– В Судетах можно было купить любой автограф, по крайней мере до определенных событий… – произнес Георг. – Как вы видели из наших бумаг, мы в Берлине недавно. Но кое-что из старых запасов нам удалось вывезти.
– С политической точки зрения ситуация по другую сторону границы, естественно, немного отличалась… Но и судьба обошлась с нашими странами по-разному… Господин Гитлер не особенно церемонился с оппозицией, и строгость эта вполне оправданна. Пятая колонна чуть не взорвала нашу страну изнутри. Цензура была необходима, как и контроль над почтовыми отправлениями. Изгнание наших противников – тоже необходимый шаг. Я полностью понимаю и одобряю все эти действия, хотя они и наносят ущерб моим интересам коллекционера. В Чехословакии, я уверен, положение было проще. По крайней мере, до нашего прихода.
– Мы встретили ваш приход с восторгом, как все настоящие патриоты.
– Ни минуты не сомневаюсь. И могу вас уверить, господа, я тоже патриот до мозга костей. И мое отвращение к евреям ничуть не меньше вашего. Но то, что евреи могут быть крупными учеными, это даже господин Штрайхер не может опровергнуть в своем во всех отношениях замечательном антисемитском еженедельнике, – констебль нервно проглотил слюну. – Что ж, к делу! Моя мечта… моя самая большая мечта – украсить свою коллекцию автографов ученых подписанной фотографией самого знаменитого из ученых евреев: Альберта Эйнштейна!
Наступило долгое молчание. Констебль с покрасневшей физиономией изучал несуществующее пятно на идеально начищенном башмаке.
– Мы из принципиальных соображений не торгуем автографами врагов народа, – выговорил наконец Георг Хаман оскорбленным тоном.
– Вы должны меня правильно понять. Я вовсе не ставлю под вопрос вашу лояльность; я же вижу ваши партийные значки. Просто мы должны научиться отличать коллекционирование от политики. Эти два предмета не имеют ничего общего. Помимо этого, я ищу, по просьбе одного знакомого, автографы двух известных, но, к сожалению, непатриотичных писателей.
– Кто бы это мог быть?
– Братья Томас и Генрих Манн. Давно эмигрировали. Мой знакомый, который передает эту просьбу, занимает высокий пост в партии. Нас свели общие интересы; подумайте, простой полицейский и влиятельный политик! Гарантирую, что, если вы выполните его просьбу, это только пойдет вам на пользу. Вы обзаведетесь могущественным покровителем. И по слухам, о которых вы наверняка сами позаботились, вы вполне в состоянии раздобыть запрещенные раритеты.
Это соответствовало истине. Через Морица они пустили слух, что для братьев Броннен нет ничего невозможного, они могут раздобыть все что угодно, это только вопрос времени.
– Что скажешь, Роберт? – спросил Густав.
– Мы должны подумать. И прозондировать наших посредников. Посмотрим, что мы сможем сделать.
– Деньги не проблема, – сказал констебль. – Мой знакомый готов заплатить, сколько вы запросите, но лично я попросил бы вас о скидке в качестве благодарности за помощь в делах. Полицейская работа – это призвание, и никто не идет в полицию ради зарплаты… Сколько вам понадобится времени?
– Примерно неделя, – в унисон сказали братья Броннен.
– Я зайду ровно через неделю. Хайль Гитлер!
Вечером, когда Виктор и Георг шли в борцовский клуб на Софиенштрассе, Берлин погрузился во мрак. Погасили уличные фонари, трамваи выключили фары – власти организовали учебное затемнение.
– А в самом деле, сколько времени нам понадобится, чтобы достать портреты антипатриотичных писателей? – спросил Виктор, чуть ли не на ощупь пробираясь вдоль фасада дома.
– Полдня уйдет на то, чтобы добыть фотографии. Полминуты на подписи. Я их знаю наизусть.
– А как с Эйнштейном?
– Примерно то же самое… плюс пять минут, чтобы набить руку на почерке. Странно, раньше я никогда не копировал его подпись.
– А цена?
– Сто марок за все три. Это вполне рыночная цена. А Янсен пусть сам разбирается со своим влиятельным приятелем.
Виктор остановился. Он почти не различал лица Георга. Ему вдруг показалось, что эта темень, эта временная слепота не просто так. Это знак из будущего.
– А ты уверен, что он не провокатор?
– Абсолютно уверен. Я знаю этот тип. Фанатичный коллекционер. Пойдет по трупам.
Первый день прошел не особенно успешно. Если не считать Янсена, у них был всего один посетитель – прыщавый юнец, который так ничего и не купил. Именно об этом размышлял Виктор, когда они свернули в проходной двор к борцовскому залу.
– Не беспокойся, – сказал Георг. Он и в самом деле как будто читал его мысли. – Все пойдет отлично. Мы же только начали. Кстати, думаю, в ближайшее время надо больше внимания уделять автографам. И подумать о почтовых заказах. Констебль – хороший знак. Запреты всегда привлекают людей. Запретное, скандальное, спекулятивное. Каких женщин молва связывает с Гитлером?
– Рифеншталь?
– И еще эта английская аристократка, Юнити Митфорд. Мы выставим их портреты с автографами в витрине. И напишем: «У нас найдется все, что любит фюрер».
– По-моему, чересчур вызывающе. И опасно – подделки в витрине.
– Успокойся, дорогой братец. Надежность стопроцентная. Единственное, что нам нужно для полного счастья, – пара девушек для прикрытия. Посмотрим, что удастся сделать Морицу.
Чемпиону округа в этот вечер предстояло раскусить нелегкий орешек. Зал был забит до отказа, и большинство болело за его противника. Это был не просто матч, не просто борьба одного стиля жизни против другого, думал Виктор, сидя на скамье и наблюдая публику. Это еще и противостояние одной идеологии с другой и… он с трудом решился сформулировать мысль… дуэль одного вида любви с другим, а скорее, дуэль любви со своей противоположностью.
Первый раунд едва начался, как Хольцбринку, рыжеватому и прекрасно тренированному капитану СС, быстрым рывком удалось вывести Морица из равновесия и хитрым финтом произвести захват со спины. Красивый захват обернулся не менее красивым броском. Мориц пытался подняться с ковра, но чемпион полка из Потсдама прочно удерживал его до конца раунда.
Второй раунд был лучше. После того как Хольцбринк был предупрежден судьей за неправильно проведенный захват, он был вынужден начать в партере. Морицу удалось провести пару удачных бросков, что дало ему несколько очков, и счет сравнялся. Соперник был явно растерян, но, уйдя в защиту, ему удалось сохранить статус-кво до конца раунда.
Чтобы публика могла посмотреть несколько матчей, договорились проводить всего три раунда. Перед последним счет был семь-семь. В углу ринга массажист обрабатывал руки и спину чемпиона, а на скамейке рядом с Виктором Георг начал заключать пари. Он поставил неожиданно большую сумму, что защитник титула одержит чистую победу. Виктор тоже постучал букмекера по спине.
– Я тоже хочу поставить десять… нет, пятнадцать марок, что эсэсовец проиграет вчистую!
И вот начался третий раунд. Хольцбринк начал не особенно уверенно, но потом ему удалось захватить голову Морица и бросить его на ковер. С быстротой ласки он повернулся вокруг оси и оказался на спине партнера в позе, которая вряд ли понравилась бы партийным гомофобам. Ему удалось завести руку между плечом и шеей Морица. Если бы не усталость, которая начала уже не на шутку вгрызаться в мышцы, скорее всего, ничего бы не произошло, и Мориц просто начинал бы в партере. Но он поддался силе соперника и оказался на волосок от туше… правда, тут ему немного повезло: он захватил пояс Хольцбринка левой рукой, вывернулся, и оба борца выкатились за пределы ковра.
Теперь они начинали стоя. Оставалась всего одна минута, но теперь уже эсэсовец был на два очка впереди. Борцы кружились по ковру. У Морица был рассечен лоб, кровь заливала глаз и щеку, но судья не хотел прерывать матч – оставались буквально секунды. Публика ревела от возбуждения. Образовались два лагеря, болеющих за своих фаворитов; все бешено орали, как на поле битвы, и награждали друг друга убийственными взглядами.
Организаторы матча, собравшиеся у столика секретаря, заметно нервничали, опасаясь массового побоища. Виктор обратил внимание на двух женщин, пробравшихся к самому краю ковра. Он не слышал слов, но по губам было видно, что они кричат «Мориц, Мориц», подбадривая чемпиона на последний, решающий бросок. И этот бросок состоялся, причем настолько быстро, что публика не успела прореагировать.
Мориц отклонился назад, делая вид, что потерял равновесие. Хольцбринк рефлекторно бросился вперед – и нарвался на великолепно подготовленный бросок. Эсэсовец взвился в воздух и, пролетев несколько метров над ковром, приземлился на него спиной с такой силой, что так и остался лежать, хватая ртом воздух. Свисток судьи, фиксирующий туше, совпал с гонгом, возвестившим конец раунда.
Драки, к счастью, не возникло. Публика потянулась к пивным стойкам позади трибун. Разочарованные эсэсовцы покидали зал. Чемпион сидел на табуретке в углу ринга и весело махал рукой поклонникам. Тренер накладывал ему повязку на лоб.
– Сандра и Клара Ковальски, – представил Мориц девушек, когда они уже отмечали победу за дальним столиком в ресторане «У слона» на Иоахимштрассе.
Это были те самые девушки, которые подбадривали Морица в последнем раунде.
– Официально они сестры. Сироты. И не просто сестры, а и медсестры, к тому же очень хорошие. Никому и в голову не приходит удивляться, что они живут вместе в доме Кёлера на Линиенштрассе.
Девушки весело закивали головами. Им было лет по двадцать. Клара, может быть, чуть старше.
– На самом деле они даже не родственницы. Похожи, правда? Но сходство зависит скорее от того, что они нравятся друг другу… рыбак рыбака видит издалека. Клара и Сандра подруги.
– Мориц сказал, вам нужно общество, – сказала младшая. – Это и нам подходит замечательно.
– Хозяин чересчур глуп, чтобы что-то заподозрить, – продолжил Мориц. – Но в том же доме, к сожалению, живет спившийся квартальный Нольте, он утверждает, что видел, как девушки страстно целовались в прачечной. Они, ясное дело, все отрицают, но в такие времена лучше опередить, чем тебя опередят…