– Вы хотите, чтобы они росли под Куполом?
– Ну… Начнем с того, что я хочу рожать в нормальных условиях. Я хочу, чтобы меня наблюдал нормальный доктор, а роды принимал нормальный акушер…
Годунов понимающе кивнул.
– Милая Таня, – сказал он. – Знаете, почему Пирогов был великим хирургом? Потому что много резал. И он резал солдат. Он отпиливал им руки, ноги, делая до двадцати операций в сутки. Можно предположить, что под его ножом умерли многие – но в конце концов опыт был накоплен, и сейчас Пирогов считается величайшим хирургом всех времен. Так вот, Таня: хороший доктор – это тот, у кого богатая практика. Если в больнице грязно, это не значит, что вас будут плохо лечить.
– Это слабо утешает, – твердо сказала Таня.
– Ваши опасения я понимаю, но вас не пустят рожать под Купол. Либо потребуют за это огромных денег. Беременным женщинам из Европы запрещен въезд в Новую Москву. А беременность определят сразу, еще в аэропорту. Там для этого есть очень чувствительная техника…
– Значит, я забеременею там, – сказала Таня. – В Новой Москве.
– Это другое дело, – ответил писатель. – Но чтобы жить в Новой Москве, вы должны получить официальное приглашение…
– Я все это знаю, – перебила Таня. – Либо по приглашению, либо за деньги… – Она помедлила, искоса взглянула на Дениса, коротко вздохнула. – Слушайте, у меня есть человек – он готов организовать мне переезд. И не только мне – ему тоже, – она небрежно ткнула пальцем в Дениса. – Не буду скрывать – тот человек желает, чтобы я оказала ему определенные услуги.
– А Денис против, – сказал Годунов.
– Да. Денис против.
Годунов просверлил Таню выцветшими глазами.
– Он прав.
Таня побледнела.
– Нет! Неправ. Он во всем меня устраивает, он хороший, честный и смелый парень. Но однажды мы разошлись, и у меня появился другой мужчина. Его друг, кстати!
– Некто Глеб Студеникин, – тихо вставил Денис.
– Хо! – выдохнул Годунов. – Даже так.
– То есть я жила с другим мужчиной на его глазах. Он все знал.
– И молчал, – подсказал Годунов.
– И молчал! – воскликнула Таня, неприятно вытаращив глаза. – Потом я вернулась к нему, и он меня принял. Я, простите, утром вылезла из чужой постели, а вечером пришла в его постель, и это его не смутило. Теперь еще одно. Для того чтобы добыть деньги, он до сих пор таскает балабас. Знаете, что такое балабас?
– Примерно.
– Он, – Таня ткнула пальцем в Дениса, – носит на сотые этажи аккумуляторы и еду. Рискует жизнью и свободой. Я предлагаю ему все изменить. Я опять залезу в чужую постель, ненадолго… За это мы с ним получим все. Безопасность, покой, здоровых детей, нормальную работу, не связанную с криминалом, с риском для жизни… Разумеется, я все понимаю. Это проституция. Настоящая, банальная.
– Нет, – небрежно возразил Годунов. – Не банальная. Банальная – это вокзальный минет за мятую сотню.
Денис взял графин. Горло его было ледяным, но он почувствовал холод не пальцами – головой. Он налил, проглотил, ничего не понял.
– Прошу вас… – произнес он.
Язык не слушался. Странно, что ярость заставляет губы неметь: должно ведь быть наоборот. В моменты гнева все обязано работать идеально: и ноги, и руки, и мозг, и гортань. Чтобы было легче рвануться, всей силой мышц, обездвижить врага боевым криком и пронзить его насквозь.
– Пожалуйста… давайте… не будем. Таня, мы поговорим вдвоем… Не сейчас…
– Нет, – грубо ответила Таня. – Мы поговорим сейчас. Мы же для этого собрались, правильно? Жаль, что твоя мама уехала, она бы меня поняла. Но я не успела с ней обсудить… А теперь – вот, приехал человек, друг твоего отца и твоей матери… Ты зачитывался его книжкой. «Бледные люди»… Я, кстати, тоже прочитала… Пусть он скажет, как нам быть. Ты сам говорил: делай что хочешь, я приму тебя любую. «Если тебе хорошо с Глебом – будь с Глебом». Так ты говорил. А теперь я хочу быть с той сволочью, которая устроит нашу жизнь. Я так хочу, понял?!
– Эй, – миролюбиво сказал Годунов. – Молодые люди! Ваша проблема – не проблема. Мы ее решим в пять минут. Не волнуйтесь. Через полчаса мы выйдем отсюда, и каждый будет знать, что делать.
– Верю, – пробормотал Денис, вставая. – Извините, Гарри. Я сейчас.
В туалете негромко играло что-то плавное, из раннего Тихона Беса, и гнев понемногу отступил, освободил Дениса. Но горечь осталась. Зачем она так? Захотела лечь под миллионера-разложенца – иди, ляг. А что ты там потребуешь взамен – деньги, тряпки или билет в город под Куполом – это не важно. Хочешь? Иди, сделай молча. Только не надо превращать это в трагический подвиг. А тем более – с кем-то обсуждать. Я никогда не требовал от тебя верности. Я вообще ничего от тебя не требовал. Делай что хочешь. Либо мы вдвоем, либо поодиночке, остальное не важно.
Дениса сильно ударили по плечу, он обернулся и увидел того, смутно знакомого, бросавшего из своего угла стремительные короткие взгляды, и вспомнил его.
– Привет! – сказал майор. – Я смотрю, ты меня совсем забыл, бляха медная.
– Нет, – ответил Денис. – Не забыл.
– Молодец. Я давно хотел тебя увидеть.
– Зачем?
Майор удивился.
– Как это «зачем»? Ты за полгода ко мне ни разу не зашел. И даже не позвонил, бляха медная! А я, между прочим, на тебя рассчитывал…
Майор расстегнул зиппер и стал мочеиспускаться, явно наслаждаясь процессом.
– Я зайду сегодня же, – пробормотал Денис, продвигаясь к выходу.
– Стоять! – велел майор. – Я не закончил!
Он бодро подпрыгнул, стряхивая последние капли. Рванул кран умывальника, стал мыть руки, тщательно, с мылом. Денис сунул руки в карманы.
– Тебя полгода не было, – тяжелым голосом произнес майор. – А когда мы случайно встретились, ты тут же обещаешь, что завтра зайдешь. У тебя, бляха медная, что-то есть для меня?
– Нет, – ответил Денис.
– Ты полгода гулял, делал что хотел, и у тебя ничего нет?
– Ничего.
– Салфетку дай.
– Что?
– Салфетку, говорю, дай!
Денис не пошевелился.
– Щенок, – сказал майор. – Ты за кого меня держишь? Я тебе поверил. Я тебя отпустил. Мог под суд отправить, бляха медная, – но не отправил. Посмотрел на тебя, подумал: вот хороший честный парень, настоящий, бляха медная, правильный молодой человек, я не буду ему жизнь ломать, я ему помогу… И отпустил тебя. Попросил по-людски, приходить хоть иногда, за жизнь побеседовать. А ты повернулся ко мне спиной и свалил… Как будто я, бляха медная, не офицер, а шлюха дешевая…
Майор явно собирался продолжить тираду, но ему помешал вошедший Годунов. Писатель был пьяный и бравый. Он улыбнулся майору и спросил у Дениса:
– Ты чего тут застрял?
– Уважаемый, – сказал майор, сузив глаза, – выйдите, пожалуйста. Буквально две минуты.
– Конечно, – сказал Годунов. – А поссать можно?
– Нельзя.
– Жаль, – вежливо ответил Годунов. – Я бы поссал, если честно. А вы, извиняюсь, тут типа начальник сортира?
– Да, – проскрежетал майор. – Выйдите.
Годунов улыбнулся.
– Денис, – весело сказал он, – это кто?
– Не важно, – пробормотал Денис.
– Он в самом деле начальник сортира, да?
– Гражданин, – прорычал майор, – покиньте помещение.
И предъявил значок.
– Хо! – провозгласил писатель. – Секретная служба ее величества! Не люблю, но уважаю. А что у вас за дело к молодому человеку?
– Это вас не касается.
– Почему же, – сказал Годунов. – Я его близкий родственник. Ну-ка, Денис, иди отсюда. Иди к Тане. А мы с гражданином начальником поговорим. О том, как проводить в туалетах оперативно-следственные мероприятия. Иди-иди.
– Стой на месте! – сказал майор, метнув в Дениса взгляд. – А ты, старик, исчезни, бляха медная. От греха. Иначе по шее получишь, понял?
– Понял, – кивнул Годунов. – Только не вспотей, сынок.
Майор фыркнул, перевел взгляд с Дениса на Годунова и вдруг тоже улыбнулся.
– Ну вы даете, ребята, – тихо сказал он. – Со мной такое в первый раз. Сделаем по-вашему. Щенок пусть валит, а старик останется. Я люблю таких стариков.
– Гарри, – позвал Денис. – Ну его к черту. Это не ваше дело, давайте не будем…
– Будем, – небрежно возразил Годунов. – Иди, я скоро.
– Да, – произнес майор. – Иди-иди. Позвонишь мне завтра после обеда. А я объясню старичку, что почем в моем городе.
– Не переживай, Денис, – сказал писатель. – Гражданин начальник выпимши. Он решил, что ему все можно.
– Это да, – сказал майор. – Это точно. Мне все можно.
Старый Гарри нехорошо улыбнулся.
– Гражданин начальник просто не знает, кто я такой. Сейчас он мне скажет фамилию, звание, должность, я все запишу и прямо сегодня пойду к его шефу…
Денис вышел. Подумал – не подождать ли возле двери? Потом решил, что надо все рассказать Тане, вернулся в зал, сел напротив, посмотрел – она сидела безучастная, холодная. Произнесла, глядя в пустоту:
– Глеб звонил. Тебя искал.
– Ты сказала, что мне не до него?
– Скажи ему сам! – раздраженно бросила Таня. – Он звонит каждый день! Нашли, тоже, радистку Кэт! Скажи, передай, объясни… Разбирайтесь сами! Без меня! То ты бегал за ним как собачка, то не можешь даже по телефону поговорить!
– Мне не о чем с ним говорить. У него своя жизнь, у меня своя…
«Ничего я ей не расскажу, – подумал Денис. – Не потому, что нельзя рассказывать, а потому, что невозможно рассказать. Ни про Глеба, ни про семя стебля, ни про майора, бляха медная. Все зашло слишком далеко и завязалось слишком туго. Студеникин, умный парень, еще зимой понял, что с Таней лучше расстаться. Независимая, дерзкая, импульсивная – она будет только мешать».
Он вздохнул и пообещал, что сегодня же позвонит Глебу. Потом сидели, молчали, Денис выпил водки; Годунов не возвращался, и майор тоже. Пришли сразу две новых компании – щуплые разложенцы с дамами, приодетыми в «Торгсине». Шепотом выругавшись, Денис пошел в сортир.
Годунов лежал на полу под умывальником, хрипел, лицо было бескровным, серым, кисть левой руки дико вывернута. Обе брючины задрались, новые ботинки модели «полуколхозник» пахли новой кожей, а носки были разные, один темно-серый, другой – синий.