— Нет, потом тебе будет очень трудно. Давай, я сяду где-нибудь за кулисами с экземпляром пьесы, и буду просто следить за текстом…
Я ему ответил, что сам постараюсь следить… Всё-таки такая большая роль, да и я ещё не обладал опытом ни в театре, ни на сцене.
А вообще, Владимир все эти годы держал себя очень замкнуто. Он всегда приходил достаточно независимо, что могло показаться и высокомерным… И это, наверное, порождало в труппе — я не говорю про всех — какую-то неприязнь, даже злобу.
И ещё — очень конкретное, что осталось в памяти… Вышел спектакль, и на каком-то этапе всё начало складываться. Но я ещё не научился распределять свои силы, чтобы мне их хватило от начала до конца. Уже было сыграно — не один, не два, не пять — более ста спектаклей. Сколько точно, я не помню… Почти перед самым концом спектакля наступил такой момент, когда я минуты на две-три уходил за кулисы. А в это время Высоцкий играл сцену с Ниной Шацкой — сцена Свидригайлова и Авдотьи Романовны. И получилось так, что к этому моменту я уже выдохся окончательно! Я уходил за кулисы с мыслью, что теперь осталось мало, полторы сцены… Что просто уже не могу! Всё! И имею право расслабиться, тем более, что осталось, якобы, не самое главное…
И в это время по трансляции я слышал сцену Высоцкого с Шацкой, а эта сцена в развитии становится такой динамичной… Я слышал, как Высоцкий начинает — голос такой, как на последнем издыхании… Дальше уже некуда. И в тоже время я понимал, что уровень он никак не снижает. Хотите верьте, хотите нет, но мне становилось стыдно! Думаю, ну как же так?! Он старше и здоровья меньше… А Владимир явно уже на последней ноте, но он её дотягивал! И получалось так, что я ни разу не вышел просто доигрывать: «Ну ладно, как-нибудь доиграю…» Именно из-за Высоцкого! Даже голосом он помогал продержаться до конца.
Вот конкретные вещи, которые остались. Других случаев просто не было…
— А премьера? Разве она не заполнилась?
— Были прогоны, прогоны: всё плохо, всё не так… Я уже совершенно изнемогал… А премьера… Запомнил только, что мне вдруг дали охапку цветов! Юрий Петрович написал на афише:
«Саша, поздравляю Вас! Терпение и труд всё перетрут!»
— Тогда много споров было о том, был ли на сцене Свидригайлов или только Высоцкий.
— Понимаете, специалисты могут ещё долго спорить, насколько он был Свидригайлов. Но Владимир был настолько мощным, что для меня это неважно… Всегда на сцену выносилась судьба, всегда выносилось столько всего!.. Как он играл — это был для меня какой-то ориентир: вот это верно… Надо стремиться устроить внутреннее хозяйство своей роли, чтобы и оно было в таком же духе.
— Высоцкий играл одинаково или были иногда импровизации?
— Сама структура этих сцен предопределяет достаточно жёсткий рисунок — рисунок развития сцены, диалога, конфликта… Но в той мере, в какой это было возможно, всегда были какие-то живые отклонения в сторону импровизации. Но я не называю это импровизацией, скорее это залог того, что одну роль можно сыграть и сто, и двести раз… Потому что как только всё задалбливается и интонация становится одной и той же, как только всё идёт в одном привычном диапазоне — это конец.
А у нас всегда было по живому: я видел его глаза, он видел мои… И если можно так выразиться, как будто какая-то искра пробегала… «Вчера было замечательно, но Бог с ним… Это уже было. Интересно, как будет сегодня?» — Вот это с Владимиром было очень легко.
— 22 июля 1980 года шёл спектакль «Преступление и наказание». Играл Высоцкий?
— Если спектакль был, то играл Высоцкий. До самой его смерти замен не было. Но запомнился ли мне спектакль? Нет, ничего необычного там не было… Просто я знал, что Владимир нездоров, что ему приходилось напрягать последние силы, чтобы провести «Гамлета» или «Преступление и наказание»… Нет, ничего необычного не было — спектакль был на прежнем уровне… Были у него силы, или они были «на нуле» — он всё равно держал уровень, и уровень высокий! Непонятно, за счёт каких внутренних резервов…
— А как Вы узнали о смерти Высоцкого?
— Я пришёл в театр по какому-то своему делу. Служебный вход тогда был ещё со стороны тупика… Открыл дверь, прошёл вперёд, смотрю: какой-то плакат висит на двери. Плакат в траурной рамке. Вот так просто… А там уже шёпотом говорят, как и что, во сколько и где…
А потом, почти два года я голос его слышать не мог. Смерть Высоцкого для меня была шоком. Здесь я не оригинален, но было странно… Я пережил довольно много кончин самых близких людей — родителей, родственников. И вдруг отреагировал на уход Владимира из жизни — ну, как никогда… Я мог бы это понять, если бы нас связывало человеческое общение, ну хоть что-то личное… Нет! Никакого общения не было. Только, как мне показалось, взаимная расположенность и скупое, исключительно профессиональное общение.
Для множества людей его смерть была потрясением. А я два года не мог слышать голос Высоцкого — сразу спазм и слезы! Меня самого это поражало… Думаю, ну почему у меня? Что же это такое?! Это куда-то прямо под сердце врезалось. И непонятно, почему именно у меня… Это ещё одна — и последняя — конкретная вещь.
А то, что творится сейчас — эти статуэточки, эти открыточки… Это чудовищно! Это кощунство! И этот поток не остановишь… Тут у нас, рядом с театром, есть палатка — стоят поросята-копилки, а рядом эти штуковины — статуэтки. Покрашены «золотой» краской… Это — не увековечить, это — уничтожить! Это как раз то, что Владимиру всегда было ненавистно!
— Вы должны были играть в фильме «Каникулы после войны» по сценарию Высоцкого, но…
— События развивались следующим образом. Месяца два назад мне позвонил режиссёр Лордкипанидзе. Он сказал, что они начинают эту работу. Объяснил, что сценарий Высоцкого и что якобы его передала Марина Влади… Лоркипадзе знал меня по гастролям в Тбилиси в 1979 году. Мы играли там «Преступление и наказание». Владимир тоже, разумеется, играл… Режиссёр даже сказал:
— Я вас знаю, и мы не будем делать пробы.
Александр Алексеевич Трофимов.
Фото А. Стернина
Меня утвердили на эту роль, которую, по идее, должен был играть Ольбрыхский, — на роль поляка.
Съёмки должны были начаться в Ленинграде. Однако за два дня до этого мне позвонили из Тбилиси и сказали, что у них там случилось… Это были события 9 апреля, та кровавая ночь. И сообщили, что режиссёр отказывается снимать эту картину.
Я с самого начала знал, что это сценарий Высоцкого, и меня это очень заинтересовало. Я прочёл… Сразу стало ясно, что один из персонажей — только для него.
16 июня 1989 г.
Мати Тальвик
Апрель 1972 года. Мы с оператором Марком Сохаром ехали в Москву, — была мысль пригласить Высоцкого в Таллинн, на эстонское телевидение. Я его знал только по песням.
В Театре на Таганке первым мы встретили директора — Николая Лукьяновича Дупака. Он нам сказал, что сегодня вечером Высоцкий обязательно придёт в театр смотреть хоккей (шёл чемпионат мира).
— Можете поговорить, но разрешение на эту поездку вам обязательно придётся получить у Любимова…
И мы решили найти подход: «сделать трюк» — вначале записать интервью с Любимовым. Приближалась дата — восьмилетие Театра на Таганке… А ещё мы знали, что наш Карел Ирд — друг Любимова, и что Юрий Петрович несколько раз проводил отпуск в Эстонии.
И в этот же день мы встретились с Любимовым в его знаменитом кабинете с автографами. Договорились записать интервью на следующий день в фойе театра. И — ни слова о Высоцком… А поздно вечером снова пришли на Таганку. Несколько актёров уже сидели у телевизора; через некоторое время пришёл Высоцкий. Сразу же согласился приехать…
— Люблю Таллинн, два раза был там… Если Любимов отпустит, то я с удовольствием поеду, и будет, что не я вам, а вы мне сделаете подарок… Согласен, только в какое время?
На следующий день — запись с Любимовым. После интервью разговаривали ещё часа два. Юрий Петрович вспомнил про дом отдыха Театрального общества Эстонии, про встречи с Карелом Ирдом, про Таллинн и, в общем, он стал уже «немного эстонцем»… Вот тут мы — про Высоцкого…
— Ну вот… Выбрали! Почему именно его? У него столько работы…
И стал предлагать других — действительно очень хороших ребят, но мы стояли на своём. В конце концов, Любимов согласился…
Чуть позже в театр приехал Высоцкий; у него тогда был старенький такой «Рено». Договорились, что он будет в Таллинне в середине мая (получилось, что на неделю позже).
Мы вернулись домой; через несколько дней позвонил Высоцкий:
— Старик (он тогда всем так говорил), сколько можешь заплатить? «Месячную» сможешь дать?
А месячная зарплата тогда у него была 120 рублей. Я ответил, что могу, и «договор был заключён». (Мы сумели заплатить Высоцкому 200 рублей.)
Я встречал его утром в аэропорту, и в машине Высоцкий неожиданно говорит мне, что в 16 часов «прилетает моя жена»…
Обедали в пустом ресторане…
— Старик, а теперь расскажи о себе… (В общем перешли на «ты», стали своими людьми.)
А в 16 часов — снова аэропорт, еле успел купить цветы. Марина Влади прилетела одна, очень скромно, с небольшой такой сумочкой. Я уже стал близким другом — так он представил меня Марине.
Высоцкий хотел жить обязательно в «Таллинне» — в старой, тихой гостинице «Интуриста». Поменяли номер — окнами во двор:
— Ты знаешь — она не любит шума…
Вечером сидели вчетвером — была ещё моя жена Алиса — в ресторане «Петушок — на — час», и никто их не узнал… Потом один знакомый, который тоже был в ресторане, сказал мне:
— Слушай, кто эта женщина, которая была с вами? Ужасно похожа на французскую актрису Марину Влади!
На следующий день — запись в студии. Марина всё время была рядом. Высоцкий хотел, чтобы это было «шоу»… Но, в общем, построение передачи получилось традиционным для него…