— Негодяй какой! — возмутилась Валентина. — Такие вещи нельзя прощать. Гони его в три шеи, Саша.
— Погнал уже. Да толку мало. Может, даже хуже, что он теперь в свободном полете. Врага нужно рядом с собой держать, чтобы каждый шаг его отслеживать, а потом — цап!
Большая пятерня Зинченко изобразила, как ловит что-то в воздухе. Например, муху. Жена проследила за движением, залпом допила коньяк и произнесла севшим голосом:
— Не поздно и сейчас сделать это.
— Что сделать? — не понял Зинченко.
Она молча повторила его жест с воображаемой мухой.
— Арестовать? — спросил он. — Нельзя, Валюша. Он на допросах такого наговорит, что ни в какие ворота…
Зинченко тяжело встал, намереваясь отправиться к бару, но был остановлен объятием жены.
— Не надо, — прошептала она.
— Я прибрать хочу, — пояснил он.
— Я не о том.
— О чем тогда?
— Не надо Никонова арестовывать, — сказала жена. — С ним нужно иначе. Кардинально решать.
Он посмотрел ей в глаза, иронично прищурившись:
— Это как же?
— Ты знаешь, — прошептала Валентина.
Он шутливо щелкнул ее по носу:
— Ух ты у меня какая! Боевая!
— Еще бы! — улыбнулась она. — Я жена полицейского. Нам по-другому нельзя.
Зинченко обнял ее за все еще юную талию.
— Горжусь тобой, Валюша, — проникновенно произнес он. — Это большое счастье, что мы с тобой повстречались. Ты моя надежда и опора.
— А ты — жизнь моя, Саша, — ответила она. — Мой свет в окошке. Мое все. Все!
У нее была поэтическая натура, у Валентины Зинченко. В молодости она даже стихи писала. Что не мешало ей быть женщиной прагматичной и очень решительной, когда дело касалось семьи и благополучия. Ее дом был ее крепостью в полном смысле этого слова. И всех, кто находился снаружи, за крепостной стеной, она рассматривала как потенциальных врагов.
В данном случае таким врагом являлся для нее Никонов. Точно такой же точки зрения придерживался сам Зинченко. Он решил, что как только проспится и протрезвеет, первым делом займется решением проблемы под названием Никонов.
— Ты уже принял решение, Саша? — спросила Валентина. — По глазам вижу, что да. У тебя взгляд стал особенный. Люблю тебя таким.
— Да, Валя, — улыбнулся Зинченко. — Нужно будет встретиться с Никоновым, поговорить с глазу на глаз. Думаю, он все правильно поймет и больше меня никогда не побеспокоит.
Круглое лицо супруги удлинилось от изумления.
— Как, Саша? — воскликнула она. — Ты сказал «поговорить»? Я не ослышалась?
— Нет, Валентина, не ослышалась, — заверил ее Зинченко. — Поговорить. Не убивать же его. Я, видишь ли, на страже закона стою. Мои руки должны оставаться чистыми.
— Ты рискуешь, Сашенька, очень рискуешь.
— Такова моя работа. Риск является ее неотъемлемой частью.
— Сдаст тебя Никонов! — Лицо Валентины приняло обычную округлость, но сделалось некрасивым и каким-то мятым. — С потрохами сдаст!
«Годы берут свое, — печально подумал Зинченко, глядя на жену. — Молодость пролетела, старость не за горами. Осень жизни настала».
В душе он тоже был поэтом. Но пост и звание к поэзии не располагали.
— Я разберусь, Валя, — тихо, но жестко произнес он. — Это дело наше, мужское. Тема закрыта. Договорились?
Валентина вздохнула. Когда муж становился таким, нечего было даже пытаться переубедить его. За это она его любила. Крепость должна быть каменной, верно?
— Закрыта так закрыта, — сказала Валентина.
Глава тридцать пятая
Щадя чувства Лоры, они спали отдельно — она на кровати, он на диване в гостиной. Но стоило им остаться дома вдвоем, как начиналось такое… Им не хватало времени, мест и положений. Пока Лора ходила в школу, в магазин или к подругам, они успевали перепробовать все.
Никонов ни разу ничего не спросил про нигерийцев, и Оля была ему за это несказанно благодарна. Ведь одна неосторожная реплика или взгляд могли все испортить — испортить раз и навсегда. Если бы Оля увидела в глазах Никонова малейший намек на то, что он мысленно видит ее с другими, она бы замкнулась и больше не смогла бы оставаться с ним такой открытой и искренней. Для нее это было крайне важно. Он стал отсчетом ее новой жизни, которая отныне делилась на две половины: до и после.
На четвертый день этой идиллии Никонов отошел от окна с напряженным и суровым лицом, сел за стол, поиграл пальцами и изрек:
— Началось.
— Что началось? — спросили Лора и Оля одновременно.
— За домом установлено наружное наблюдение.
— Нигерийцы? — испугалась дочь.
— Белые, — сказал Никонов. — Опера́. Пасут меня. Нужно двигать отсюда.
— Ты уедешь? — спросила Оля.
— Мы все уедем. Втроем.
— Я никуда не поеду, — покачала головой Лора. — Мне нечего бояться. Я не преступница. Я жертва.
Никонов посмотрел на нее:
— Жертва чего?
— Как чего? Меня похитили! Удерживали в плену. Собирались продать в рабство. В сексуальное, — добавила она, будто бы пересиливая себя назло неизвестно кому.
— И как ты очутилась дома? — продолжал расспрашивать Никонов. — Ах, вас освободили? Кто, при каких обстоятельствах? Сколько их было, освободителей этих? Приметы, имена? С каким оружием было совершено нападение на судно «Глория»? Можете ли вы указать, как именно, когда и при каких обстоятельствах были убиты граждане Нигерии? Известно ли вам, что сокрытие правды является уголовно наказуемым преступлением? И не устроить ли вам очную ставку с нигерийцами, которые утверждают, что вы, ваши подруги и другие девушки сожительствовали с ними добровольно, за плату и оказание различных услуг?
Закончив тираду, Никонов умолк. Его губы сделались тонкими и почти невидимыми, образовав прямую линию.
Оля и Лора переглянулись.
— Что же делать?
— Я уже сказал. Нужно сматываться, пока есть такая возможность. Наружку обычно выставляют перед получением ордера на задержание и обыск. Вчера «топтунов» во дворе не было. Значит, предприняты определенные оперативно-розыскные меры. Мы должны опередить группу захвата. Собирайтесь.
Девушки вскочили. Телефон Никонова зазвонил. Взглянув на дисплей, он показал жестом, чтобы девушки вели себя тихо.
Это был Зинченко. Никонов поймал себя на том, что держит мобильник осторожно, как гранату с сорванной чекой.
— Слушаю, — сказал он.
— Наружку заметил? — спросил Зинченко. — Или потерял нюх?
— Не потерял, — ответил Никонов.
— Я так и думал. Мне доложили: объект подошел к окну и установил зрительный контакт с нами. Как быть? Я решил позвонить. Чтобы не было недопонимания.
— Слушаю, — повторил Никонов.
Оля и Лора обеспокоенно наблюдали за ним. Он вышел в кухню и притворил за собой дверь.
— Это для твоей же пользы, — сказал Зинченко. — Я имею в виду слежку. У ребят задача: охранять тебя. Напрямую я не имею права отдать такой приказ. Пришлось бы излагать мотивы. А этим я подведу под монастырь нас обоих. Остается только слежка. Для выяснения связей и круга общения. Ты же у нас бывший полицейский. Вот я и решил присмотреть за тобой. Понимаешь?
Никонов не стал отвечать на вопрос прямо. Слишком много неясного оставалось между ним и бывшим товарищем.
— Как долго это будет продолжаться? — спросил он в свою очередь.
— Трое суток, — ответил Зинченко. — Ты порядок знаешь. Потом придется отозвать сотрудников. Чтобы не обращаться в другие инстанции.
— Почему ты вздумал охранять меня? — поинтересовался Никонов. — И от кого?
— От нигерийцев, от кого же еще. Думаешь, я не понял, кто на «Глории» побывал? Мне и без описания наружности косвенных улик хватило.
— Например?
— Например, что на шее у «главного боевика» повисла семнадцатилетняя девушка по имени Лора. Ну и другие мелочи.
— Собираешься арестовать меня? — спросил Никонов напрямик.
— Собирался бы, уже арестовал бы, — сказал Зинченко со смешком. — Прокуратура с девяти часов утра открыта. А ты на свободе. Это тебе о чем-нибудь говорит?
— Во время нашего последнего разговора…
— Забудь об этом! Не было того разговора. Ошибся я. Все ошибаются. Но я, Алеша, заметь, признаю свою ошибку. И намерен восстановить тебя на службе. В прежней должности.
— Я в полицию не вернусь, — отрезал Никонов.
— Давай не будем пороть горячку, лады? Обсудим все в спокойной обстановке. Не сегодня и не завтра. Пусть сперва пыль осядет. Ты таких дел наворотил… Кто с тобой был, кстати? Не скажешь, конечно?
— Не скажу, — подтвердил Никонов с упрямым выражением лица.
— Как хочешь, — сказал Зинченко. — Дело-то не возбуждено. Заявителей нет. Убитые утонули. Нигерийцы уплыли. Девушки вернулись в семьи. Тишь, гладь и божья благодать. Была, правда, история возле кладбища… — Последовала многозначительная пауза, не спровоцировавшая ответную реплику. — Но это дело прошлое. Бандитские разборки. У тебя, Алеша, говорят, новая машина? Не нужна она тебе, поверь. Почисти и избавься. Это моя тебе рекомендация. Настоятельная.
Никонов ухмыльнулся.
— Других рекомендаций не будет?
— Пока что нет. Как я уже сказал, позже поговорим.
— Черт! Я должен сказать тебе спасибо?
— Не обязательно, — ответил Зинченко. — Давай обойдемся без лишних любезностей. Проехали и двинулись дальше.
— Наружку можно снять, — сказал Никонов. — Все в порядке.
— Это я сам решу. Когда удостоверюсь. А пока попрощаемся. Созвонимся через недельку. Если возникнет что-то экстренное, свяжусь. Ты отдыхай пока. Потом так работой завалю, что света белого не увидишь.
На этой полушутливой угрозе телефонный разговор завершился. Никонов сидел на стуле с мобильником в руке, когда в кухню ворвались девушки.
— Что? — спросили они в один голос.
— Отбой воздушной тревоги, — сказал он, расслабленно улыбаясь. — Никогда не спешите записывать людей в подонки. Если тому нет веских подтверждений.
— Мы остаемся дома, папа? — спросила Лора.
— Нет, — ответил он, все еще улыбаясь. — Мы идем в магазин. Накупим разных вкусностей, шампанского и отметим возвращение к нормальной жизни.