— Однажды Володя зашёл ко мне домой — это было в конце мая, — у меня на стене висят фотографии, на одной из них я снят вместе с Лёвой Кочаряном. Володя остановился перед этой фотографией и долго-долго стоял и смотрел. Не знаю, что между ними когда-то произошло, но у Володи вдруг началась истерика, самая настоящая истерика… И вот с этого дня Володя почти каждый день бывал у меня, — два месяца мы практически не расставались. Иногда общались круглые сутки: он не спал, и я не спал, и никто не спал.
Валерий Нисанов и Владимир Высоцкий в выставочном зале на Малой Грузинской ул., 28.
Москва, июль-август 1979 г. Фото С. Борисова.
Я уже знал, что Володя может зайти в любое время суток, и на ночь дверь не запирал. Однажды приехал мой отец, а Володя в семь утра поднимается ко мне — полуодетый. Я слышу, что он идёт — рванулся его встретить. Но отец увидел Володю раньше и — молодец — нашёлся. Тактично так говорит:
— Валера, что же ты нас не представишь…
— Как Высоцкий чувствовал себя в эти последние месяцы?
— Володя часто говорил мне: «Нисанов, мне плохо! Мне плохо, Нисанов!»
В голосе — безумное страдание, а глаза — абсолютно чёткие, наблюдающие за тобой… Всё кричит, всё орёт, всё гибнет вокруг, а глаза серьёзные, смотрящие на тебя. Я это видел не раз. Но бывало, что не находил себе места, метался по квартире, стонал…
— Вы часто бывали у него в квартире?
— Довольно часто, но мы всегда сидели в большой гостиной. Я, например, никогда не бывал у него в кабинете — считал неудобным. Однажды я пришёл, — в квартире были Валера Янклович и Вадим Туманов. Володя только что спел им новую песню. И когда увидел меня, то сказал:
— Давай, Валерка, я и тебе спою…
И начал петь только что написанную песню. Кстати, он всегда делал это с большим удовольствием.
При мне Володя звонил в Германию. Набрал «07».
— Здравствуй, это я…
Назвал номер, и меня поразило, что его соединили очень быстро. Как будто у него на телефонной станции был свой человек.
Помню разговор на балконе, когда Володя вдруг стал рассказывать про своих друзей:
— Артур Макаров. Вот ты его не знаешь, а он — мой старый друг.
В эти последние дни Володя несколько раз хотел его видеть, пытался найти по телефону. Вспоминал Леву Кочаряна, рассказывал про их дружбу…
А из его рассказов про поездку в США мне запомнился один:
— В Нью-Йорке я зашёл в супермаркет, он — длинный, как два наших ГУМа. И всё есть, такое обилие продуктов: за год не переварить. И только два человека впереди, а больше никого нет. И когда они скрылись за поворотом, мне стало страшновато…
— 18 июля 1980 года Высоцкий в последний раз сыграл «Гамлета», а что было потом?
— На последнем «Гамлете» Володе было плохо, — вызывали скорую помощь. Я на спектакле не был, но ждал его дома — мы договорились. И из театра все приехали ко мне.
В эти последние дни Володя редко выходил из дома, но я хорошо помню, что он однажды ездил в ВТО. Привёз актёра Дружникова и поднялся ко мне. На кухне посадил его напротив себя и говорит:
— Давай, рассказывай про всех наших ушедших друзей. Рассказывай, как вы жили…
Дружников рассказывал по мере своих сил. А потом спросил:
— Володя, а правда, что у тебя два «Мерседеса»? А правда, что у тебя квартира 150 метров?
— Да, правда…
Обыкновенная зависть… И это не понравилось Володе.
— Ну, я пошёл. Валера, ты его проводишь?
И ушёл к себе.
Шла Олимпиада, а Володю не пригласили ни на одно мероприятие. Как будто его и не было! Я знаю, что он переживал. Но помню, что Володю пригласили выступить для космонавтов, — прямая связь с космосом. А он сказал мне:
— Валера, я не поеду.
Я спустился вниз — а за ним уже приехали, — и сказал, что Высоцкого нет дома.
— Врач, который лечил Высоцкого, сказал мне, что в эти дни у него отсутствовало чувство самосохранения.
— Да, если мы пытались его отвлечь, например, новым общением, Володя тут же уходил. Если мы пытались принять его не так, как ему хотелось — он тут же уходил туда, где было так… Удержать его было невозможно.
— А вы помните самые последние дни?
— Двадцать третье… Я помню, кто был в этот день в квартире Высоцкого: был Вадим Туманов, Сева Абдулов, Володя Шехтман и Валера Янклович. Был ли Федотов? Кажется, нет… Времени прошло уже довольно много, да и общались мы каждый день, — трудно сказать, что конкретно было двадцать третьего, а что двадцать второго…
Двадцать четвёртое… Вечером мы сидели у меня, примерно до половины первого ночи. Потом спустились вниз. Я их оставил, поднялся к себе. По-моему, все разошлись… Я так понял, что Янклович. уехал домой. Примерно в два часа ночи мне позвонил Федотов:
— Принеси немного шампанского. Володе нужно.
Я принёс шампанское и ушёл спать.
Заснул. А проснулся от звонка в дверь. Это был Валерий Павлович Янклович.
— Валера, Володя умер!
Я быстро оделся и спустился вниз.
Володя лежал и большой комнате на кушетке. Уже совершенно холодный. В квартире был милиционер — начальник паспортного отдела нашего отделения милиции. Потом приехала Нина Максимовна. И начали появляться люди… Примерно к 11 часам ребята из реанимации подготовили тело. В это время я и сделал снимок в спальне…
А в большой комнате в этот час уже сидел Юрий Петрович Любимов. Он звонил Гришину, потом Андропову… Можно ли хоронить Высоцкого из театра? Ведь Володя не был ни «заслуженным», ни «народным»… Гришин ответил: «Хороните как хотите, хоть как национального героя».
В спальне Высоцкого у изголовья (слева направо): Валерий Янклович, Вадим Туманов, Всеволод Абдулов, Игорь Годяев.
25 июля 1980 г. 11 часов утра. Фото В. Нисанова
На следующий день мы поехали на Ваганьковское кладбище: Марина, Кобзон, Володя Шехтман, Митечка Виноградов и я. Директор долго водил нас по окраинам. Потом Кобзон зашёл с ним в кабинет, и мы получили это место.
На похоронах я снимал всё подряд. Народу уже в четыре часа утра было очень много. У театра при мне генерал МВД сказал:
— Надо вызывать армию.
Они предполагали, что будет много народу, но чтобы столько… Смерть Володи, действительно, стала национальной трагедией, а похороны были по-настоящему народными.
Ноябрь 1988 г.
Игорь Константинович ШЕВЦОВ
Я не был ни другом, ни даже многолетним приятелем Владимира Высоцкого, знал его последние семь месяцев. Так и надо отнестись к этим заметкам — как к наблюдениям человека «со стороны».
Память возвращает изображение скупо и неохотно, как при проявлении фотографической карточки: сначала неясные контуры, потом всё больше, больше… Но всё-таки — только то, что есть, и ничего кроме.
Летом 78-го я приехал на Одесскую киностудию: обсуждали мой сценарий. Томясь бездельем, бродил по полупустому павильону, пока не вспомнил, что здесь где-то должен сниматься Владимир Высоцкий. И вдруг захотелось… (хотел написать: просить его сделать песни для сценария, но если быть честным, то это был лишь повод познакомиться). В павильоне стояла декорация интерьера МУРа 46-го года (для «Эры милосердия»). Никого не было. Потом стали появляться люди. Пришёл Конкин. Скоро, почему-то громко стуча сапогами, появился Владимир Высоцкий, хмурый, сосредоточенный, замкнутый. Я подошёл:
— Владимир Семёнович, у меня к вам просьба:
— Да?!
Ответил резко, почти грубо. Во взгляде насторожённость, почти открытое недоброжелательство. В общем, понятно: могу себе представить, как его одолевают поклонники обоих полов. Человека популярней в стране, кажется, нет. Первое впечатление от моего приезда в Петропавловск-Камчатский пару лет назад — орущий в динамик надорванный баритон прямо в аэропорту.
— Дело идёт о песнях для сценария…
Молчит, выжидает с плохо затаённым нетерпением.
— Хорошо, после смены подойдите.
— К сожалению, не смогу. Может быть завтра?
— Ладно, завтра…
«Завтра» я не подошёл, раздумал, не стал приставать.
Летом 1979 года на Киевской киностудии снимался фильм, где я был одним из авторов сценария. Фильм о войне, об армейской разведке. Нам очень нужна была песня. Ну кто, если не Высоцкий?
С трудом, после опроса десятка «близко знающих» Высоцкого (а кто его не знал «близко»!) получил номер домашнего телефона. Однажды вечером позвонил.
В телефоне — узнаваемый низкий голос, который обладатель его старательно и, как потом я имел возможность наблюдать, безуспешно пытается изменить.
— Будьте любезны Владимира Семёновича.
После паузы — насторожённо:
— А кто говорит?
Называюсь, добавляя, что моя фамилия всё равно ничего не скажет.
— А в чём дело?
Объясняю, в чём дело. Вероятно, успокоенный, что — не поклонник, Высоцкий меняет тон, и голос становится естественным.
— О чём картина?
— Армейская разведка, 44 год… Не могли бы вы сняться?
— Игорь, я сейчас не собираюсь сниматься в кино, отказался от нескольких предложений. У меня совсем другие планы, так что вряд ли смогу быть вам полезен… Хорошо, принесите сценарий, — вдруг добавил он, — адрес знаете?
И быстро продиктовал адрес.
Я отвёз сценарий и, выждав несколько дней, снова позвонил.
— А, Игорь? Нет, знаете, я вообще сейчас отказываюсь от всех предложений — хочу год отдохнуть, не сниматься. Потом я только что сделал роль в «Эре милосердия» — это похоже. Нет смысла повторяться…
— Владимир Семёнович, ну а песни напишете?
— Нет-нет, ничего писать не буду. А вот у меня есть «Песня о конце войны». Если подойдёт — берите.
— Конечно, подойдёт. А как её прослушать?
— Ну, позвоните… Она куда-то затерялась, я поищу текст…
Всё как-то очень неопределённо и мало надёжно.
— Владимир Семёнович, у меня есть предложение… — говорю не торопясь, представляя себе, как он нетерпеливо держит трубку, готовый швырнуть её на рычаг, — в Одессе должен сниматься «Зелёный фургон» по моему сценарию.