочки?»
Но не спросил, промолчал. Не захотел услышать ответ.
Пружинов выглядел немного глупо: парящий в положении «на спине» человек в дорогом номенклатурном костюме; конец его галстука реял, и шнурки на ботинках.
– Забираем только самых активных, – продолжил он. – А остальные – черт с ними! Для остальных есть кино про Буслая. Дешево и эффективно. Буслай – молодец, нормально справляется. Это я его придумал. Красивый, сильный, умный, русский – чего еще надо? Одному голову отрубит, другого пчелами насмерть затравит – настоящий национальный герой. Хер опять же стоит круглогодично… Но на элиту он не работает. Слабоват. Элиту, активных, лучше не обманывать, а покупать. Даем им комфорт, постоянную температуру, вечное лето, здравоохранение и доступ к информации. Элита хочет все знать, мы ей даем такую возможность. Мы – власть, мы прозрачны. На, смотри: трансляция из кабинета министра энергетики. На, смотри: трансляция из сортира жены министра обороны. Элита самолюбива и бережет себя. Умники не желают, чтобы мы копались в их мозгах. И мы им это пообещали. Торжественно гарантировали. Никаких воздействий на мыслительные процессы! Идиоты. Зачем мне их мозги? На кой хер мне их мыслительные процессы? При чем тут мозги, если главное – нервная система? Это просто, и это дешево. Зачем воспитывать в человеке честность, если ее можно имплантировать? Зачем уговаривать, если можно вживить немного неуверенности, минимальную дозу страха, вызвать слабенькую депрессию? Я тебе скажу, мой юный друг, – работать с умниками проще, чем с самыми доверчивыми и наивными… – Пружинов закинул руки за голову. – Элита глупа. Самые умные и есть самые глупые и доверчивые. Каждый думает, что он сам себе хозяин. Что он сам принимает решения. Еще бы, ведь он умный, у него высшие баллы, у него диплом, у него ай-кью… Говоришь ему: ты болван, тебя дурят! А он отвечает: невозможно, я сам во всем разбираюсь, я сам себе хозяин! А потом хавает то, что я ему подсунул. И уебывает, гордый и самостоятельный…