У Оли не просто перестали течь слезы — они чудесным образом испарились, и ее глаза тотчас сделались сухими. Лора посмотрела на нее, потом перевела взгляд на отца и сказала, не скрывая иронии:
— Да уж, вы разберетесь…
Это было произнесено с каким-то особенным выражением на лице, но Никонов предпочел ничего не заметить.
На второй день, утром, когда Никонов отправился в школу, чтобы поговорить с директором по поводу аттестата дочери, Лора села перед Олей, по-мужски оседлав стул, и спросила напрямик:
— У вас с папой что? Ты на него виды имеешь?
Оля отложила пилку для ногтей и опустила взгляд.
— Я не знаю, — произнесла она. — Не знаю, что со мной происходит.
— Тогда я тебе скажу, что происходит. Дурью ты маешься.
— Хочешь, чтобы я ушла?
— Хочу. Но папа будет против. — Лора поморщилась. — В принципе, какого черта я парюсь? Он взрослый мужик. Ну, трахнет тебя. Обычное дело.
Оля покраснела.
— Это другое, — прошелестела она.
— Что другое?
— Все другое.
Лора подняла бровь, что у нее всегда очень эффектно получалось.
— Влюбилась, что ли?
Ответ прозвучал очень тихо, но спутать его с каким-либо другим было совершенно невозможно.
— Да.
— А мне что делать? — спросила Лора.
Сначала Оля пожала плечами. Потом сказала:
— Ты — дочь. Я — нет. Нам с тобой делить нечего.
— Да ты хоть представляешь, на сколько лет он старше тебя?
— Не представляю. Знаю. Но для меня это не имеет значения. Вру. Имеет. Мне нравится эта разница в возрасте. Мне в твоем отце все нравится.
— Так скажи ему, — проворчала Лора. — А то он какой-то заторможенный ходит в последнее время. Как лунатик, честное слово. Оба вы лунатики. Свалились на мою голову.
Лора вышла. И хотя ничего особенного ею сказано не было, Оля просияла.
Еще совсем недавно она считала, что жизнь ее кончена и больше никогда ей не быть счастливой. Но счастье привалило. И мир Оли Саввич снова был огромным и ярким.
Глава тридцать четвертая
Александр Трофимович Зинченко играл в бильярд. Его противником был он сам. Это была беспроигрышная игра. Кий будто бы понимал, в чьих руках он сейчас находится. В «своих» — нужно попадать. В «чужих» — можно мазать.
В комнату вошла жена, понаблюдала немного и осторожно сказала:
— Саша, может, хватит?
— Что хватит? Шары гонять?
Не глядя на Валентину, Зинченко перешел к другому углу стола, оттянул кий и врезал что было сил. Это было ошибкой. Шар с костяным стуком задел другой, перелетел через зеленый борт и с грохотом покатился по паркету.
Зинченки жили за городом, в большом доме, некогда принадлежавшем уголовному авторитету Сереже Донскому. Он ни с того ни с сего отписал дом теще Александра Трофимовича, причем сделал это очень удачно: за каких-нибудь несколько часов до того, как был зарезан сокамерниками.
Наученный телевизионными репортажами, Зинченко не держал в собственности ничего дороже двухкомнатной городской квартиры и подержанной иномарки. Все остальное числилось за родственниками различной степени отдаленности. Это было очень предусмотрительно. Раза два конкуренты пытались прищучить Зинченко и завести против него дела о взяточничестве, да только отступали несолоно хлебавши. Он был умен и удачлив. Он привык так считать. Никонов заставил его изменить мнение. Это был болезненный опыт.
— Третий день уже, Саша, — продолжала Валентина. — Нельзя так. О сердце подумай. О давлении. Не мальчик уже.
Зинченко знал, что не мальчик. Пить старался с перерывами и выкурил всего десяток сигар, хотя тянуло страшно. К сигарам он пристрастился с подачи нигерийцев — те его просто заваливали коробками, еще до того, как посвятили в детали своего бизнеса. Они просили о разных мелких услугах, и он их оказывал. Только последний идиот не воспользовался бы возможностями и связями Зинченко. Он идиотом не был. Но все равно Никонов утер ему нос и оставил без солидного куша. Прогорели планы наладить постоянный канал поставок девушек в Африку, за три моря. Мысль об этом была невыносима. Пострадало не только материальное положение Зинченко. Болезненная рана была нанесена его самолюбию.
— Я просто играю в бильярд, Валя, — сказал он, повернувшись к ней широкой мясистой спиной. — Иди вниз и не мешай.
— Ты не просто играешь, Саша, — произнесла жена с незабываемой интонацией героини «Бриллиантовой руки», уличающей супруга. — Ты пьешь коньяк. Признайся, сколько бутылок уже выпил?
— Имею право, — сказал Зинченко. — Выходные, праздники… Что там у нас? Троица или Независимость?
— Если бы ты праздновал, я бы не так переживала. Но я ведь вижу, что с тобой творится. У тебя какие-то неприятности. Ты места себе не находишь. На детей голос повышаешь, меня в упор не видишь. Больно видеть тебя таким. Больно и обидно. Мы, Саша, этого не заслужили. Нет, не заслужили. Всегда рядом, всегда на твоей стороне, всегда верой и правдой…
Валентина всхлипнула. Она была женщина чувствительная, добросердечная, отзывчивая. Плюс масса других положительных качеств. Зинченко стало жалко ее. Мучится, бедняжка. Не понимает, что с ним происходит. Думает, просто так с катушек съехал муж. Беспокоится.
— А давай, Валя, я тебе тоже коньячку плесну, — неожиданно для себя предложил Зинченко. — Хороший коньяк, настоящий. Армянские товарищи угостили. Воюют плохо, а коньячная промышленность у них на высоте.
Он был уверен, что она откажется. Но супруга тряхнула седым хохолком и сделала театральный жест, будто пускаясь в какую-то отчаянную авантюру.
— А что! Давай, Саша! Один раз живем.
— Вот это по-нашему, хо-хо! Молодца, Валюша, молодца!
Зинченко сдвинул с места шкафчик с киями и прочими бильярдными принадлежностями. За ним обнаружился встроенный стенной бар с полными, пустыми и полупустыми бутылками.
Жена шутливо погрозила Зинченко пальцем:
— Теперь, Саша, я все твои секреты знаю. Берегись!
— Не все, — отшутился он. — Плох тот мужчина, которого женщина знает как облупленного. Он становится ей неинтересен.
Говоря это, Зинченко разлил коньяк по тонким стаканам с золотым ободком. Валентина пить не спешила. Нахмурилась.
— А вот у меня, Саша, от тебя секретов нет и быть не может, — молвила она, держа стакан на уровне груди. — Я всем спешу с тобой поделиться. Каждой мелочью, не говоря уже о вещах важных.
Зинченко выпил залпом, и его слегка повело, когда свежий алкоголь смешался с тем, который уже бродил в крови. Чтобы не шататься, он грузно опустился в кресло, предназначенное для зрителей, которых в бильярдной отродясь не было. Зинченко любил гонять шары в гордом одиночестве. Пить он тоже предпочитал один, чтобы язык ненароком не развязался. Жены он не опасался.
— Садись, если хочешь. — Он похлопал себя по ляжкам. — Помнишь, как в Ялту в общем вагоне ехали? Свадебное путешествие!
— А я бы повторила, — произнесла Валентина мечтательно. — Молодость, свежесть чувств…
На колени мужа она так и не села, предпочитая опираться задом на бильярдный стол. Стакан в ее руке незаметно опустел наполовину. На ее слегка обвисших щеках заиграл румянец.
— Молодость не вернешь, — сурово заключил Зинченко.
Ему захотелось выпить еще. Он встал и направился к бару, стараясь ступать твердо, отчего шаги и движения получались особенно грузными.
— Может, хватит? — робко возразила жена.
— По последней, Валечка. Хватит мне киснуть. Пора с новыми силами за дела браться. Грызть гранит успеха…
Последнее утверждение показалось ему смутно знакомым, но каким-то странным. Разлив коньяк, он поспешил сесть. Жена, отставив стакан, с неожиданной ловкостью приподнялась на руках и села на стол, свесив ноги в домашних тапках. Устроившись поудобнее, она отхлебнула коньяка. Зинченко бросил ей мандарин из вазы. Она поймала одной рукой и надкусила кожуру, чтобы чистить.
Зинченко развозило все сильнее. Некоторое время он ощущал это и боролся с опьянением, но потом забыл и перестал.
— Помнишь Алексея? — спросил он, жуя мандариновую дольку. — Алешку.
— Никонова? Еще бы не помнить, — сказала Валентина. — Хороший человек. Положительный.
— Этот положительный человек, как ты выражаешься, подвел меня под монастырь, Валя. Бизнес мне сломал. В подробности вдаваться не буду, но убытки большие. И, главное, Алексей теперь слишком много знает. Неизвестно, как он этой информацией в дальнейшем воспользуется…
Зинченко, цедя коньяк, смотрел в пол. Он не отдавал себе отчета в том, что разговаривает вслух, для него это было доверительной беседой с самим собой. Жена слушала его с повышенным вниманием, ловя каждое слово. Когда он умолк, она хотела глотнуть коньяка, но передумала и поставила стакан на сукно.
— Так он опасен? — спросила она.
Вопрос прозвучал тихо, но вывел Зинченко из состояния транса, и он буркнул:
— Крайне. Никогда не знаешь, где такая бомба взорвется. Живи и оглядывайся теперь.
Лицо Валентины Зинченко сделалось строгим, даже возвышенным. Она соскользнула на пол и сказала:
— Такого допускать нельзя, Саша. Пусть лучше Алексей оглядывается. А еще лучше, чтобы не…
Она начала громко, а закончила еле слышным шепотом.
— Лучше что? — переспросил Зинченко.
— Чтобы не оглядывался, — таинственно произнесла жена. — Совсем. У тебя должность и полномочия, Саша. Позаботься о том, чтобы он не смог навредить тебе. Даже небольшую вероятность необходимо исключить полностью. Сам знаешь, как летят головы в наше время. Даже генералов не щадят. Репутация должна быть чистая, незапятнанная.
— Так и есть.
— Свинья неблагодарная твой Алексей, вот кто он есть. Ты его приблизил, поверил ему, а он зубы скалит? Кого кусать вздумал? Ты же его с руки кормил, Саша.
— Я ему такое дело поручил, — прогудел Зинченко. — Не просто ответственное. Выигрышное. Раскрыл бы его Никонов, взлетел бы ввысь, как сокол. Нет, он, падла, вздумал под меня копать.
Произнося эту тираду, Зинченко свято верил в то, что так все и было. Он предпочитал не вспоминать, что расследование похищений девушек было поручено Никонову с единственной целью — чтобы дело было завалено. По мнению полковника, Никонов был никудышным следователем, которого можно не опасаться. И надо же, он не только добрался до сути, так еще и сорвал фантастическую сделку.