Ленни приводит нас в небольшой двухэтажный коттедж, беленький, аккуратный, окруженный низким кирпичным забором. Справа вызывающе кособокий гараж, забитый металлоломом: ржавыми садовыми лейками, рамами от велосипедов, мотками проволоки. Маленький яблоневый садик на заднем дворе. Внутри дома, на первом этаже что-то вроде зала для заседаний: большой круглый стол посреди и кресла с высокими спинками. Лишней мебели нет. На бархатных спинках вышитые золотом инициалы. Окна, ведущие в сад, чуть приоткрыты, сквозняк будто паруса надувает газовые занавески, прилипшие к забрызганному подоконнику. Пряно пахнет яблоневой листвой; дождь шелестит в саду, тарахтит по крыше, отстукивая морзянку. Звук напоминает сигнал бедствия.
Мы снимаем намокшую одежду и ходули, магистр стягивает плащ, указывает нам на кресла и удаляется. Кресла очень удобные, мягкие; сидя в таком, чувствуешь себя аристократом. Хочется курить трубку, пить бренди и спорить об особенностях внешней политики. Иринка почти проснулась и с любопытством вертит головой. Ее внимание привлекает великолепная мраморная лестница, ведущая на второй этаж.
— Там наверняка есть удобные кровати, мягкие подушки, теплое одеяло… — шепчет Ира.
— Возможно, стоит нам уснуть, как сюда явятся охотники или полиция.
Иринка, зевая, смотрит на дверь, за которой исчез магистр.
— Думаешь, он?..
— Ничего не думаю. Пока неизвестно. — Во мне растет подозрение. Восторг прошел. Надо трезво смотреть на вещи: я — беглец, я — никто. Но мою жизнь можно выгодно обменять на собственную неприкосновенность. — Иринка, когда мы будем говорить, ты молчи, хорошо?
— Считаешь меня совсем глупой? Я ничего такого не ляпну!
— Ира, ради бога…
— Ладно, буду молчать. Но если что случится — пеняй на себя!
Переодевшийся в халат и домашние ходули, магистр Ленни появляется в комнате и быстрым шагом идет к креслам. Садится напротив, ласково и в то же время с детским удивлением глядит на нас как на неожиданный, но приятный рождественский подарок.
— Прошу прощения, — говорит он. — Я не представился: Ленни.
— Магистр Ленни?
— Просто Ленни. Знаете, я хотел подойти к вам еще в баре… Не получилось, м-да. Я не сектант, это всего лишь прикрытие. Пусть уж лучше считают двинутым проповедником, фанатиком, но не целителем. Целителей, гм… недолюбливают. Да что я вам рассказываю…
Я иду ва-банк:
— Влад. Влад Рост. Рад познакомиться.
Он кивает:
— Наслышан, наслышан. О вас много пишут в последнее время. Особенно на столбах и заборах. Нет, вы не о том подумали. Хе-хе. Собственно, я вас подозревал. А девочка?..
— Что это за место?
Вопрос повергает хозяина дома в беспричинное веселье. Ленни хихикает, его подбородки трясутся молочным желе, а щеки и скулы покрывает румянец.
— Как же… — говорит он сквозь смех. — Как же… вы не знаете? Это ведь одно из убежищ целителей. Вон там, — указывает подбородком на соседнее кресло, — сидел целитель Иван Гашек. А ваше место, мадемуазель, принадлежало моему любезному другу Ярославу Иржмеку, тоже «сектанту». Прекрасный человек и в прошлом на самом деле лекарь. Хирург. Я познакомился с ним, когда он уже оставил практику. По вполне понятным причинам — началась игра. Мы вместе организовали благой орден. За этим столом, — Ленни разводит руками, — собирались почти все целители страны. В конце концов, так или иначе, каждый приходит в Миргород. О, иногда мне кажется, этот город средоточие всего. Не зря же у него такое название. Только не спрашивайте, как мы нашли друг друга. Кого-то свел случай. Кого-то, уже потом, вырвали из цепких лап черни. Здесь мы собирались и обсуждали, как можно помочь людям, не навлекая гнев властей, советовались друг с другом и помогали, чем могли. Да, еще неделю назад…
— Сейчас все в другом укрытии? Или?.. Вчерашняя облава… ситуация в городе…
— Что ты знаешь о ситуации в городе?! — Ленни рассерженно подскакивает, голубые глазки полны ярости. Но тут же умолкает, театрально закрывая глаза рукой. — Простите, Влад, ради бога, простите. — Обессилев, падает в кресло. — Я не в себе. Позавчера, после заварушки в баре, я бежал в тайное пристанище. Нет, не в это, другое. Это они, слава богу, не вычислили. Там собрались все наши, а на следующий день… Я собственными глазами… Понимаете, Влад, я успел выскочить и затаился в подъезде соседнего дома. А потом удирал по крышам. Охотники шли плотной цепью. Они знали, куда идти! Я видел всё…
— Что — всё?
— Э-э… — Он нервно потирает ладоши. — А давайте, Влад Рост, послушаем музыку? У меня, знаете ли, есть граммофон. Раритетная вещь, хе-хе. Правда, пластинок мало. Вернее, одна. Старая пластинка, очень старая. Марлен Дитрих. Хотите послушать?
— Что произошло в убежище?
— Не хотите слушать? Не любите музыку?
— Ленни, черт вас дери! Вы в своем уме?!
Он шепчет:
— Вы правы, ох, как вы правы. Я просто не в себе. Какая, к лешему, Марлен Дитрих? Я просто не могу поверить. Потому что в это невозможно, слышите, невозможно поверить! Еще в четверг мы с Ярославом пили бурбон и мечтали… да, мечтали! В нашем положении это позволительно: просто мечтать. Человеку ведь не запрещено мечтать, верно? Вот мы и мечтали — о новой жизни! новом свободном и справедливом обществе, в котором целители займут достойное место!
Нет, связного ответа от него не добьешься. Да и так уже ясно, что случилось, — охотники церемониться не будут. Ленни подскакивает с кресла, в возбуждении бегает по комнате. Ходули дробно стучат. Как копыта… В игре «верю-не верю» он мог бы быть… Ходули тонкими спичками гнутся под обширным телом толстяка, и я с замиранием жду, что они с секунды на секунду переломятся, и Ленни полетит в бездну. Полетит вместо игрока с завязанными глазами, к настоящему Дьяволу.
— Ленни… — я моргаю, и наваждение пропадает, — нет ли у вас чего выпить? — Мы пережили ужасную ночь. Да и вам стоит немного выпить: мне кажется, вы едва держитесь на ногах.
— А ведь я не сразу понял, что вы целитель, Влад, — бормочет он. — Там, в баре. Не сразу догадался. Только потом, когда стрельба началась, а вы лишились парика, сообразил… — Ленни вскидывает голову. — Что? Вина? Пожалуй, найдется бутылка красного. Подождите минуточку, — и снова исчезает за дверью.
Иринка вертит пальцем у виска. Произносит одними губами: ч-о-к-н-у-т-ы-й.
Я подношу указательный палец к губам: т-с-с-с, г-л-у-п-а-я.
Иринка хмурится и тут же клюет носом, глаза ее слипаются.
— Вла-адька, зачем ты меня разбудил в такую рань? Спать хочу. Умру, если не лягу. Давай пойдем наверх? Мы выспимся, а потом будь что будет.
— Ириночка, я ведь просил…
Возвращается подавленный Ленни с тремя пузатыми кубками и бутылкой темного стекла. Себе и мне наливает доверху, Иринке — половину.
— Что за дискриминация? — вяло возмущается Иринка.
Ленни вопросительно смотрит на меня.
— Всё правильно, — успокаиваю я. Он ставит бутылку на стол и садится. Иринка ворчит под нос: «Спать не дают, говорить не велят, вино и то жалеют…»
Ленни удрученно глядит в одну точку, потирая виски:
— Но, может, правы охотники? Может, так и надо? Ведь не только врачуем мы. Что-то черное гнездится в душе, затопляет рассудок вспышками гнева, когда хочется крушить, бить, убивать… И у меня такое было, и у Ярослава, и господин Гашек не раз намекал.
Я бледнею и выдыхаю с присвистом. Ленни замечает это.
— С вами, значит, тоже?
— Возможно…
Убитая обезьянка… несчастный мальчишка в Лайф-сити… отстраненная злая радость… застывшее куском льда сердце… Тьма и провалы в памяти.
Я шарю за пазухой и достаю дневник. Он только и ждет, чтоб его раскрыли, готовый тотчас же дать и принять любые сведения. Открыв наобум, зачитываю:
— Калифорнийским учебным заведениям отослал письмо; в письме возмущался излишней калифорникацией и сетовал на малое количество учебных часов моего предмета. Предмет называется «Пастеризация внешневолновых процессов»… — кидаю дневник на стол. — Далее в том же духе. Вам это что-то напоминает?
— Как знакомо. Очень знакомо, — кивает Ленни. Накрывает дневник пухлой ладошкой, поглаживает. — Из нас трое вели записи, во всех сквозила явная чушь. Случалось, бред просачивался и в письма. Гашек, например, отправил жене письмо о выращивании яблок на Северном полюсе и затем божился, что никак не мог сочинить подобную белиберду, но почерк был его, его… Ярослав считает, это шифр. Кто-то пытается через нас самих поведать о…
— Человеке-тени, — я не спрашиваю — утверждаю.
Ленни опять вскакивает и начинает ходить кругами:
— Да не знаю я! Не знаю! Ярослав обратил внимание на разбросанные по дневнику цифры, комбинировал их так и сяк, пробуя сопоставить с записями. И вроде бы наткнулся на определенную зависимость. Сказал, что близок к разгадке, необходимо лишь составить верный ключ. Но что толку? Записи хранились в другом… убежище.
— И вчера…
— Да, Влад, вчера моих друзей повязали охотники. Ивана, Димитра и Ярослава, и остальных, их гнали из дома — как зверей! как рабов! Избивали прямо на улице и запихивали в фургон, связанных, с кляпами во рту… Целителей в стране больше нет. Кроме меня. И кроме вас, Влад.
— Как такое могло случиться?
— Предательство, — горько произносит Ленни. — А может, и нет. Информация имеет свойство просачиваться. Кто-то из соседей донес в полицию, те установили слежку, убедились, что мы и впрямь не те, за кого себя выдаем. Вовсе не христианская секта. Мы исправно платили налоги, давали взятки мэрии — всё чин по чину. Но кто-то заподозрил, решил проверить. Полиция… ладно, откупились бы. Но в городе расквартировался отряд охотников. Пришлые, с ними не договоришься. Чтоб им всем в бездну попадать! У мерзавцев прямо-таки нюх на целителей. Страшные люди. Они, как гончие собаки — жестокие, беспощадные. Цепные псы, палачи, людоеды! Вы бы видели, что они сделали с Иваном, с другими… А я… я ничего не мог, — Ленни рыдает, уткнувшись в ладони; плечи его трясутся, слова вылетают вместе с нездоровым кашлем. И ходули, тонкие ходули не выдерживают — треск похож на выстрел. Вскрикнув, толстяк валится на стол, где извивается перерубленным червем.