— Что?
— Да вот… Еленка… знаешь ее? Из параллельного класса. В общем, я ее в кино пригласил. Помнишь, спрашивал у тебя — на какой фильм лучше пойти? Ты ж это, знаток типа, — подначил он.
— Ничего не типа, — буркнул Влад. — Я серьезно киноискусством интересовался. У меня одних газетных вырезок на килограмм! И не какая-нибудь ерунда, а сплошь авангард, если ты, конечно, понимаешь, что такое авангард. Потом решил, что кино не для меня.
— А писательство?
— Ну, если получится. А так — нравится, конечно.
— Так что насчет Еленки? Я вот думаю, может, после кино даст?
— Кто? Еленка?
— Ага.
— Еленка красивая. Тут и думать нечего — иди с ней в кино. Я б пошел.
— Да не в том дело, Влад… я ее пригласить-то пригласил, но как-то даже и не думал, что она согласится. Случайно вышло — на перемене столкнулся и говорю типа в шутку: «Еленка, а пошли в кино?» — а она, блин, взяла и согласилась…
— Ну и?..
— Вот тебе и «ну и»! У меня денег на билет нету. А кино — послезавтра.
— Ну, перенеси!
— Да ты че?! — Волик посмотрел на друга с ужасом. — Стыдоба какая! К тому же раз она со мной в кино согласилась, значит, я ей, наверно, нравлюсь. Вдруг и правда даст? Классно будет! У Еленки грудь такая — ух! Когда мы на физре бегаем, грудь у нее аж подпрыгивает. Как завалю ее на кровать…
— Да хрен тебе Еленка даст! Может, только по роже твоей наглой.
— А вот это мы посмотрим.
— Ты, Волик, глупый озабоченный девственник.
— Сам ты девственник! — разозлился Волик. — Я на море в прошлом году ездил, с девчонками на дискотеке зажимался.
— Фигня это.
— Нет, не фигня! Щас как дам в нос!
— Ну ладно. У родаков деньги просил?
— На мели они. Мамка с младшей возится, а папке премию урезали. Влад, ты… — Волик помялся, кончики его ушей покраснели.
— Чего?
— Ты, может, у папки для меня попросишь?
— Да ну! Не даст он!
— А ты стащи.
— Чего-о? — Влад дернулся и быстро обернулся на дверь — не подслушивает ли отец. Но тот продолжал возиться с посудой, а по радио снова крутили хит сезона — грустную песню о возлюбленных, которых мы теряем. Старший Рост позвякивал откупоренной бутылкой и украдкой, думая, что его никто не слышит, подпевал.
— Тебе сложно, что ли? Сотню всего лишь. Папка твой даже не заметит. А я верну! Чесслово, верну, через неделю или даже раньше.
— Ну-у…
— Че «ну-у»? Я тебе друг или кто?
— Ну, друг…
— Вот и хорошо, — подобрел Волик. Ласково улыбнувшись, он взял белого коня за костяную гриву и переставил вперед. — Шах. — Помолчал, добавил печально: — И мат.
В пол-одиннадцатого отец зашел пожелать Владу спокойной ночи; он поцеловал сына в лоб, что-то пробормотал под нос и ушел обратно в зал. Выпивший перед сном полбутылки крепкой ореховой настойки, он и не заметил, что сын дрожит, иначе бы тут же всунул ему под мышку градусник. Влад, впрочем, дрожал не от озноба — от страха. Его не страшил завтрашний день в школе, он не боялся возможной встречи с Кропалем. Он боялся того, что собирался сделать, когда отец уснет. Вытащить из отцовского кошелька сотенную бумажку для разгильдяя Волика — это же преступление века!
Влад прислушивался к каждому шороху в квартире, до рези в глазах всматривался в длинные и тонкие, словно березки в молодой рощице, тени, что плыли по потолку, когда возле дома проезжал автомобиль. В комнате у отца сначала было тихо, потом послышался храп, булькающий, нездоровый. У Марийки некоторое время нашептывал магнитофон, потом и он замолчал.
Настал подходящий момент, чтобы выбраться из кровати и приступить к темному делу, но Влад никак не мог решиться. Он натягивал одеяло до самого носа и смотрел в потолок. Несчастного Влада раздирали тревоги и сомнения. «Кто этот Волик для меня? — со злостью думал он, чувствуя, как холодеют пятки. — Ну, пацан, который ходит ко мне в гости. Не очень умный, кстати. Правда, мой роман ему нравится, зовет меня талантом, значит, что-то в жизни понимает. Ну, пускай я не украду для него деньги… обидится? Факт. Ну так настоящий друг не обидится, а если и обидится, то быстро отойдет… но Волик жутко обидчивый! А если он смертельно обидится? У меня и так нет друзей, кроме этого проклятого Волика! Тут еще и отец на него так смотрит, что… блин, как я не хочу здесь жить! Стать бы моряком и уплыть из этого идиотского города куда-нибудь на край света!»
Влад закрыл глаза и представил, как он стоит на палубе большого тихоокеанского лайнера и задумчиво смотрит в лазоревую, сливающуюся с сине-зелеными волнами даль. Берег давно остался позади, над водой кричат и носятся друг за другом белые с черными крыльями чайки. Вспенивая поверхность, параллельно курсу судна плывут дельфины, их темные спины влажно блестят на солнце. Дельфины дружелюбно глядят на Влада, и он приветливо машет им рукой. Отворачивается, с наслаждением вдыхает целебный, пахнущий солью и водорослями морской воздух. Вдруг он замечает какое-то движение слева: вдоль борта прогуливаются спустившиеся с верхней палубы прилично одетые мужчина и женщина. Мужчина во френче с позументами и с трубкой в желтых зубах, а на женщине изумрудно-зеленое платье, у нее золотые локоны, и выглядит она как самая прекрасная из русалок. Щеголь во френче держит ее под руку, и они непринужденно болтают о всяких пустяках. Женщина смеется, кокетливо прикрывая рот ладошкой в белой нитяной перчатке, ее спутник с достоинством попыхивает трубкой. Приглядевшись, Влад понимает, что перед ним Волик и Еленка. «Вот оно что, — с тоской думает повзрослевший Влад, впервые осознав, как одет он сам — рваный затрепанный пиджачишко на двух пуговицах, штаны в заплатках и без ремня, держащиеся на несуразно узких, похожих на резинки, подтяжках, старые ботинки и помятая кепка, надвинутая на морщинистый лоб. — Вот оно что! — повторяет он с горечью. — Значит, после того как я украл деньги для этого подлого Волика, его жизнь пошла в гору, а я скатился на дно: забросил писательство, спился, жил в каких-то подозрительных ночлежках, побирался… но что-то тянуло меня, что-то прекрасное, и это что-то — море. Оно помнило обо мне, о моих детских мечтах и ждало моего возвращения».
— Эй, гарсон! — раздается голос щеголя. Волик обращался к нему, к Владу. Немудрено, что он не узнал старого приятеля, но даже если б и узнал — зачем ему нищий друг, чудом добывший билет на этот прекрасный корабль?
Не ответив, Влад с достоинством уходит, рукой ведя по перилам. Он с грустью разглядывает свою дряблую от плохого питания кожу, свою морщинистую кисть, высохшую, пахнущую дешевым табаком.
Но Волик не успокаивается, он догоняет Влада и хватает за плечо, разворачивая к себе лицом. Тут-то Волик и узнает своего бывшего школьного друга.
— Ты?! — выдыхает он, отшатываясь, и хватается за сердце.
— Да, — невесело усмехается Влад. — А ты кого ждал увидеть? Акулу-людоеда? Иди, Волик, иди отсюда, шагай мимо. Иди, пижон, к своей даме, она ждет тебя.
— Но как ты…
— Это долгая и печальная история, Волик, и, признаться, мне очень неприятно рассказывать ее именно тебе.
Волик открывает рот, чтобы что-то ответить, но внезапно и корабль, и море исчезают, Еленка с визгом проваливается в серое клубящееся ничто (так ей и надо, думает Влад злорадно), и Влад обнаруживает себя стоящим посреди заснеженной дороги, потерянной в лесу. У обочины справа и слева, соприкасаясь ветвями, стоят могучие мачтовые сосны, между которыми изредка мелькают березки. Так тихо, что слышно, как с неба, похожего на ванильное мороженое, падают снежинки. Снег комочками пластилина липнет к темно-зеленым сосновым лапам, обрывается и овсяными хлопьями ложится на землю.
Навстречу Владу шагает русский литератор — как его? — Пончиков. Но сейчас он совсем не похож на какого-то там бесталанного Пончикова, который в поисках вдохновения, недовольный отсутствием пиетета со стороны европейской критики подался в это захолустье. Нет, нет, господа! Сейчас Пончиков выглядит как демон из ада: в черном плаще, отороченном красной стёжкой, в черном же шарфе, перекинутом через плечо. У Савелия пронзительно-синие глаза с красными зрачками, от них так и веет зимней стужей. Он идет навстречу Владу, а черные вóроны за его спиной с кашлем срываются с насиженных веток и темными растрепанными кометами улетают в небо. Шагает Пончиков как-то странно, будто не по снегу идет, а перепрыгивает с одного невидимого камня на другой.
Влад в страхе оглядывается, он испытывает настоящий ужас. Хочет бежать, но ноги не слушаются, башмаки словно вросли в землю. Снежинки кружат перед глазами, загораживая демоническую фигуру.
— Что?! — кричит несчастный Влад литератору. — Ну что тебе… вам… надо?!
Пончиков останавливается, внимательно разглядывая Влада Роста с ног до головы. Неведомо откуда берущиеся вóроны всё взлетают и взлетают у него за спиной. Владу кажется, что вóроны вылетают из растерзанной спины демона, в которой есть проход в иную реальность. Подошвы литераторских сапог висят в трех сантиметрах над землей. Это пугает сильнее всего.
— Господин Пончиков, отпустите меня, пожалуйста… — жалобно просит Влад. — Ну зачем я вам?
Савелий молча поднимает правую руку и тычет пальцем во Влада. Влад, ожидавший, что из пальца вырвется молния, зажмуривается и мысленно считает до ста в надежде, что, открыв глаза, уже не увидит чокнутого русского. Но Пончиков никуда не девается.
— Влад Рост! — грозно произносит литератор. — Ты, я слышал, собираешься стать писателем?
— Н-ну да… — бормочет Влад.
— А знаешь ли ты, с какими тяготами сопряжена эта профессия?
— Н-ну…
— Ты, Влад, думаешь: вот стану писателем, заработаю, описывая то, что хочу, уйму денег, уеду в столицу. Но неужели ты, Влад Рост, думаешь, что писатель, пишущий для себя, может стать знаменитым? Нет! Ни одна редакция не примет его опусы! Дорогой мой Рост! Писать следует для массы, писать надо так, чтобы читатель, а не ты, захлебывался слюной от восторга. Ты знаешь, что нужно массе?