— Знаю, — подтвердил Зинченко с неприятной усмешкой. — Кто ж не знает. В них проживают граждане иностранных государств. Со всеми вытекающими. Мне уже звонили. Не из посольства пока, но из деканата. Студенты возмущены действиями полиции. Тобой конкретно возмущены, Никонов. Ты что же творишь, а? Ты как посмел на ни в чем не повинного человека нападать? Он староста потока, между прочим. На хорошем счету. Его в университете уважают. А ты? Расист какой выискался! Апартеид, понимаешь, развел. Ты что, с луны свалился, майор? Какого черта ты к студентам поперся пьяный? Они за свой счет взялись кафе ремонтировать, городские власти их поддерживают. А тут дебошир в погонах! Черный паренек ему не понравился, видите ли!
Ошеломленный этим градом обвинений, Никонов не мог вставить ни слова. Когда же Зинченко умолк, чтобы перевести дух, он опять попытался доложить о произошедшем, однако был остановлен новым яростным шквалом:
— Студенты были здесь, ясно тебе? Сняли на видео, как ты лыка не вяжешь. Под ручки тебя выпроваживать пришлось. Души у них добрые. Пистолет твой подобрали, удостоверение, сдали мне, чтобы ты, когда протрезвеешь, новых бед не натворил. А могли бы себе оставить. Это же табельное оружие, дурья твоя башка! Кто тебе позволял им размахивать?
— Разрешите забрать, — пробормотал Никонов, заранее предвидя ответ.
И он не ошибся.
— Еще чего! — вскричал Зинченко, наливаясь кровью. — Держи карман шире! Я приказал акт составить. Об утрате оружия и человеческого облика. Твоего облика. Ты отстранен от исполнения обязанностей. Расследование будет. Под суд пойдешь, понял, Никонов? Молись, чтобы срок не дали.
— Там девчонки, — произнес Никонов тихо. — Беззащитные. В полной власти этих подонков.
— Доказательства.
— Нагрянем в кафе, пока не поздно, — будут доказательства.
— Проспись сперва, — пробурчал Зинченко, отвернувшись. — Глаза бы мои тебя не видели. Не ожидал. Подвел ты меня, майор, ох как подвел. Хотя какой ты теперь майор… Разжалуют тебя. Я рапорт подам. Лично. И не надейся, что я тебя покрывать стану, не надейся! Наши добрые отношения закончились. Свободен.
Никонов сделал последнюю попытку:
— Товарищ полковник… Александр Трофимович… Саша… Там дочь моя. Ее тоже похитили. Ушла и не вернулась.
— Что-то в последнее время от тебя все женщины уходят, Никонов. Нетрудно догадаться почему. За воротник закладываешь. Небось, дочке твоей не очень-то приятно на пьяного батю смотреть, вот и ушла.
— Похитили ее!
Взгляд Зинченко приобрел почти осязаемую жесткость.
— А если так, — медленно проговорил он, — то что же тогда получается? Ты лицо заинтересованное, предвзятое. Я не имею права тебя к следствию на пушечный выстрел подпускать. Да какое там следствие! Завалил ты его, Никонов.
— Что ты творишь, Сашка? — сказал Никонов. — Ты мне не веришь?
— Сашки тебя в забегаловках дожидаются, — одернул его Зинченко. — Для тебя я полковник, только больше не товарищ. Хочешь, чтобы спустил твое дело на тормозах, пиши рапорт об увольнении. Собственноручно. Вот так. И никак иначе. Бумагу в приемной возьмешь. А меня освободи от своего присутствия. Разит от тебя, как от пивной бочки. До утра теперь проветривать!..
Полковник встал, чтобы распахнуть второе окно. Когда он вернулся на свое место, Никонова в кабинете уже не было. Размашистым корявым почерком бывший товарищ полковника писал рапорт об увольнении. Его служба в полиции завершилась.
Глава девятнадцатая
В детстве Лора обожала прятаться. Это была ее любимая игра. Она забиралась под стол или под кровать, а иногда просто зажмуривалась и требовала, чтобы ее искали. Мама обычно соглашалась неохотно и только делала вид, что ищет дочку, так что никакой интриги не было. А вот папа подходил к делу обстоятельно. Он заглядывал во все углы, громко спрашивал, куда могла подеваться дочка, и устраивал из поисков настоящее представление. Лора, притаившаяся в своем укрытии, трепетала и задерживала дыхание. Все было по-настоящему. Почти. Она ждала, что будет обнаружена, и одновременно не хотела этого. Игра была такая интересная! Смысл заключался в том, что ее искали, потому что она была нужна. Ее детское сердечко тревожно билось. Сильно ли обрадуется папа, когда обнаружит ее? Он радовался сильно и всегда. И это было главное.
А еще, засыпая, Лора представляла, что ее не стало. Она умерла, и родители рыдают, вспоминая, какая она была замечательная. Они просто не знают, как жить дальше без нее. Их горе безутешно.
В каком-то смысле эта игра теперь происходила взаправду (если бы Лора знала, как плетется нить человеческой судьбы, она бы не удивлялась этому). Отец опять искал ее. Она была нужна ему. И это знание облегчало состояние Лоры, понимающей ужас ее положения. Подсознательно она верила, что все закончится благополучно. Придет отец, вытащит ее из плена, и все будет по-прежнему. Нет, не по-прежнему. Лучше, гораздо лучше. Лора больше не будет той стервой, какой была в последнее время. Не станет цепляться к папе и злить его просто так, без надобности, из вредности. Он был хороший. Лучший. И это мать бросила Лору ради своего турка, а не отец. Он был верным и надежным. Уже за это следовало простить ему все его недостатки. И Лора простила. Она ждала его. Ждала своего папу. Папочку. Любимого и единственного.
«Слышишь, папа? Забери меня отсюда. Скорее!»
Оля, лежавшая рядом, думала примерно то же самое. Только обращалась она не к родителям, а к своему Аркадию. Он стал для нее воплощением мужественности. Рыцарем на белом коне, способным вызволить ее из плена. Она забыла все его прегрешения, простила ему недостатки. В сравнении с нигерийцами он был просто ангелом. Идеальным мужчиной. Сейчас Оля позволила бы ему все. Не стала бы спорить и настаивать на своем. Лишь бы оказаться рядом с Аркадием. Ощутить его ласковые объятия, тепло его вяловатых, но зато таких нежных губ…
А вот Лена думала не о мужчинах. Она не хотела о них думать. Они стали для нее отвратительны. Мысль о близости с ними вызывала у нее омерзение. Вообще само понятие «секс» стало для Лены отвратительным. Как могут люди заниматься таким скотством? У ее подруги был пес по кличке Цезарь. Английский кокер-спаниель. Когда ему припекало, он прыгал вокруг девушек и весь дергался, норовя прижаться нижней частью туловища к ноге. Раньше это казалось забавным и даже немного щекотало нервы. Теперь бы Лена просто прибила Цезаря, если бы тому вздумалось удовлетворить похоть за ее счет. Мужчины были точно такими, как эта собака. Животные. Кому только приходит в голову снимать кино про любовь? Романтика — это когда в штанах чешется. Вот и все нежные чувства.
— Спите, девчонки? — спросила Лена.
— Разве уснешь? — откликнулась Оля. — Все жду и жду. Когда за нами придут наконец?
— Скоро, — пробормотала Лора.
— Что-то не похоже. Может, ты все-таки обозналась? Перепутала? Не отец с ними дрался?
— Отец. И он меня здесь не оставит.
— Если живой, — сказала Лена.
Ей не хотелось делиться своими подозрениями с подругами. Но держать сомнения внутри себя было невыносимо.
— Не каркай! — сердито прикрикнула Лора. — Моего папу так просто не возьмешь. Он сильный. И всякие приемы знает. И оружие у него.
— Что-то я выстрелов не слышала, — пробормотала Оля.
— Значит, так было нужно. Разные бывают обстоятельства.
— Какие, например?
— Ну, ордер понадобилось приобрести. Иначе противозаконно получалось.
— А держать нас здесь законно?
— Полицейские — не бандиты, — отрезала Лора. — Потерпите. Папа придет. Откроется дверь, и…
Дверь открылась. Вошли трое нигерийцев. Девушкам бросили ворох одежды.
— Одевайтесь, — распорядился Кен. — Мы переезжаем.
— Я никуда не поеду! — выпалила Лена.
— Правда? — Кен уставился на нее выпученными глазами. — Хочешь поспорить?
Лена опустила голову и стала перебирать вещи.
— Здесь ничего моего нет, — объявила она.
— И моего тоже, — поддержала ее Оля.
— Какая разница, — сказал нигериец. — Это временно. Вам вообще нужно от одежды отвыкать. Лишняя суета. Оделась, разделась… Пустая трата времени.
Его спутники засмеялись.
«Если представится случай, я сбегу, — сказала себе Лора. — Терять нечего. Папа пропал. С ним что-то случилось. Придется выбираться самой».
— Предупреждаю, — сказал Кен, как будто прочитавший ее мысли. — Не пытайтесь бежать. Даже не думайте. На этот раз все будет очень и очень серьезно. За побег — смерть. На месте.
Лора выбрала дурацкие малиновые шорты и полосатую футболку, сделавшую ее похожей на осу. Ей было все равно. Здесь не перед кем было красоваться. Пошли они все в… в… в шахту, вот. В глубокую и черную. Как они сами.
Подгоняемые надсмотрщиками, девушки закончили одеваться и, понурившись, потянулись к двери. Первой шла Оля. В чересчур узких джинсах, обтягивающих ее, как чулки, она еле переставляла ноги, которые казались неестественно прямыми. Лена, в противоположность ей, напялила на себя великоватое платье, придающее ей сходство с бабочкой-капустницей. Последней шла Лора. Малиновые шорты врезались ей в промежность. Дай ей волю, она поубивала бы всех этих ухмыляющихся нигерийцев. По-настоящему. Не разбираясь, кто из них в какой степени виноват. Для нее они все были законченными подонками. Пистолет, автомат, топор — она воспользовалась бы любым оружием, и рука ее не дрогнула бы. Но оружия не было. И Лора была вынуждена идти туда, куда прикажут, и терпеть, и сжимать зубы, и глотать обиду, ненависть и унижение.
Их провели по коридору с отвалившимися плитками и гадкими рисунками на стенах. Воняло мочой и дохлятиной. Перед выходом Лора механически переступила через дохлую крысу и отметила про себя, что ее не передернуло от отвращения. Это потому, что тюремщики были стократ отвратительнее крыс, хоть дохлых, хоть живых. После них бояться было уже нечего. Они стали воплощением всего злого и ужасного, что только существовало в этом мире. Жители Нигерии. Интересно знать, почему никто до сих пор не догадался сбросить атомную бомбу на эту страну? Или на всю Африку сразу. Что она вообще дает миру, эта Африка? Одних только уголовников под флагами БЛМ.