— Ты понимаешь, я уже не могу. Мне так тяжело видеть эти мрачные лица! Такое количество несчастных людей! А когда выпью — всё в другом свете, всё меняется. Я всех люблю! Понимаешь?
Потом редкие случайные встречи… И в 1980 году на Пасху — наша последняя встреча. Это было на Красной Пахре, на даче у Людмилы Зыкиной. Володя заходит, увидел нас — и бросается к Боре! Обнимает нас и… здоровается с Ириной. А потом спрашивает:
— А это кто?
— Володя, это же Иришка!
Однажды мы сидели с дочерью и вспоминали Володю. И моя Ирка вдруг говорит: «Ну, вот, дядя Володя умер, Даль умер… За кого теперь замуж выходить?
1988–1989 гг.
В наш тесный круг не каждый попадал
Марина Михайловна Добровольская
Так получилось, что в Школу-студию МХАТ несколько человек были приняты раньше других. 2 июня 1956 года стало известно, что приняли ленинградца Вильдана и москвичей — Яловича, Портера и Высоцкого. А поздно вечером в тот же день объявили, что приняты Лена Ситко и я… И всем нам было велено прийти на следующее утро.
А в Москве тогда творились невероятные вещи — примерно, как сейчас. 1956 год — начало общественного подъёма, оттепель. В залах Академии художеств на Кропоткинской открылась выставка Кончаловского. Мы зашли в Студию, а потом пошли на эту выставку. Потом долго гуляли в Александровском саду… Вот тогда-то мы все и познакомились по-настоящему.
И сразу же было видно, что особенно сблизились Высоцкий и Ялович. Они оба были москвичами, оба всё время «хохмили». Но если Гена был смешным сам по себе и шутил по поводу, то Володи всегда кого-то изображал, играл какой-то типаж. В общем, с самого начала они оба были комедийными, ярко-характерными. Чуть позже Володя стал пробовать на нас свои рассказы — это было уже начало его собственного творчества. И все эти рассказы были от лица какого-нибудь типажа. С самого начала это было актёрское творчество.
Совсем недавно на похороны Юлия Даниэля в Москву приезжал Андрей Донатович Синявский, наш преподаватель литературы, приезжал всего на несколько дней. Так вот, он и его жена Мария Васильевна Розанова рассказывали, что им правдами и неправдами удалось вернуть из КГБ свою плёнку с записями Высоцкого. Наверное, это самая ранняя плёнка с записями песен, а главное рассказов. А может быть, это единственная такая плёнка, потому что других записей ранних рассказов Высоцкого не сохранилось.
А некоторые Володины рассказы и записать-то было невозможно. Это были «немые» рассказы. Ну, например, о том, как закусывал его дядя. Дядя говорил тост и по ходу дела выпивал рюмку, но водку не проглатывал. Ему предлагали закуски, а он показывал жестами: это не то, и это не то… А водку всё время держал во рту, и мимика от этот была совершенно невероятной! В конце концов ему давали то, что он хотел, и он проглатывал водку… «Вот я и говорю…» — и продолжил тост. Это был просто блестящий актёрский этюд. Помнит ли кто-нибудь об этом?
Сцена из дипломного спектакля Школы-студии МХАТ «Свадьба» по А. П. Чехову. Слева направо: В. Большаков (телеграфист Иван Михайлович Ять), Л. Евгенина (акушерка Змеюкина), А. Иванов (лакей), Г. Портер (кондитер Дымба), В. Высоцкий (отставной коллежский регистратор Евдоким Захарович Жигалов), Т. Додина (жена Жигалова Настасья Тимофеевна), М. Добровольская (дочка Жигаловых Дашенька), Г. Ялович (жених Эпаминонд Максимович Апломбов). Москва, 1960 г. Фото И. Александрова
Но наверняка все ребята помнят нашу любимую игру «в бороды». Идёшь с кем-нибудь по улице, увидишь человека с бородой, и надо первым сказать: «Моя борода!» и так нужно было набрать три «бороды». Правила такие. Борода у «Бороды» не считается («Борода» — это был швейцар в ресторане ВТО). Борода в машине или на велосипеде — две «бороды». Борода у милиционера — три «бороды». Ну, а если кто-нибудь увидел милиционера с бородой в машине! Это все! Сразу пять «бород»! И можно заказывать «американку», то есть придумать что-нибудь, чтобы проигравший выполнил.
Пятьдесят шестой, пятьдесят седьмой годы… Тогда много невероятного происходило. Тогда впервые в нашу страну приехал итальянский певец Марио Дель Монако, он пел вместе с Архиповой в «Паяцах». И один из первых рассказов Володи был о Дель Монако, рассказ от имени Серёжи из Марьиной Рощи Я могу только очень бледно это воспроизвести…
«Ну, там в пнофкоме дани эти бинеты. Они зе сездесят нубней стоят! Ну, я это Нюнке говоню… Я зе пенедовнк, вобсе… А это зе сестой нят пантена! И как же мы долзны выгнядеть! Ну, Нюнка посне смены спать вобсе не стана, сназу в нанихмахенскую… Ну, сени мы в сестой нят… там это, стемнено. Высен этот с паноской, пни панаде, весь в чённом. Тут это, музыка, хоть пнась. Нюнка сназу захнапена, ну, понимаесь, она зе не слана…»
И вся эта смешная и грустная истории заканчивалась так. «Ну, сто я вам, небята, сказу. Дель Монака, мона быть, он и певец. Мона быть, и итаньянский. Мона быть, я нисево не говоню. Но ведь ннсево не понятно!»
Или ещё один тип — «Вася-ловитор склизские руки». Он работает в цирке — ловит, если кто-то из воздушных гимнастов срывается. И этот Вася-ловитор погибает, спасая своего товарища. На поминках все говорят хорошие слова про Васю, какой он был замечательный человек. И наконец, встал Костя-тяжеловес «нижний», сказал речь, а потом сказал «ап!» — и все «слепили заднего» (сделали заднее сальто) в честь Васи. Вот такой был рассказ…
Синявский очень ценил эти рассказы Высоцкого. Вообще, с Андреем Донатовичем многое связано. Он пришёл к нам не сразу. Сначала русскую литературу нам читал Абрам Александрович Белкин, вот он и привёл к нам Андрея Донатовича. Русская литература первой половины XX века. Пришёл к нам такой немного странный человек, ещё молодой, но уже с бородой. Глаза тоже странные: не поймёшь, на тебя глядит или нет. Он говорит очень тихо, с расстановкой, немного растягивая слова. Но сразу же — ощущение доверия к тебе. Но самое главное — что́ говорит! Называет имена, которые мы не знали: Бунин, Цветаева, Ахматова, Мандельштам. Мы узнаём, что муж Ахматовой, Николай Гумилёв, был расстрелян, а сын репрессирован. У нас были не только лекции, но и беседы. Синявскому можно было сказать, что Бунин тебе ближе, чем Горький. Только он всегда требовал, чтобы твоё мнение было обосновано. Почему нравится? А почему не нравится?.. Синявский учил нас мыслить.
С другой стороны, Андрею Донатовичу, по-видимому, тоже было интересно с нами. Как потом выяснилось, он впервые столкнулся с такими яркими индивидуальностями, хотя у него были ученики и прежде. Его очень заинтересовал наш «капустник», идею которого нам подсказал наш любимый педагог Борис Ильич Вершилов. К сожалению, он умер в марте 1957 года. По его идее мы сделали необыкновенный «капустник».
Вообще, наш курс был очень музыкальным. Валя Никулин великолепно играл на рояле. Гена Ялович играл на многих музыкальных инструментах, его аккордеон постоянно лежал в Студии. Рома Вильдан тоже играл. Я помню, что и Володя садился за фортепиано, что-то подбирал. С первого же «капустника», в котором было очень много музыки, мы стали любимым курсом в училище. Изображали педагогов, студийную жизнь.
А Борис Ильич смотрел-смотрел на всё это и как-то сказал:
— Знаете что, ребята. Что же вы не делаете настоящих «капустников»? Таких, какие когда-то были во МХАТе!
— Как? У нас нормальные «капустники»!
— Да нет. Вы всё изображаете педагогов, всё про свою Студию. А вот во МХАТе делались пародии на все виды искусства. Попробуйте сделать такой!
И наш курс сделал такой «капустник»! Была пародия на трагедию — мы играли «Отелло». Мавр был Жора Бпифанцев, его красили чёрным. Я играла Дездемону… Выходили люди в красных колпаках со свечами. Жора говорил: «Сначала свечу задую, потом её». И надевал чёрный колпак. А перед появлением Отелло я пела:
«Как увижу, как услышу,
Всё во мне заговорит,
Вся душа моя пылает.
Вся душа моя горит!»
Потом — пародия на цирк. Все наши ребята сидели на тумбах, как разные звери, и чесали друг друга ногами. Выходила Аза Лихитченко в высоких сапогах, с хлыстом — укротительница! Она засовывала голову в «пасть» Вильдану! А потом под «ап! ап!» они прыгали друг через друга.
В этом капустнике Володя очень хорошо изображал Чарли Чаплина. В котелке, в длинном фраке, с тросточкой. Он двигался по-чаплински и пел:
«А я бы дал экрану
Второго Ив Монтана!
Но мне сказали: рано!
Сниматься не дают!
Тарам-пам-пам, пам-пам…»
А ещё был кусок, когда мы изображали цыганский табор. Все. Весь курс! Этим цыганским табором и кончался наш «капустник». И вот под «Танцуй, Васёк черноголовый!» выскакивали Большаков и Высоцкий (у него было такое прозвище — «Васёк»), выскакивали, плясали, а Володя начинал петь такую французско-цыганскую абракадабру под Ива Монтана:
«Жем прямо через Гран-бульвар,
Атанде шоз, атанде шоз, атанде шоз нуар!
Тротуары и бульвары,
Аксессуары!
Пурген кашнэ, ален журне!»
А мы все подхватывали: «Ай не-не, не-не! Ай, не-не!»
«Капустник» пользовался большим успехом и, как мне кажется, именно после этого Андрей Донатович Синявский стал к нам присматриваться. Он даже приходил на наши экзамены по специальности. А после этого мы побывали у него в гостях. Не весь курс, конечно. Я помню, что там были Жора Епифанцев, Гена Ялович, Володя Высоцкий, конечно, и ещё человека три-четыре. Вот так мы попали в знаменитый подвал к Синявскому.
А тогда в моде были блатные песни. Да, иногда мы гуляем в перерыве по улице Горького, и вдруг Володю окликают: «Ну-ка, Васёк, подь сюда». Значит, у него остались старые дворовые знакомства. Более того, они с Яловичем знали эти уличные песни и пели их вдвоём, это было замечательное исполнение! Одна песня была комедийная, и они её выстроили как диалог: один человек рассказывает, а другой уточняет.