На палубе лежат толстый желтый баллон и два стеклянных пузыря, от которых тянутся кабели, — это наша новая телевизионная камера и прожекторы. Разрешающая способность иконоскопа намного выше, чем в коммерческом телевидении, и количество строк больше. Корректирующие линзы расширяют поле зрения объектива и устраняют влияние подводной аберрации. Камера отлично работает днем; ночью мы к тому же будем избавлены от дымки, возникающей от того, что взвешенные частицы рассеивают солнечный свет.
Кьензи, Гуара, Эрто и Давсо потянули для проверки воздух из загубников и ушли в воду. Октав Леандри и Поль Мартен опустили стофунтовую камеру и светильники, вытравили подвешенные на стеклянных поплавках черные коаксиальные кабели. Я попросил Мартена включить подводный светильник. Вспышка — «Калипсо» превратилась в трещинку в кристалле изумруда. Освещенные снизу волны облизывали белые скалы и словно тянули их к нам. Чайки подняли крик и бежали из Порт-Калипсо.
Стоя на корме, я смотрел, как ребята погружаются в прозрачную ночь. Колышущиеся волны причудливо искажали фигуры людей, то растягивая, то сжимая их. Потом свет рассыпался бликами, и аквалангисты пропали среди голубых и зеленых осколков. Скоро будут на дне. Я пошел в свою каюту; здесь Симона и техники смотрели на экран телевизора. Они видели место раскопок, плотно сидящие в грунте амфоры, рукав, напоминающий спящего удава. В кадре появился Давсо. Он взял конец рукава, включил воздух, и «пылесос» ожил. Давсо потащил рукав через ров к археологической линии фронта.
Меня занимали не столько амфоры, которые должен был отрыть Давсо, сколько качество телевизионного изображения. Взяв микрофон, соединенный с динамиком в боксе телекамеры, я сказал:
— Кьензи, вылезайте из ямы, покажите нам раскопки со стороны.
Оператор поднялся с боксом на склон и стал показывать оттуда. Испытание длилось двенадцать минут, я остался доволен.
— Ладно, Кьензи, выходите.
Камеру выключили, а светильники оставили, чтобы им было легче ориентироваться. Стоя на корме, я видел, как свет под водой становится все ярче. В десяти футах от поверхности — трехминутная декомпрессия. Но они почему-то задержались глубже. Прошло пять минут… В чем дело? Беды ни с кем не случилось, это ясно, иначе товарищи уже вытащили бы пострадавшего. Значит, происходит что-то интересное. Почему я сам не пошел с ними, вместо того чтобы наблюдать и судить сверху?
Ребята вышли, только когда кончился весь воздух в баллонах. Весело гикая и смеясь, они поднялись на борт. Над водой раскатился могучий баритон нашего щуплого Гуара:
— Капитан, это что-то неслыханное! Мы попали в косяк ставриды, дюймов по десяти каждая. Они пришли на свет и метались взад-вперед, будто ошалелые. Просто невероятно — тысячи ставрид! Из-за них мы друг друга не видели. Сотни рыб одновременно тычутся в тебя. Чувствуешь себя как лист бумаги, вставленный в пишущую машинку.
— Сожмешь пальцы в кулак, — подхватил Давсо, — а у тебя в руке рыба, если не две.
Гуара вдруг вскрикнул и шлепнул рукой по гидрокостюму.
— Помогите! — завопил он. — Скорей снимите с меня костюм.
Мы стащили с него гидрокостюм, и на палубу упала трепещущая ставрида. Видно, пробралась внутрь через отверстие воротника.
Чтобы согреть прозябших виновников паники в рыбьем царстве, мы открыли бутылку коньяку. В кают-компании стоял гул, все кричали наперебой; наконец мы условились, что четверка, отдохнув три часа, снова уйдет под воду, но с одними светильниками. Я решил присоединиться к ним. У меня был задуман один трюк.
Было уже за полночь, когда мы медленно пошли вниз вдоль рукава, поворачивая светильники в разные стороны, чтобы приманить ставрид. На глубине тридцати футов появились первые разведчики, а за ними — целый косяк. Мои товарищи ничуть не преувеличивали: эта чешуйчатая армада потеряла всякое чувство ориентации. В косяке все рыбы смотрят в одну сторону, но эти позабыли закон. Будто внезапно рассыпавшиеся колонны демонстрантов. Со всех сторон в меня тыкались крохотные рыльца. Я не мог разглядеть своих товарищей за барьером снующих рыб. В пяти футах от моего лица горела лампа в шесть тысяч ватт, но я видел только розовую просвечивающую плоть. Она переливалась, колыхалась, струилась — и не пропускала ни одного лучика прямого света.
Плыть сквозь этот косяк было все равно что ползти на животе по ожившей гальке. Пробившись между ошалевших ставрид, я рукой отыскал товарища и взял у него светильник. Потом нащупал рукав и направился вниз вдоль него, маня за собой рыб. Они пошли следом. Направив свет на отверстие рукава, я включил сжатый воздух. Все ставриды в радиусе одного фута были увлечены струей воздуха в рукав. Инстинкт, повелевающий плыть против течения, пробудил нескольких рыб от транса, и они затормозили на краю опасной зоны. Но на них со всех сторон напирали другие обезумевшие ставриды… Пять минут работал «пылесос», наконец я выключил воздух, а рыбы словно и не убыло вовсе.
Мы пошли вверх сквозь рыбий рой, я высунул голову из воды и услышал какофонию птичьих голосов. Чайки метались над светящейся водой, почти такие же возбужденные, как рыба. Одевшись, я отправился на остров. Корзина у верхнего конца рукава была полна, сотни ставрид высыпались из нее, соскользнули в море и теперь плавали кверху брюхом. Чайки жадно поглощали нежданный полуночный ужин.
На следующий день мы решили заснять это рыбье помешательство. Вечером ушли под воду и на глубине тридцати футов поманили светильником. Ни одной рыбы… Опустились до ста футов. Ага, вот и косяк, почти такой же плотный, как накануне. Однако теперь ставриды держали строй и не поворачивались на свет. Только три-четыре рыбы направились к нам, остальные сторонились нас, и мы никак не могли сбить их с толку. Я не знаю, чем объяснить столь резкую перемену. Нельзя не пожалеть рыбаков, благополучие которых зависит от таких аномалий.
Рыбный лов с огнями — лампаро — далеко не новость в Средиземном море; правда, прежде свет не погружали в воду и не применяли рукава со сжатым воздухом. В хорошую погоду тысячи шестидесятифутовых ботов, увлекая за собой на буксире лодки поменьше, выходят ночью из средиземноморских портов, чтобы приманить электрическими или ацетиленовыми фонарями сардину в свои сети. Увидишь такой флот в море — будто целый город переливается огнями. Лодки из Альмерии и Малаги идут к испанскому островку Альборан, расположенному к востоку от Гибралтара. Здесь на вершине горы, вздымающейся на 8250 футов над абиссальной равниной, стоит маяк. Рыбаки называют воды вокруг острова Альборанским морем.
«Калипсо» провела биологическую съемку Альборанского моря. Между погружениями Филипп Кусто, который участвовал в этом рейсе, прилипал к экрану эхолота, увлеченный картинами дна. Однажды прибор показал нечто совсем необычное. На глубине 150 футов — гладкий грунт, а в шести футах над первой чертой, совершенно параллельно ей — вторая, словно начерченная по линейке. Филипп побежал за Фалько, которого считал мастером разгадывать подводные тайны. Фалько посмотрел на ползущие по бумажному ролику параллельные линии.
— Может, это рыба? — спросил Филипп.
— Никогда не слышал, чтобы рыба так ровно стояла над дном, — ответил Фалько. — Не знаю, надо пойти вниз, посмотреть.
Саут и научный руководитель экспедиции согласились повернуть назад и отпустить Фалько и Филиппа на разведку. Войдя в воду, чтобы проверить свою плавучесть, Фалько поспешно ухватился за трап. Против такого течения не поплывешь! И они стали опускаться, крепко держась руками за якорную цепь.
На глубине ста футов аквалангисты различили внизу ровное желтовато-зеленое дно, над которым плавали тунцы, крупные лихии и здоровенная акула. Погрузились еще глубже и обнаружили… ковер из огромных листьев. Тысячи листьев, длиной до двадцати пяти футов, струились по течению. Подводные пловцы нырнули под них и очутились в полутьме среди тонких шестифутовых стеблей, растущих почти правильными рядами с интервалом в два фута. Зеленый свод колыхался от непрекращающегося «ветра» — атлантические воды со скоростью двух-трех узлов врывались в Средиземное море, неся океанских хищников и множество пелагических организмов. А в тиши под листвой процветала спокойная, мирная жизнь. Грунт покрывали ассоциации различных животных. Между стеблями степенно плавали меру. Морские ежи с короткими шипами, омары, морские звезды, скорпены превосходно чувствовали себя в этом подвале.
Филипп подтолкнул своего спутника и показал ему на крупную розовую скорпену, замаскировавшуюся под коралл. Довершая камуфляж, на голове скорпены сидел ветвистый гидроид. Затем аквалангисты обошли мурену, которая подстерегала добычу, обвив хвостом стебель и высунув голову над крышей.
Плыть в этой чаще было не просто. Растения запутывались в воздушных шлангах. Хорошо, что напарником Филиппа был Фалько, которого он слишком уважает, чтобы в его обществе позволить себе какие-нибудь проказы. Сверху приходили посмотреть на людей шестифутовые лихии. Очевидно, этих серебристых кочевников привлекали вырывающиеся из Альборанского леса пузырьки воздуха. Взяв ножи, наши разведчики аккуратно, чтобы не повредить стебель дюймовой толщины, вырыли из дна одно растение.
Бурая водоросль длиной в тридцать футов, которую Филипп и Фалько доставили на борт, поразила их товарищей. Ученые определили, что это ламинария вида, раньше не наблюдавшегося в Альборанском море. Вообще до того дня исследователи не встречали в Средиземном море ламинарий длиннее шести футов.
Узнав от Фалько и Филиппа об их приключении, я снарядил экспедицию на «Эспадоне», чтобы как следует изучить Альборанский лес. Мы пришли туда в безветренный день, но со дня на день могли разразиться бури, так что мы решили работать круглые сутки. Подводный шторм напомнил мне мой прежний волнующий опыт погружения вдоль якорной цепи. Войдешь в воду с подветренной стороны, борясь с течением, руки ищут надежной опоры. Стоит выпустить трос, и тебя может отнести на несколько сот ярдов, прежде чем выберешься на поверхность. Чтобы прожекторам «Эспадона» легче было отыскивать ночью тех, кого оторвет течением от троса, мы покрыли ласты и гидрокостюмы серебряной краской.