– Приятель высокопоставленного приятеля Янсена, – сказал Виктор, на всякий случай понизив голос до шепота, – еще более высокопоставленный… звучит слишком хорошо, чтобы быть правдой. Уж не к самому ли Адше мы направляемся?
– Не вижу повода для шуток. Может быть, и к нему.
– Во всяком случае, крупный зверь. Но мне очень понравились эти намеки насчет гарантий. Весьма кстати.
– Потише… я не особенно доверяю этой перегородке.
– А я не особенно доверяю Янсену. Что он там темнил насчет нашей деятельности?
Пейзаж вокруг был вызывающе мирным. Сонные деревни, ухоженные сады и огороды. Дети махали им вслед…
– Не думаю, чтобы он что-то знал о продуктовых карточках, если ты на это намекаешь, – продолжил Георг. – Он имел в виду только запрещенные картины… ну и так далее, а он, как заказчик, только выиграет, если нас оставят в покое.
– Надеюсь, ты прав. Но влезать в политические интриги у меня нет никакого желания.
Примерно через час машина свернула на узкую, посыпанную гравием аллею. Они проехали еще с километр, прежде чем в просветах деревьев замаячила группа домов. Виктор понял, что перед ним своего рода охотничий замок, свежая постройка в пасторально-романтическом стиле. К главному зданию на спуске к озеру были пристроены два флигеля поменьше. На газоне стояли два черных лимузина.
Машина остановилась у ворот. Два охранника, заглянув в кабину, махнули рукой – проезжайте.
– Я видел это на фотографии, – сказал Виктор.
– Где?
– В какой-то бульварной газетенке… Это дача Геринга…
Виктор был прав. Они приехали в Каринхалль. Охотничий замок, выстроенный Герингом в память о своей первой жене, шведской аристократке Карин фон Канцов.
После тщательного обыска их провели в зал для приемов. На полу лежали раскрытые медвежьи капканы с оскаленными пастями, словно эти железяки испустили дух от внезапного приступа страха. Стены был украшены старинными гобеленами и картинами, на первый взгляд подлинниками Кранаха. Головы оленей и кабанов щурились из альковов. В камине потрескивали дрова – Виктор в жизни не видел каминов таких размеров. К ним вышла секретарша в форме стюардессы.
– Пожалуйста, присядьте, – вежливо сказала она. – Рейхсмаршал примет вас, как только освободится. Не угодно ли чаю, пока вы ждете?
Они налили себе чай из самовара на сервировочном столике и уселись в кресла, предназначенные, по-видимому, для титанов из греческой мифологии.
– Надо бы воспользоваться случаем и взять несколько автографов, – шепнул Георг, когда секретарша вышла. – Если бы я знал, к кому едем, захватил бы пачку фотографий…
Фотографии Геринга теперь не так легко раздобыть, подумал Виктор. Популярность шефа Люфтваффе с началом бомбардировок резко упала.
– Кстати, что ты знаешь о голландском золотом веке?
– Не больше, чем видел в музеях и учил на курсе истории живописи в академии. Ну, еще Майер иногда получал заказы на копии.
– Не так уж мало! И нам вовсе не надо притворяться, что мы профессиональные эксперты.
Их тихая беседа была прервана вновь возникшей на пороге секретаршей.
– Рейхсмаршал ждет вас, – сказала она. – Прошу следовать за мной.
Они прошли мрачным коридором, освещенным голыми лампами. Бесчисленные чучела зверей презрительно глядели на них со стен. Кранах, еще Кранах… даже несколько Рубенсов. Совершенно невероятно – они идут по этому замку. Словно на съемках фильма, подумал Виктор, случайно проходили мимо и попали в статисты… Дверь в кухню была открыта, служанки возились с кастрюлями. Ноздри дразнил запах изысканных блюд, ингредиенты для которых невозможно было раздобыть даже с подделанными продуктовыми карточками. Они свернули за угол и оказались в кабинете. За письменным столом темного дерева сидел невероятно толстый человек, в котором любой бы опознал знаменитого рейхсмаршала. На нем был белый фрак, на груди сверкало множество орденов.
– Фрейлейн Шиллер может оставить нас одних, – сухо произнес он. – И попросите повара, чтобы не опаздывал с десертом. Гости прибудут через два часа, а потом мне сразу нужно будет отбыть в Ставку. – Он повернулся к посетителям: – Ну что вы там стоите! Подойдите поближе. Картина на столе.
Это был Вермеер, вернее, как Виктор сразу догадался, искусная подделка Вермеера. По словам говорившего без остановки рейхсмаршала, картина называлась «Христос и неверная жена». Он купил ее у голландского галериста. Полотно было обнаружено совсем недавно в собрании одного амстердамского коллекционера, который даже не понимал масштаба сенсации. Неизвестный Вермеер – это никак не меньше, чем неизвестный Леонардо или Рембрандт, – такое открытие сразу попадает в золотые анналы истории искусств. Лично он не сомневается в подлинности полотна, но его советник высказывает некоторые сомнения, не идет ли речь о современном Вермееру плагиаторе.
– Господа считаются экспертами, – сказал Геринг, – мне вас очень рекомендовали. Что скажете? Я не ошибаюсь? Не правда ли, мастерская работа?
Геринг злоупотребляет одеколоном, подумал Виктор, стоя рядом с толстяком и разглядывая лежащий на столе холст; запах лаванды и мускуса был настолько силен, что он начал дышать ртом… На полотне были изображены Иисус и молодая женщина. Христос, неожиданно светловолосый, жестом утешения положил руку на спину изменницы; она пристыженно уставилась в землю.
– Неизвестный Вермеер, господа! О чем еще может мечтать коллекционер?
Толстяк побарабанил по столу. Его пальцы, украшенные многочисленными кольцами, напоминали перевязанные сосиски.
– Могу я перевернуть полотно? – спросил Виктор.
– Конечно! А зачем же вы здесь?
Виктор поставил картину на ребро и посмотрел на заднюю сторону. Рама была из сосны, а не из красного дерева или другого колониального материала, обычно используемого голландскими художниками… С другой стороны, Вермеер мог быть и исключением. Он помнил лекции в Академии художеств, помнил посещение художественной галереи с Майером и еще одним известным реставратором: в гильдии Луки во время золотого века голландской живописи существовал совершенно особый способ изготовления рам. Здесь техника отличалась, хотя он не мог бы сказать чем именно. Интуиция подсказывала ему, что картина не подлинная, что она изготовлена сравнительно недавно, хотя и с использованием старинных рецептов красок. На одном багете виднелся след стального рубанка – само по себе еще не доказательство, но явный знак: что-то тут не так.
Он опять положил картину и начал ее рассматривать. Полотно выглядело старым, хотя краски чуточку ярковаты. Тонкая сеть кракелюр на поверхности… такие могут возникнуть, если использовать слишком быстро сохнущий лак: это он знал из своей собственной ошибки, сделанной им когда-то в ателье Майера. Никаких пузырьков в краске, ни следа плесени или бактерий… состояние слишком уж хорошее.
– Это настоящий бриллиант в моей коллекции! – сказал Герман Геринг, гордо выпятив верхнюю губу. – Не правда ли, господа, никаких сомнений? Я жду ответа, чтобы покончить со всей этой историей.
– Как ты считаешь? – Георг повернулся к Виктору и устроил на лице такую мину истинного знатока, что Виктор чуть не расхохотался.
– У меня нет слов, – ответил он.
– Что ты имеешь в виду?
– Я имею в виду, что у меня нет слов. Мы стоим перед совершенно неизвестным Вермеером. Такое увидишь не каждый день. Остается только поздравить господина рейхсмаршала! Картина безусловно подлинная, к тому же в великолепном состоянии. Мазок несомненно Вермеера. И мотив весьма типичен.
Геринг широко улыбнулся, продемонстрировав как минимум полдюжины подбородков. Он повернулся к Георгу:
– А вы что скажете?
– Я полностью присоединяюсь к мнению брата. Мы должны вас поздравить!
– Браво! – Геринг хлопнул Георга Хамана по спине. – Теперь господа должны дать мне слово, что будут молчать об увиденном, – сказал он, продолжая улыбаться. – До поры до времени картина представляет собой государственный секрет. Пусть моя секретарша выпишет вам чек на сумму, которую вы посчитаете приемлемой… и не стесняйтесь! Вы помогли мне в деле государственной важности, хоть и неофициальном. В один прекрасный день, когда война кончится, я передам мое собрание прусскому фонду культуры. В Берлине будет построен музей Германа Геринга. А эта картина, мой любимый Вермеер с Иисусом-блондином, будет главным экспонатом!
– А не мог бы господин рейхсмаршал осчастливить нас несколькими автографами? – спросил Георг, когда Геринг, обняв их за плечи, провожал к дверям. – Как память о нашей аудиенции в так хорошо известном народу поместье. Это большая честь для нас. И разумеется, незабыва емое счастье – помочь рейхсмаршалу в вопросах искусства.
– Разумеется!
– Если у вас есть визитные карточки или официальные бланки… Или еще лучше, фотографии, это было бы просто замечательно.
Геринг нажал кнопку звонка на стене. Секретарша появилась в ту же секунду.
– Принесите пачку официальных фотографий! – скомандовал он. – Ну, тех, где я в летном костюме. И побыстрее, фрейлейн Шиллер!
Через пять минут они покинули Каринхалль. Во внутреннем кармане у Виктора лежал чек на две тысячи рейхс марок, а также загадочно сформулированный документ: «Предприятие братьев Броннен в силу особых причин военного времени находится под особой опекой Геринга». Георг же был осчастливлен сорока портретами кумира нации: летчик-асс Герман Геринг в форме. Рейхсмаршал на снимках был заметно изящнее, он элегантно поставил ногу на ступеньку трапа одномоторного «юнкерса» с эмблемой императорских военно-воздушных сил. Кожаный комбинезон, весело поблескивающие защитные очки. Все снимки были подписаны так: «Сердечный привет! Ваш Герман Геринг».
Если бы осенью 1943 года у кого-то появилась возможность посмотреть на Европу с высоты, он был бы немало удивлен нависшим над континентом плотным, зловещим мраком. Он не увидел бы ни единого огонька, свидетельствующего, что здесь живут люди. Море и суша неразличимы, темные острова городов ничем не отличаются от окружающих лесов и полей. Уличные фонари погашены, окна завешены, омнибусы и трамваи ползут по улицам, не зажигая фар. Иногда только можно увидеть вспышки бомбовых взрывов и трассирующие огни противовоздушных батарей. Высоко в небе, как невидимые стаи перелетных птиц, ползут эскадры бомбардировщиков, угадывая по приборам путь к цели. Только где-то на краю света поблескивают огоньки деревень и городов – в Испании, Португалии, Ирландии, Швеции… Вся остальная Европа тонет во мраке.