Подводный пловец накоротке изучает жизнь моря и по-настоящему с ней осваивается; он может сам быть предметом наблюдения другого пловца и даже оптической линзы, которая поставляет документальный материал. Его появление в море кладет конец суевериям.
Если оставить в стороне морского змея, то злодеи подводных драм — акулы, осьминоги, морские угри, мурены, хвостоколы, манты, кальмары и барракуды. Мы встречали всех, кроме гигантского кальмара, обитающего в недосягаемых для нас глубинах. Исключая акулу, которую нам так еще и не удалось раскусить, все эти чудовища оказались на поверку безобидными существами. Некоторые из них равнодушны к человеку; другие проявляли к нам интерес. Большинство, когда мы подплывали слишком близко, обнаруживало явную трусость. Я расскажу здесь о некоторых встреченных нами «чудовищах»; об акуле — особо.
Наши наблюдения, естественно, относятся в основном к Средиземноморью и отчасти к Атлантике и Красному морю. Конечно, я готов допустить, что средиземноморские чудовища успели стать ручными, а все дикие особи обитают в ваших морях… Но начнем с незаслуженно оклеветанного осьминога.
Осьминог обязан своей дурной славой прежде всего Виктору Гюго, описавшему в «Тружениках моря», как спрут поглощает добычу, а именно человека.
«Множеством гнусных ртов приникает к вам эта тварь, гидра срастается с человеком; человек сливается с гидрой. Вы одно целое с нею. Вы — пленник этого воплощенного кошмара. Тигр может сожрать вас, осьминог — страшно подумать! — высасывает вас. Он тянет вас к себе, вбирает, и вы, связанный, склеенный этой живой слизью, беспомощный, чувствуете, как медленно переливаетесь в страшный мешок, каким является это чудовище.
Ужасно быть съеденным заживо, но есть нечто еще более неописуемое — быть заживо выпитым».
Вот это представление об осьминоге тяготело над нами, когда мы впервые проникли в подводный мир. Однако после первых же встреч со спрутами мы решили, что автор приведенного отрывка не прав.
Несчетное множество раз мы подвергали собственные персоны риску стать жертвой пристрастия спрутов к необычным напиткам. Первое время мысль о том, чтобы прикоснуться к слизистой поверхности скал или покровам морских животных, вызывала у нас естественное отвращение, но мы быстро убедились, что наши пальцы не так уж щепетильны. И мы решились потрогать живого осьминога. Их было кругом очень много, и на дне, и на каменистых склонах. Дюма набрался храбрости и взял быка за рога, сиречь снял осьминога со скалы. Он сделал это не без опаски, успокаивая себя тем, что спрут был невелик и Дюма явно был чересчур большим глотком для него. Но если Диди слегка трусил, то осьминог был просто в панике. Он отчаянно извивался, стараясь спастись от четырехрукого чудовища, наконец вырвался и удрал скачками, прокачивая сквозь себя воду и выбрасывая струйки знаменитой чернильной жидкости.
Вскоре мы уже смело подступались к головоногим любых размеров. Дюма стал учителем танцев у спрутов. Подойдет к сопротивляющемуся изо всех сил ученику, вежливо, но решительно возьмет его за руки и кружится, приглашая партнера следовать его примеру. Осьминог усиленно вырывался. Перепуганное животное решительно отказывалось прикреплять свои присоски к телу человека. Диди оборачивал его щупальцы вокруг своей голой руки и только так добивался того, что присоски на миг прилипали, оставляя на коже быстро исчезающие следы.
Осьминогам присуща ярко выраженная приспособляемость. Дюма установил это, терпеливо играя с ними, пока они не начинали отвечать взаимностью. Особенно покорными спруты делались, когда совсем выбивались из сил.
Спрут передвигается двумя способами. Он успешно ползает по твердой поверхности. (Ги Гилпатрик рассказывает, как одного осьминога выпустили на свободу в библиотеке. Он принялся носиться вверх и вниз по полкам, швыряя книги на пол; это была, очевидно, запоздалая месть писателям!) Плавая, спрут набирает внутрь воду и с силой выталкивает ее, постепенно наращивая скорость. Дюма легко догонял осьминога под водой. Преследуемый выпускал несколько чернильных зарядов, наконец, не видя другого выхода, падал на дно и замирал, тотчас приобретая ту же окраску, что окружающий грунт. Зоркий глаз Диди видел насквозь все эти фокусы, он быстро обнаруживал жертву. Истощив все наличные средства психологической войны, несчастный осьминог подпрыгивал, усиленно вращая щупальцами, и снова опускался на дно.
После этого партнер соглашался танцевать. Учитель брал ученика за руки, и они делали импровизированные па. Испытав нервное потрясение, спруты послушно повиновались пальцам Дюма и под конец урока превращались в игривых котят. Но вот Дюма уходит, оставляя осьминога в состоянии полного изнеможения. Несчастный спрут облегченно следит, как исчезает его мучитель…
Я знаю, все это напоминает истории одного популярного барона. Поэтому я снял несколько кинолент, которые подтверждают мой рассказ.
Предприимчивые писаки не пожалели сил, чтобы расписать «чернила» осьминога. Наши лица всегда защищены маской, поэтому я не могу сказать, отравляет ли чернильная жидкость спрута глаза. Во всяком случае, она никак не действует на обнаженную кожу человека и на проплывающих сквозь нее рыб. Мы убедились также, что эту жидкость не сравнишь с дымовой завесой, призванной скрыть спрута от преследователя: она не расплывается в воде, а повисает большим клубом, правда, недостаточно большим, чтобы скрыть осьминога. Могут спросить: для чего же служат эти чернила? Мне довелось услышать интересное объяснение верного друга осьминогов Теодора Руссо, куратора Музея искусств в Нью-Йорке. Он предполагает, что «чернильная бомба» не что иное, как «лжеосьминог», призванный вводить в заблуждение плохо видящего преследователя. Размерами и формой такая бомба в самом деле отдаленно напоминает сбросившего ее спрута.
На плоской отмели к северо-востоку от Поркерольских островов нам попался целый город осьминогов. Мы едва верили своим глазам. Научные данные, подтвержденные нашими собственными наблюдениями, говорили, что спруты обитают в расщелинах скал и рифов. А тут — причудливые постройки, явно сооруженные самими спрутами. Опишу типичную конструкцию: крыша — плоский камень двухфутовой длины, весом около двадцати фунтов, с одной стороны возвышается над грунтом на восемь дюймов, подпертая меньшим камнем и обломками кирпича. Внутри, в мягким грунте, выемка глубиной в пять дюймов. Перед навесом — небольшой вал из всевозможного строительного мусора: крабьих панцирей, устричных створок, глиняных черепков, камней, а также из актиний и ежей. Из жилища высовывалась длинная рука, а над валом прямо на меня смотрели совиные глазки осьминога. Едва я приблизился, как рука зашевелилась и пододвинула весь барьер к входу. Дверь закрылась. Этот дом мы засняли на цветную пленку.
Это было для меня очень ценным наблюдением, ведь оно говорит, что осьминог отлично умеет приспосабливать для своих нужд предметы; другими словами, у него сложные условные рефлексы. Я никогда раньше не встречал таких данных о спрутах. То, что осьминог собирает стройматериал для своего дома и, приподняв каменную плиту, ставит подпорки, позволяет сделать вывод, что у него высоко развит мозг.
Никто еще не наблюдал брачных отношений спрутов на воле. Однако они описаны англичанином Генри Ли, который восемьдесят лет назад, работая при Брайтонском аквариуме, терпеливо изучал заключенных в специальном бассейне осьминогов. Генри Ли выпустил остроумную книгу под названием «The Octopus, the Devilfish of Fact and Fictions» («Осьминог или рыба-черт: правда и выдумка»), где, равняясь на нравы викторианской эпохи, писал:
«В книге для широкого читателя я могу сообщить лишь минимальные сведения о том, как оплодотворяются яйца осьминогов».
После этой оговорки следует описание виденного:
«Когда наступает брачная пора, в одном из щупальцев спрута мужского пола происходит странное изменение. Оно набухает, и появляется длинный змеевидный отросток с двумя продольными рядами присосков, из конца которого, в свою очередь, протягивается эластичная нить. Когда спрут предлагает руку даме своего племени, она принимает ее и сохраняет, унося с собой, ибо указанный отросток отделяется от владельца и становится подвижным существом, живущим своей жизнью еще и некоторое время после того, как перешел во владение дамы».
Любимое пристанище чудовищ иного рода — площадка на глубине ста двадцати футов около Ла Сеш дю Сарранье на Лазурном берегу. Здесь очень своеобразный грунт: издали он кажется песчаным, когда же подплываешь ближе, видишь, что все дно выстлано странными круглыми плитками органического происхождения, окрашенными в нежно-розовые и нежно-лиловые тона. Тут же в камнях есть несколько расселин, занятых меру и скорпенами; но подлинные хозяева этих мест — скаты. Множество хвостоколов, орляков и обычных скатов отдыхает на этой необычной подстилке.
Завидев нас, они настораживались, готовые вспорхнуть, и в конце концов попарно «улетали», размахивая своими «крыльями». Мы часто встречали двойки скатов, но нам ни разу не удалось выловить такую пару, чтобы проверить, состоит ли она из особей разного пола. Однажды я напал на двух среднего размера хвостоколов, спавших на дне. Один из них проснулся и хотел было улепетнуть, однако спохватился, вернулся и разбудил второго, погладив его плавниками. Они уплыли вместе.
Если мы проникали в царство скатов незаметно, не двигая руками и ногами, рыбы оставались лежать на местах, только вращали огромными глазами, следя за нами. Те, что потолще — самки с детенышами; они очень долго носят в себе мальков, словно сознательно стремятся выпустить их в море возможно лучше подготовленными к борьбе за существование. Охота на скатов быстро перестала нас увлекать: это было простое истребление. Но поначалу мы иногда выходили на них с острогой. Один добытый нами скат неожиданно разродился прямо на песке. Тайе взял восьмидюймового малька, чтобы швырнуть его в воду, и вскрикнул: малыш уколол его не хуже, чем взрослый скат.