Все это да послужит уроком нашим современным пуристам, которые даже в самом умеренном тяготении к иностранным словам видят чуть ли не измену России и в сердечной простоте полагают, что русский советский патриотизм несовместим с усыновлением иностранных речений.
Кроме того, мы должны постоянно учитывать, к какому читателю обращена та или иная литературная речь, каков его умственный уровень, какова степень его развития, образования, начитанности.
Этим – в значительной степени – решается вопрос о допустимости чужеязычных речений в ту или иную эпоху.
Петрашевский, Белинский и Герцен (в 40-х годах) обращались исключительно к интеллигенции: к разночинной молодежи, к передовым дворянам, студентам, офицерам, чиновникам. Мечтая о тех временах, когда мужик
Белинского и Гоголя
С базара понесет,
Некрасов хорошо понимал, что это «желанное времечко» наступит еще очень не скоро. Да и Белинский в самых своих дерзновенных мечтах, конечно, не смел и надеяться, что ему выпадет счастье обращаться непосредственно к народу.
Это счастье выпало В. И. Ленину.
Конечно, В. И. Ленин не был бы вождем миллионов, если бы не обладал великолепной способностью обращаться к массам с наипростейшею речью.
Но и Ленин в тех теоретических, научно-философских трудах, которые были обращены не к широкой читательской массе, а к образованным, просвещенным читателям, пользовался специальными научными и философскими терминами, доступными в ту пору лишь узкому кругу людей. Такова, например, его книга «Материализм и эмпириокритицизм», направленная против реакционной теории русских махистов[35].
Правда, иные из терминов, которые встречаются в ней, были чужды его словарю, и ему пришлось иметь с ними дело лишь потому, что они были взяты на вооружение неприятельским лагерем: таковы эмпириомонизм, панпсихизм, панматериализм, трансцензус и т.д. Но и там, где В. И. Ленин говорит от себя, он не избегает таких выражений, как субъективный идеализм, гносеологическая схоластика, имманентная школа и т. д. Эта лексика была вполне доступна тому квалифицированному кругу читателей, к которому обращался Ленин со своим философским трудом.
Здесь, повторяю, все дело именно в том, к кому, к какой аудитории адресуется автор.
В знаменитой книге «Шаг вперед, два шага назад» Ленин уже на первых страницах пользуется такими словами, как дискредитировать, суверенный, анонс, превалировать, квалифицировать, эвфемистически, гипертрофия централизма и т. д.
Так как книга была предназначена главным образом для читателя с высоким образовательным цензом, Ленин обильно вводил в ее текст без всякого перевода на русский язык даже такие слова, как quasi, a priori, credo, versumpft, pruderie, Zwischenruf, ipso facto.
Обратитесь ко второму тому его сочинений. Там вы увидите, что он считал возможным печатать без всякого перевода такие слова, как Kleinbürger, ancien règime, testimonium paupertatis, horribile dictu, lapsus, Standpunkt, voilà tout, Zwang, ибо сознавал, что тот интеллигентный читатель, к которому он теперь обращается, отлично знает эти иностранные ходовые слова.
Точно так же поступал и Пушкин, обращаясь к людям своего круга:
Когда блистательная дама
Мне свой in quarto подает…
. . . . . . . . . . . .
Приходит муж. Он прерывает
Сей неприятный tête à tête.
Если же аудиторией Ленина была миллионная – в то время темная, отсталая, неграмотная (или полуграмотная) – деревенская Русь, словарный состав ленинского языка был совершенно иным, хотя самый язык оставался все тем же – ленинским «набатным» языком. Из него, естественно, изгонялись все малопонятные слова, он становился образцом простоты и прозрачности, идеально доступным для всех – даже обойденных культурой – умов. Отсюда беспрестанные требования Владимира Ильича к пропагандистам и агитаторам: говорить «без книжных слов, просто, по-человечески»; говорить с крестьянами «не по-книжному, а на понятном мужику языке».
«Для масс надо писать, – твердил он, – без таких новых терминов, кои требуют особого объяснения», и т. д., и т. д.
«Употребление иностранных слов без надобности озлобляет (ибо это затрудняет наше влияние на массу)».
Именно ради наибольшего влияния на массу Ленин неустанно, настойчиво требовал, чтобы во всех обращениях к «трудящимся и эксплуатируемым», к «городской, фабричной улице», а также к деревне звучал безыскусственный, свободный от всяких напыщенных вычур, правильный русский язык.
В Первой Государственной думе один депутат-крестьянин употребил иностранное слово «прерогативы», ошибочно полагая, что оно означает «рогатки». Ленин отнесся к этой ошибке без всякого гнева. «Ошибка была тем простительнее,– заметил он,– что разные „прерогативы“ […] являются на самом деле рогатками для русской жизни». Но с величайшим негодованием высмеял Владимир Ильич думского октябриста Люца, который, желая щегольнуть иностранным словцом, безграмотно употребил глагол будировать. Будировать (от французского будэ) означает дуться, сердиться. А Люц (как и многие неучи) вообразил, будто это значит возбуждать, тормошить, будить, и брякнул перед всеми депутатами, будто большевики стремятся будировать (?) чувства рабочих[36].
Это было в 1913 году. Ленин тогда восстал против этой безграмотности. И снова вспомнил о ней уже в советское время – в статье «Об очистке русского языка».
«Перенимать французски-нижегородское словоупотребление значит перенимать худшее от худших представителей русского помещичьего класса, который по-французски учился, но, во-первых, не доучился, а во-вторых, коверкал русский язык».
Найдя в одной из статей выражение сенсуалистический феноменализм, Ленин написал на полях: «Эк его!»
И когда на следующей странице Ленину встретился «метафеноменалистический», он на полях написал: «Уф!»
В обстоятельной статье Б. В. Яковлева «Классики марксизма-ленинизма о языке и стиле» приводятся многочисленные примеры того, с какой находчивостью В. И. Ленин заменял в своих и чужих рукописях иноязычные слова и выражения русскими.
Например, кокетничание заменил он заигрыванием, характерный инцидент – поучительным происшествием.
Вместо толпа сымпровизировала написал толпа составила без всякой подготовки.
Вместо не делает себе иллюзий – не боится смотреть в глаза правде.
Иногда он истолковывал одно иностранное слово тремя-четырьмя русскими: написав слово ликвидировать, он поставил в скобках: «т. е. распустить, разрушить, отменить, прекратить».
«К чему говорить „дефекты“, – возмущался он, – когда можно сказать недочеты, или недостатки, или пробелы».
Французская пословица Les beaux esprits se rencontrent передавалась буквалистами так: «Умники часто встречаются мыслями». Ленин, воспроизводя эту пословицу в подлиннике, тут же придал ей русский национальный характер:
«Свой своему поневоле брат».
И вторично, в другом сочинении:
«Рыбак рыбака видит издалека».
Другую французскую пословицу: A la guerre comme à la guerre – нередко передавали бессмысленной для русского уха фразой: «На войне как на войне». И нужно было до такой степени проникнуться духом своего языка, как проникся им Владимир Ильич, чтобы, сохранив крылатость французского текста, дать следующий перевод этой фразы:
«Коль война, так по-военному».
Или в другом месте:
«Коли воевать, так по-военному!»
Иногда же, пользуясь правом редактора, он при работе над чужими рукописями не ограничивался тем, что вместо иностранных речений ставил адекватные русские. Он не переводил слова на русский язык, но изменял самый смысл иностранного слова.
Так, например, вместо бретерство он написал наездничество, из прожектерства сделал праздномыслие, а когда ему встретилось прилагательное квазипарламентская, он написал игрушечно-парламентская.
Сурово осуждая ненужную иноязычную лексику, недоступную широкому слою читателей, Ленин, естественно, стремился к тому, чтобы утвердить в обиходе трудящихся масс русские партийные термины, созданные русской народной традицией.
Не раз выражал он радость, что определяющим термином для нового строя сделалось чисто русское слово «Совет», вошедшее во всемирную лексику.
«Везде в мире, – писал он, – слово „Совет“ стало не только понятным, стало популярным, стало любимым для рабочих, для всех трудящихся».
Русское слово ячейка введено в качестве партийного термина Лениным в 1911 году.
«Слово, хорошо выражающее ту мысль, что внешние условия предписывают небольшие, очень гибкие, группы, кружки и организации».
Теперь это исконно русское слово вошло именно в качестве партийного термина и в татарский, и в таджикский, и в марийский, и в башкирский, и во многие другие языки многоязычного советского народа.
Когда в 1917 году одна из петроградских газет применила к банкирам и другим эксплуататорам старорусское слово тунеядцы, Ленин встретил его очень сочувственно.
«Удивительно хорошее слово попалось под перо – в виде исключения – редакторам „Известий“», – писал он.
С горячим одобрением отнесся он к таким подлинно русским словам, как разруха, уклон, всякий раз отмечая их выразительность, ясность и точность.
Даже в его научно-философских трудах, изобилующих иноязычными терминами, все время чувствуешь русскую языковую стихию, которая то и дело прорывается такими словами:
«Мудрененько было бы…», «Мах именно на этом пункте свихнулся…», «Читать – читали и переписать – переписали, а что к чему, не поняли», «Известное дело: чего хочется, тому верится» и т.д. (курсив мой.–