цена.
Такими же недопустимыми представляются мне выражения мемориальный памятник, хронометраж времени, памятные сувениры, промышленная индустрия, народный фольклор,– потому что мемория и значит память; хронос и значит время; сувенир и значит памятный подарок; индустрия и значит промышленность; фольк и значит народ, а фольклор — народное творчество.
Те, кто ввели в наш язык эти сумбурные формы, действовали так по невежеству, которое не имеет никаких оправданий.
Только темные люди, не знающие, что эмоция и чувство — синонимы, позволяют себе говорить эмоциональные чувства.
И форму морально-этический могли ввести в обиход только неучи, не знающие, что моральный и значит этический.
Эта темнота была простительна в старое время. Знание иностранных языков было в ту пору редкостью, но теперь, когда в СССР нет такой школы, где не преподавался бы либо немецкий, либо английский, либо французский язык, причем преподавание ведется многими тысячами молодых педагогов, знающих, умелых, талантливых, все эти мемориальные памятники, биографии жизни и тому подобные ляпсусы уже не имеют никаких оправданий.
Советская интеллигенция, которая в прежнее время вследствие своей малочисленности и многих других причин очень слабо участвовала в формировании речи, в просвещенном контроле над нею, теперь уже настолько разрослась и окрепла, что ее вмешательство в стихийные языковые процессы с каждым годом делается все ощутительнее.
Чем культурнее становится наша страна, чем больше образованных людей выдвигает из своих недр советский народ, тем больше хорошо вооруженных борцов за подлинную, а не мнимую чистоту языка возникает и в литературе, и в жизни, тем громче и авторитетнее их голоса.
Я знаю это даже по тем читательским письмам о родном языке, которые я получаю в последнее время; пишут инженеры, математики, агрономы, геологи – словом, люди таких профессий, которые весьма далеки от лингвистики и прочих гуманитарных наук. И разве не утешительно, что среди этих бесчисленных писем гораздо больше серьезных и вдумчивых, оснащенных научными знаниями, чем было лет десять назад?
Разве не характерно, что тавтологическое выражение патриот родины, считавшееся когда-то совершенно нормальным, нынче уже уходит в невозвратное прошлое, так как в нашем Союзе с каждым годом становится все больше людей, знающих что патриа по-латыни, патрис по-гречески, патри по-французски – родина?
Вообще в письмах, получаемых мною теперь, голос этой новой интеллигенции становится все слышнее.
Некоторые из писем до того хороши, что, будь в моей книжке достаточно места, я охотно воспроизвел бы их на дальнейших страницах. Но так как ее размеры и без того разрослись, я принужден ограничиться лишь очень немногими.
VI
Но вернемся к словесным формулам типа: «навострить лыжи», «сбиться с панталыку», «подложить свинью», «согнуться в три погибели», «черт меня дернул» и т. д.
Спрашивается: имеем ли мы право разрушать эти формулы, заменяя в них отдельные слова?
С первого взгляда похоже, что нет, что такого права у нас не имеется. Все элементы этих конструкций так крепко срослись, что ни один из них не может быть заменен другим.
В самом деле, попробуйте произвести малейшую замену в таких, например, сочетаниях, как «сидеть на бобах», «бить баклуши», «хоть пруд пруди», «спустя рукава», «зарубить на носу», «черта с два», «бежать во все лопатки», «от нечего делать», «ноль внимания», «темна вода во облацех», «сыт по горло», «кузькина мать» (обычно в сочетании с глаголом: «я покажу тебе кузькину мать»), «точить лясы», «и дешево и сердито», «закадычный друг», «заклятый враг», «задать (или: дать) стрекача», «через пень колоду» и т. д., и т. д., и т. д.
Конструкции эти замечательны именно тем, что они не подлежат обновлению и всегда остаются незыблемы. Вместо «зарубить на носу» нельзя сказать «зарубить на подбородке», «зарубить на щеке» и т. д. «Кузькину мать» никак невозможно заменить «кузькиной дочерью», или «кузькиной внучкой», или «андрюшкиной или ванькиной матерью». И вместо выражения «денег у него и куры не клюют» было бы дико сказать в разговоре: «денег у него и гуси не клюют».
Справедливо говорит академик В. В. Виноградов:
«Подстановка синонима или замена слов, являющихся семантической основой фразы, невозможна без полного разрушения образного и экспрессивного смысла фразеологического единства».
Эти словосочетания в обычной речи не допускают никаких вариантов. Недаром их называют устойчивыми, монолитными, целостными.
Конечно, никто не мешает какому-нибудь остряку сказать вместо «втереть очки» – «втереть пенсне» и вместо «из пушек по воробьям» – сказать: «из пушек по чижам». Или: «Он в этом деле кошку съел». Но эти отклонения от общепринятых формул ощущаются нами как остроты только потому, что в нашем мозгу с давних времен утвердились модели: «втереть очки» и «из пушек по воробьям».
Все эти отклонения от моделей – однодневки, а модели существуют века.
Правда, бывали случаи, когда художники слова перелицовывали фразеологизмы на свой лад и в интересах вящей изобразительности разрушали их самым, казалось бы, непозволительным образом.
Таких случаев множество. Всем известен фразеологизм «как мухи мрут». Именно поэтому такое сильное впечатление производит похвальба гоголевского Артемия Филипповича, заявившего, что у него в больнице «все как мухи выздоравливают». Привычная конструкция разрушена, и этой ценою достигнут большой трагикомический эффект.
Обновляя формулу «бежать во все лопатки», Чехов в одной из своих ранних вещей изменил ее так: «целовать во все лопатки» («В вагоне»), и в контексте это оказалось оправданным.
См. у него же:
«Психология занимает самое видное место. На ней наши романисты лягавую собаку съели». («Осколки московской жизни».)
«Из мухи делаешь протодиакона».
В высшей степени забавно смешение двух фразеологизмов у Тэффи:
«Спит как из ведра».
И еще пример, наиболее наглядный. Есть у русских людей выражение, произносимое автоматически: «питать надежду». Как и всякий фразеологизм, оно не допускает вариантов. Нельзя сказать «я кормлю надежду», хотя, казалось бы, питать и кормить одно и то же.
Но вот Маршак в остроумных стихах, обращенных к жене одного профессора, Надежде Михайловне, отказался на минуту от автоматического, бездумного отношения к этому обороту и заявил, что питать (то есть кормить) Надежду он не намерен, так как у нее есть муж:
Питать Надежду должен он,
. . . . . . . . . . . .
Как обязал его закон.
Как-то в юности, задумавшись над «фраземой» «с бухты барахты», я сочинил стишки для детей, где дано было ложное осмысление этих двух непонятных слов:
Как из бухты Барахты Выплывали две яхты… и т. д.
Все эти случаи обновления готовых словесных конструкций происходят тогда, когда то или иное привычное сочетание слов перестает ощущаться нами как некое смысловое единство, отдельные элементы которого незаметны для нас. До той поры мы совсем не задумывались об их точном значении, – и вдруг оно раскрылось перед нами впервые.
Вот что сказано об этом в книге профессора Р. А. Будагова «Введение в науку о языке»:
«Когда говорят ставить точки над i в смысле „не оставлять ничего недосказанным“, то не думают ни о точках, ни о букве i, когда же Герцен пишет „ставить огромные точки на крошечные i“ или „видя это, он поставил точку на i, притом на самое опасное i“, то читатель замечает и „точки“ и букву i. Тем самым идиома распадается, так как она оказывается разложимой. Как только части идиомы стали самостоятельно значимыми, так перестала существовать и идиома, сохраняющая свою силу и функцию только как целое (курсив мой.– К. Ч.). Но при разложении идиомы удается „обыграть“ ее части. Так рождались, в частности, герценовские фразы с „огромными точками“ и „опасными i“».
Герцен питал особое пристрастие к такому разложению идиом. Это была заметная черта его стиля. Вот, например, каким образом он обновил старинную, с церковным оттенком, формулу «работать из насущного хлеба»: он сказал о немцах-эмигрантах, что они работают «из насущного пива».
Эпитет насущный неразрывно связан со словом хлеб. Именно поэтому Герцен и прикрепил его к пиву.
При оценке этих обновленных конструкций всякий раз необходимо решать, произведено ли это обновление сознательно или оно результат неряшливого обращения со словом.
Когда составители учебника «Русская литератуpa» позволяют себе употреблять сочетание «беспробудный (!) мрак», смешивая «беспробудный сон» и «беспросветный мрак», они виноваты в искажении речи, в неряшливости.
Но когда поэт Вадим Шефнер пишет о быстроходном автобусе:
…рейсовый автобус голубой
Летит, колес не чуя под собой, —
произведенное им сознательное обновление устойчивой конструкции «ног под собой не чуя» – вполне законно и не вызывает возражений, так как его художественный эффект несомненен.
И хотя «зарубить на носу» в огромном большинстве случаев не допускает никаких вариантов, это отнюдь не значит, что Крылов не имел права сказать:
А я бы повару иному
Велел на стенке зарубить[68].
Конечно, исключениями лишь подтверждаются правила. А «правило» для всех этих формул одно: они являют собою неразложимое целое, компоненты которого не улавливаются нашим сознанием.
О фразеологизмах можно сказать очень много. Недавно вышла специальная книга, посвященная им: А. Архангельский. «Устойчивые фразы в современном русском языке». Ростов-на-Дону, 1964.